Take me back all'infanzia

Февраль в городе выдался богатый и на снег, и на морозы. Ночная метель к утру нанесла большие сугробы, и жителям города, желающим посмотреть на победителей вживую, — а таких собралось немало, — пришлось вставать раньше и браться за лопаты, чтобы расчистить дороги у дома, иначе было невозможно отойти даже от двери. В доме было холодно: тонкие фанерные стены совсем не держали тепла, а дрова, заготовленные с осени, быстро заканчивались. Приходилось укрывать дедушек и бабушек несколькими одеялами и спать в пальто и ботинках, но даже это не спасало от холода. Я, стуча зубами, укуталась в старый драный махровый халат и быстренько перебежала от кровати к плите, где жар от конфорки хоть немного грел. Мама, укутавшись в несколько вязаных дырявых кофт и наспех зачесав волосы, уже варила дешевый кофе и попутно давала наставления Чарли, что взять с собой. — Чарли, не забудь расческу и зубную щетку… нет, не бери эту! Возьми из шкафа новую чашку и не забудь положить гуталин! — И тебе, мама, доброе утро, — я сухо чмокнула родительницу в щеку и, перехватив чашку с напитком, устроилась рядом на табуретке. Мои вещи были собраны еще вчера. Семья встала рано — по заснеженным дорогам от нас было трудно добираться в горку до фабрики. Дедушки и бабушки, нахохлившись от холода, следили за суетой внука, отец во дворе расчищал дорожку, а мы с мамой, казалось, единственные не испытывали радостного мандража от предстоящего «курорта». — Как вы протянете этот месяц? — я отставила от себя чашку и, взяв в руки гребень с отломанными зубцами, стала расчесывать волосы. — Как-нибудь, не забивай голову, — мать устало поднялась и, отобрав гребень, занялась моими волосами. — Рэйчел, милая, оставь их распущенными, тебе так лучше. — Ты не ответила на вопрос, — я, дернувшись, отобрала у матери расческу, лишившуюся о мою солому еще нескольких зубцов, которые упали на пол с жалобным стуком. — Как-нибудь протянем. Мисс Дойл просила покрасить ей коридор: думаю, этих денег ненадолго хватит. Я закусила губу от обиды. Так унижаться, красить стены этой выскочке в норковом пальто. Ее дочь всегда приходила в школу в лучшем, а уж сколько издевательств я выслушала и вытерпела от этой звезды школы… ха, радовало хотя бы то, что она залетела от школьного сторожа лет пятидесяти и ее отослали с глаз и от позора подальше за границу. — Я все же не понимаю, что можно делать месяц на фабрике, — сумка со скудными вещами валялась у ног. Белье, майка для сна и запасная кофта — у меня ничего больше не было, — и пара вещей Чарли. На фоне остальных участников мы, наверное, будем смотреться замечательно. Да я и сейчас выглядела не самым хорошим образом: лучшими из вещей были растянутый свитер — сама вязала, — и старые мешковатые брюки со множеством карманов. Видели бы мы сейчас мои колготы — в них дырок больше, чем ткани. Я машинально пощупала пальцем сквозь дырку в ткани стенку ботинка. Холодненькая и сырая. — Рей, ну потерпи, пожалуйста, ради брата, — мать устало смахнула со стола невидимые крошки. М-да уж, чувствую, этот месяц будет веселым и незабываемым. Если бы я знала тогда, чем это все обернется для нашей семьи…

***

День выдался на славу — на безоблачном небе ярко светило солнце, превращая свежий пушистый снежок на площадке у входа фабрики в россыпь тысячи бриллиантов. Мы стояли в ряд прямо у решетчатого забора, возле которого не раз часами крутился Чарли, вдыхая сладкий аромат, идущий от труб и погрузочного цеха. Вот и сейчас в воздухе витал чудный запах булочек с корицей и жареного миндаля. У нас с братом синхронно заурчали животы, напоминая о скудном завтраке из кофе и вчерашнем ужине из капусты. При мысли, как во рту тает изумительная чудная булочка, политая сиропом и буквально обволакивающая нёбо и щёки изнутри, я согнулась от рези в животе. Но все же как было бы прекрасно хотя бы раз проснуться как богатый человек и, не задумываясь о том, как дожить до вечера, расслаблено спуститься в халате к столу, где уже накрыт завтрак с такими булочками, горячим молоком и овсянкой со свежими кусочками фруктов… От голода и несправедливости захотелось плакать. Вон Чарли не думает об этом, он весь в предвкушении встречи со своим кумиром, да и остальные наверняка плотно позавтракали. Я с обидой и завистью окинула стоявшего рядом жиртреста с его такой же раскабанелой матерью, на которой еле-еле застегнулось пальто: казалось, что если она сейчас глубоко вдохнет, то пуговица как пуля отлетит вперед. И почему людей не едят? Из Августа получилось бы неплохое жаркое, а из остатков можно было бы год варить холодец. — Рей, я замерз, — Чарли подергал меня за рукав. — Потерпи, я тут тоже не загораю, — молчал бы уж: кто-то в старых капроновых колготах, а кому-то дедушка Джо отдал свои шерстяные носки. Мы, пять семей с чемоданами и сумками, стояли на отгороженном пятачке, а за нами, контролируемая рядами полицейских, гудела и колыхалась толпа людей, собравшихся посмотреть на это шоу и победителей. Кто-то выкрикивал в наш адрес оскорбления, кто-то шептался, называя победителей всего лишь актерами, а кто-то просто стоял зевакой, в этот выходной день решившим выбраться из теплой постельки. Я находилась с правого края, крепко сжимая в одной руке ладошку вертящего во все стороны головой Чарли, а в другой сумку с нашими общими пожитками. На фоне остальных семей мы, мягко говоря, собрались сходить за хлебом — столько вещей, сколько набрал каждый из них, у нас не было даже на всю семью вместе взятую. Все дети, за исключением Чарли, привели с собой пап или мам. Собственно и меня, наверное, принимали за молодую мать. Что ж, их право. Я, молча поджав губы, стояла и старалась абстрагироваться от происходящего вокруг, но получалось, видимо, с трудом: Чарли дернул меня за руку и попросил не сжимать его ладонь так сильно. — Смотрите, смотрите! Виолетта Боригард! Да-да! Это она! Я видел ее портрет в газете! — правее Августа стояла девочка в утепленном костюме, как две капли воды похожая на свою мать: у обеих было отрешенное выражение лица и обе жевали жвачку, словно козы на пастбище. Хотя и внешне они не так далеко ушли от дойного скота — с вытянутыми лицами, светлыми вытравленными волосами и раскосыми глазами, взгляд которых был лишен смысла. И конечно же, у них были спортивные сумки — дорогие такие, явно фирменные. — Глядите! — кричал еще кто-то. — Она и сейчас жует эту ужасную резинку, три месяца не вынимает ее изо рта! Посмотрите, какие у нее челюсти! Так и ходят! — я тихо усмехнулась в воротник; интересно, а можно ли накачать челюсти? — А кто вон тот парень с эмблемой «Рэйнджерс» на ветровке? — Это Майк Тиви, телефанатик, — он стоял третьим от меня, типичный задрот: отощалый, с впалыми глазами и всем видом показывающий, что слал он эту фабрику куда подальше. Отец был ему под стать — лысеющий, в толстых очках, явно ничего не получающий от жизни офисный планктон. — Он что, ненормальный? Гляньте! Весь увешан игрушечными пистолетами! — Покажите нам Веруку Солт! — раздался чей-то голос в толпе. — Ту девчонку, папаша которой купил полмиллиона шоколадок и заставил всех работниц своей фабрики разворачивать их, пока они не нашли золотой билет! Он ей ни в чем не отказывает! Абсолютно ни в чем! Только завопит — и ей тут же все несут! — Отвратительно, правда? — Я бы сказал, потрясающе! — Кто из них Верука? — Вон та, слева! Маленькая девочка в шикарной норковой шубе! — я отдернула слишком заглазевшегося Чарли. Эта шубка стоила как весь наш участок земли под дом. Девица и сама по себе выглядела избалованной малолетней сучкой, которой от одного вида хотелось свернуть шею или одеть в лохмотья и заставить мыть полы. Да, я бы с удовольствием посмотрела, как эта малолетняя будущая проститутка с семью чемоданами за спиной мыла бы своими изнеженными белыми ручонками ветошью полы в сортире. — Папа, я хочу войти внутрь! Я скрипнула зубами. А жареных гвоздей не хочешь? — А кто из них Чарли Бакет? — Чарли Бакет? Должно быть, тот костлявый замухрышка, которого держит за руку бабуська. Вон! Видишь? Бабуська?! Я было развернулась, готовая высказать жене мясника все, что думаю о ее целлюлитной заднице и о том, что ее муж присовывает молоденькому почтальону, пока она не видит, но брат примирительно потянул за рукав, умоляюще глядя снизу вверх. — Почему он без пальто в такой холод? — А я откуда знаю? Может, у него и денег-то на пальто нет. Боже мой! Небось совсем закоченел! — Мы улыбаемся и машем, улыбаемся, сука, я их всех сейчас поимею, и машем, — сквозь зубы я «милейшим» образом улыбнулась подлетевшему фотографу, стиснув руку брата так, что тот, вскрикнув, дернулся от меня в сторону. Ох, была бы моя воля и под рукой хорошая палка… Церковные часы пробили десять. Задница медленно начинала покрываться коркой льда. Очень медленно, с громким скрипом, огромные железные ворота фабрики начали открываться. Толпа притихла, даже дети прекратили беготню. Все смотрели на ворота. Я косо обернулась в поисках мамы и папы, стоявших в толпе позади нас, но разочарованно вздохнула — среди сотен людей их было невозможно разглядеть. — Рэйчел, ты волнуешься? — брат говорил полушепотом, словно от того, что он повысит голос, все это может оказаться сном и он проснется у себя на чердаке. — Я больше хочу спать, жрать и погреть свой зад в тепле, — огрызнулась я, надеясь, что кто-то из нас всех сделает первый шаг и мы двинемся в тепло. Интересно, какой этот Вилли Вонка из себя? Судя по тому, сколько лет фабрике, магнат наверняка уже старый дедулька со скрюченными волосатыми пальцами и бородавками на причинном месте. Он, должно быть, ходит, опираясь на палочку и скрючившись буквой зю или вовсе катается на коляске с моторчиком, а прислуживает ему мужеподобная фрау из колбасно-усатой родины горячих фильмов для взрослых. — Пожалуйста, заходите, — раздалось из динамиков, и все мы одновременно медленно пошли вперед, проходя через арку ворот, как если бы это был портал в другой мир. Я сама неосознанно задержала дыхание, ступая на внутренние плиты двора и оставляя позади себя на месяц старую жизнь, и это не говоря уже о том, что бедный брат, казалось, сейчас упадет в обморок от счастья и страха — улыбка до ушей и переполненный эмоциями взгляд. Да, таким я его никогда не видела. — Идите вперед. Закрыть ворота, — скрипящие решетки сомкнулись за нашими спинами, отрезая путь назад. В какой-то момент стало страшно, захотелось развернуться и, плюнув на все, попросить выпустить меня отсюда. Так, наверное, чувствует себя кошка, когда ее суют в переноску. — Дорогие гости, я с огромным удовольствием приветствую вас на своей скромной фабрике, — а голос-то ничего так, молоденький. Мы подошли к трем дверям с прорезью. — А кто я такой… Двери разъехались и заиграла музыка. Не знаю, как у остальных, а на моем лице отразилось полное олицетворения выражения «Это что за хрень такая», потому что перед нами показалась сцена с какими-то поющими куклами, бессмысленными аляпистыми кусками ткани и дешевой музыкой. Это выглядело глупо и совсем по-детски, но не стоит забывать, почему я здесь, и поэтому терпи, Рэй, брату же нравится. Радовало хотя бы то, что такое же недоумение было у всех, кроме Чарли, — он радостно улыбался… Хотя я уже начинала сомневаться в его адекватности. А не поехала ли у брата крыша от того, что он наконец-то добрался до своей мечты? -Вилли Вонка, Вилли Вонка Всем кондитерам пример, Вилли Вонка, Вилли Вонка Шоколадный инженер. Его улыбка так мила, Её не проморгаешь. А сам он добрый и смешной, Ты об этом сам узнаешь! Вилли Вонка, Вилли Вонка В шоколаде он великий спец. Вилли Вонка, Вилли Вонка Он большой кудесник и мудрец. Шоколадный мастер, чародей, Всегда он радует людей, Вот и он — смотри скорей! Под конец, когда выехало подобие трона, я окончательно решила для себя, что мы сейчас перейдем порог и попадем в некий аналог психиатрической больницы, где в заточении работают на психа еще сотни таких же маньяков, впавших в детство, а нас просто расчленят на органы и замуруют в шоколад в качестве секретного компонента. Резкий взрыв фейерверков — и бордовая бархатная ткань загорелась, а вместе с ней и куклы на платформах. В воздухе запахло горелой резиной и пластиком, отчего Чарли закашлялся, а мне пришлось прикрыть лицо рукавом пальто, однако и это не помогло, глаза начали слезиться. — Великолепно, правда? — раздались одинокие аплодисменты с соседнего конца нашей шеренги. Все медленно, но синхронно повернули головы в сторону высокого молодого человека в огромных черных очках, цилиндре и вельветовом пиджаке. Твою ж мать. Пока Чарли расплывался в восторженной улыбке, я чувствовала, как в горле встает ком и сердце падает куда-то к холодеющим пяткам. Твою мать, этот был тот самый тип, который «спас» меня от начальника и всучил мне это сраное пальто. — Рэйчел, ты чего? — брат дернул за рукав, аплодируя вместе с типом. — Чарли, сваливаем отсюда, пока нас не заметили, — я медленно попятилась, но тут брат впервые решил настоять на своем, повиснув мертвым грузом у меня на талии и никуда не пуская. — Ты чего, Рэй, ну пожалуйста, — чувствуя, что он сейчас разревется и привлечет ненужное внимание, я остановилась и уткнулась взглядом в припорошенные плиты на земле, втайне матерясь и молясь оставаться неузнанной. Там было темно, я была с размазанной косметикой, лохматая и сама не в себе. Может быть, он не разглядел моего лица? — Я боялся, что в середине выйдет немного затянуто, но финал! Вау! — он, рассмеявшись, поднялся по лестнице, вставая к нам лицом. — Вы кто? — подала голос жующая жвачку Виолетта. — Конь в пальто, — буркнула я под нос и уже громче добавила, — логично, что это сам Вилли Вонка, — последняя часть предложения, как я ни старалась, получилась язвительная и с надрывом. — Я пришел к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом… Интересно, как со стороны выглядят десять человек, абсолютно не понимающих, что происходит, и переглядывающихся между собой в поисках ответа и в надежде, что не доходит до кого-то еще, а не до одного конкретного человека. Спасибо, мам, я с братом на месяц заперта на фабрике с психом. — Кажется, не та карточка… — Мистер Вонка даже не смутился и извлек из внутреннего кармана стопку карточек. — Дорогие гости! Здравствуйте, добро пожаловать на фабрику. Меня зовут Вилли Вонка… — Тогда ваше место вон там… — Виолетта ткнула пальцем в дымящийся трон. — Оттуда я не смог бы увидеть представление, милая девочка, — он холодно улыбнулся ей и обвел нас взглядом. Я думала, что он хотя бы задержится на моей персоне, но нет: шоколадный магнат скользнул по мне таким же быстрым взглядом, как и по остальным. — Впрочем, добро пожаловать, милые дети, пойдемте, — голову даю на отсечение, что на слове «милые» имелось в виду совсем не милые, а что имел всех нас магнат на толстом леденце и не сдались мы все ему здесь ни разу. Хотя, может быть, мне показалось?