Love, I have wounds, Only you can mend. I guess that's love, I can't pretend. Feel, my skin is rough, But it can be cleansed. And my arms are tough, But they can be bent. And I wanna fight, But I can't contend. I guess that's love, I can't pretend. Oh, feel our bodies grow, And our souls they blend. Yeah love I hope you know, How much my heart depends.
***
Через минуту после звонка Блейн пожалел о том, что позвонил Курту. Через пять в нем вскипел порыв перезвонить и сказать, чтобы тот даже не думал приезжать. Еще через минуту он нервно вскочил с дивана, едва не перевернув столик, и бегло оглядел комнату. Как Блейн и ожидал, беспорядок давно перешел из стадии творческого в полигон для военных действий. Подобрав разбросанную одежду во внушительную охапку, он плечом толкнул дверь в спальню и грудой свалил вещи на кровать. Раскладывать все в шкафу у него не было времени и желания, потому что гостиную новые обстоятельства не сильно спасали: наброски все еще были разбросаны, на мебели остались засохшие глиняные отпечатки, а на всех горизонтальных поверхностях лежал серый слой забытой пыли. Блейн драматично вздохнул и, взлохматив волосы от досады, сделал щедрый глоток из бутылки, которая все еще ждала его. Поморщившись от неприятного привкуса теплого пива, он взял в одну руку несколько пустых грязных чашек со столика и ушел на кухню. Скорый визит Курта словно насильно заставил взглянуть на окружающую его действительность, будто он смотрел чужими глазами, чужим сознанием. И дело было даже не в бардаке, который он учинил, пока был погружен в работу. Просто… он чувствовал, как, наконец, выплыл на поверхность, до этого непростительно долго задерживая дыхание. Как если бы с его глаз содрали повязку, которая мешала видеть, а уши больше не забивала вода… и вся эта гамма цветов и звуков, окружившая его… Внезапный и решительный порыв разорвать в клочья действительность, которая так опостылела, и жгучее, зудящее под кожей желание выстроить новый мир вокруг себя едва не заставили его задохнуться, неприятно сдавив горло. И хотя этот прилив сил пьянил, Блейн знал, что так и продолжит топтаться на месте, не изменив ровным счетом ничего. Ощущения вскоре притупятся, он снова вольется в привычное тягучее застойное состояние, а все порывы и стремления выветрятся как дешевый парфюм. Залпом допив остатки пива, Блейн выкинул бутылку в ведро и уже хотел сполоснуть чашки, как вдруг его осенило… — Пицца… — потерянным голосом произнес он в молчаливую пустоту и рванул к компьютеру, чтобы найти номер ближайшей пиццерии. Мстительный внутренний голос упивался беспомощностью Блейна и настойчиво твердил, что он старается зря, что рефлексии, которым он так страстно отдается в последнее время, и попытки что-то изменить ни к чему не приведут и оценены не будут. Что он уже давно провалился в глухое и безудержное самозабвение, и только чудо могло вытащить его оттуда, как бы он ни пытался играть и обманывать окружающих и действительность. Все равно это будет сидеть в нем, словно обломавшаяся под кожей заноза, как зонд, который забыли в нем на операционном столе. Блейн шумно и натужно вздохнул, будто кто-то душил его, сжимая горло, и закрыл глаза, крепко стиснув зубы. Он чувствовал холодную дрожь, крадущуюся по коже, чувствовал, как поднимаются тонкие волоски, будто он на грани истерики и опасности. Кончики пальцев онемели, как если бы к ним приложили кубики льда, а глаза неприятно чесались, будто он несколько часов подряд таращился в монитор. «К черту все», подумал он, вытащив из холодильника новую бутылку пива, и вышел на балкон под пронизывающий ветер в тонкой легкой футболке. Небо окрасилось грязно-малиновыми красками заходящего солнца, и низко сгрудившиеся над городом облака отливали нездоровыми серо-коричневыми красками. Выдохнув через узкую трещину между губами густые клубы белого дыма, Блейн зачарованно смотрел, как они растворяются в воздухе, сливаясь с ним, перекатываясь на ветру и распускаясь подобно диковинным цветам. Где-то внизу зашумела сигнализация, и Блейн неприятно поморщился, сделав щедрый глоток из бутылки, которая неприятно холодила руку, что хотелось размахнуться со всей силы и запустить ее в окна дома напротив, чтобы насладиться мелодичным звоном разбитых стекол. Что-то необъяснимое и опасное поднималось внутри него, подстрекая на агрессию и разрушение. Что-то, что на ничтожный миг отделяло его от желания раскинуть руки по сторонам и заорать во все горло, чтобы у людей на сотни миль полопались барабанные перепонки и из ушей начала сочиться кровь. Блейн задышал часто и хрипло, переводя дыхание, словно бежал несколько кварталов, пытаясь пресытить мозг кислородом и почувствовать отдаленную эйфорию, чтобы немного унять дрожь в конечностях и сердце. Медленно, будто пытаясь кого-то соблазнить, он облизал нижнюю губу и вобрал в рот фильтр сигареты, мазнув по нему языком, словно ласкал головку во время минета. Он почувствовал, как от ассоциаций тяжело напрягся член, истосковавшийся по заботе и ласке, и тихо хмыкнул своим желаниям. — Какой же ты подонок и лицемер, Блейн Андерсон, — насмешливо произнес он, глухо засмеявшись, и почувствовал, как грудная клетка провалилась внутрь, когда он шумно выдохнул через нос, веселясь над самим собой. Он так успешно разыгрывал из себя добропорядочного гея-католика, соблюдающего все заповеди, исключающие секс и вредные привычки, что сам забыл, где был он настоящий, а где был публичный Блейн. Себастиан прав, он ничуть не лучше его. Но Себастиан, по крайней мере, не врет себе и окружающим. Хотя, наверно, у него все было как раз наоборот, именно свою лучшую сторону он прятал ото всех, прикрываясь личиной циничного ублюдка, а внутри был тошнотворным сопливым романтиком. Блейн же разыгрывал из себя жертвенную овечку, пока под кожей у него вскипали и пузырились желания размазать всех тех, кто криво смотрит в его сторону. И поверх всего этого, словно приторные сливки на дамском коктейле, возлежала вселенская апатия ко всему, что должно было хоть как-то попытаться задеть его. Эта алогичная смесь эмоций, щедро разбавленная доброжелательностью, уже давно перестала пугать и волновать его, разве что только, подобно фантомной боли, продолжала причинять неудовлетворенную жажду желаний. Выбросив окурок, который, кружась дотлевающим огоньком, приземлился на обочину рядом с дорогой, Блейн услышал стук в дверь. Через некоторое время после этого, когда горячая пицца уже перестала обжигать пальцы, но сыр еще продолжал томно плавиться, пришел Курт. Он был свежим и бодрым, как морозный полдень. Его глаза блестели энтузиазмом и заинтригованным огнем, словно он собирался поучаствовать в какой-то увлекательной авантюре, у которой могут быть даже малоприятные последствия. Но от этого авантюра не становилась менее желанной. Скорее даже наоборот. — Привет, — радостно выдохнул Курт, стягивая с шеи крупной вязки шарф, который приглушенными тонами оттенял его лицо, делая его еще более бледным, чем обычно. — Привет, — с каким-то едва уловимым вызовом произнес Блейн, навалившись плечом на дверной косяк. Он сложил руки на груди, жадно рассматривая Курта, как тот деловито снимает пальто, вешая его на плечики, чтобы оно не вытянулось, как поправляет прическу, заглядывая в небольшое зеркало, которое Блейн всегда старательно игнорировал. — Пицца? — задал он односложный вопрос, и Курт, наградив его очередной безмятежной улыбкой, коротко кивнул, продолжая свои бессмысленные жесты, словно какой-то ритуал. Внезапно он показался Блейну пустым, неживым. Таким же, как и Курт, который до сих пор терпеливо ждал его в салоне, укутанный в простыню. Только этот Курт был намного интереснее и увлекательнее. У него была теплая кожа. Даже горячая, если как следует его раззадорить. Блейн был в этом уверен. Он был подвижным и гибким, словно нагретый воск, а не инертный холодный гипс. В нем можно было спрятаться ото всех, ощутить то, что он не ощущал уже давно. Взаимность. И от этого мысли и чувства роились внутри него, словно растревоженный улей. Курт снял высокие сапоги, переобувшись в тапочки, и, распрямившись, заметил, наконец, остановившийся взгляд Блейна. — Все хорошо? — осторожно спросил он, подходя ближе и заглядывая Блейну в глаза. Тот вздрогнул, стряхнув с себя оцепенение, и безучастно кивнул. Курт не решался пройти в квартиру, не получив на то разрешения, и продолжал стоять рядом с Блейном, пока тот не поднял на него потемневшие влажные глаза, блестящие в тусклом свете прихожей. Курт явно не мог заставить себя задать очередной вопрос, продолжая рассматривать лицо Блейна, словно пытался понять, заглянуть внутрь него. Узнать, что он сделал не так. Или, возможно, сам Блейн. В конце концов, они же не виделись довольно продолжительное время, за которое могло произойти все что угодно. Курт протянул к нему руку, видно, не до конца отдавая себе отчета в том, чего конкретно хочет этим добиться, и Блейн перехватил ее в движении, крепко сжав пальцы на запястье. — Что?.. — попытался возмутиться Курт, но Блейн резко дернул его на себя, вжимая в свое тело, жадно накрыл его губы своими, упиваясь горячим влажным теплом. Курт удивленно пискнул, и Блейн сквозь поцелуй усмехнулся ему в ответ, скользнув языком между неплотно сомкнутых губ, настойчиво прося впустить его. Не выпуская запястья, вторую руку он положил на спину, медленно проводя большим пальцем вдоль позвоночника. Он грудью чувствовал учащенный темп сердцебиения, пока зверь внутри него рычал, глотая любые звуки, которые могли слететь с уст Курта, прижатого к нему вплотную. — Спасибо, что хотя бы дал мне возможность раздеться, — тяжело выдохнул Курт, когда Блейн так же внезапно разорвал поцелуй и блаженно вздохнул, вновь ощущая пьянящий аромат парфюма. Тот самый. Терпкий и легкий. — У тебя еще не было такой возможности, — усмехнулся Блейн куда-то в шею Курта, упиваясь кружащим голову флером. — Ты пьян? — озвучил свои мысли Курт, вздрогнув, когда кончик носа задел его кожу, внезапно резко начавшую реагировать на любые прикосновения. — Нет. Я просто тосковал. И разве нужен повод для того, чтобы желать тебя? — честно спросил Блейн, вжимаясь в него всем телом. — Нет, но… — Курт напряженно замер в его объятиях. — Ты звал меня, потому что у тебя возникли трудности со статуей, как я понял… — К черту статую! — фыркнул Блейн, целуя его за ухом. — К черту всех. Я хочу тебя. — С тобой точно все в порядке? — прозвучал надломленный голос Курта, и Блейн внезапно разозлился. — А тебе что-то не нравится? Ты ждал, что придешь и спасешь меня? Весь такой сияющий, в эксклюзивных шмотках. Что у меня над головой радуга разверзнется, и я рассыплюсь в восторгах и благодарностях? Ты этого ждал? Блейн часто и тяжело дышал, выплюнув эту гневную тираду сквозь зубы, и почувствовал легкое манящее облегчение. Словно ему дали последний шанс, разрешили снова дышать, видеть, чувствовать, слышать, прикасаться. Взгляд Курта неожиданно сделался мягким и даже каким-то сочувственным. Он неловко обнял Блейна за плечи, прикрыв глаза, и прижался щекой к щеке. Курт приоткрыл рот, будто собирался что-то сказать, но с его губ сорвалось лишь спокойное дыхание, обжигавшее кожу. — Но если ты мне не объяснишь, я не смогу понять, — наконец произнес он шелестящим шепотом, и руки Блейна расслабились, отпуская его. — Просто забудь, — неожиданно тихо и глухо отозвался Блейн, отстранившись, и пошел в сторону кухни. Немного сгорбившись, словно хотел исчезнуть. — Такое сложно будет забыть, — с беззлобной усмешкой произнес Курт, последовав за ним. — Не скажу, что мне не понравилось… скорее, это было неожиданно. Блейн в ответ фыркнул себе под нос, открыв коробку с пиццей, и начал возиться с приготовлением кофе. — Зато я тебя удивил, — подал он голос, нарушив молчание, которое можно было колоть ножом, словно лед для напитков. Он как никогда раньше ощущал острую грань между этими двумя Блейнами, которым было слишком тесно уживаться в одном теле, словно он был доктором Джекиллом, из которого так и норовил выпрыгнуть мистер Хайд. Как тощий и безотказный Брюс, разъярившись, преображался в Халка. Блейн усмехнулся вслух этому глупому сравнению, и Курт вопросительно на него посмотрел, но тот лишь покачал головой, отказываясь что-либо объяснять. Они поужинали почти в молчании, иногда прерываясь на короткие диалоги. Чтобы как-то сгладить возникшую неловкость Курт рассказывал о своей неделе, грядущих показах, знакомствах, статьях и мозговых штурмах, которые устраивала Изабель. Блейн слушал его, и тягостная смесь эмоций понемногу отпускала его, скрывшись на задний план, словно хищный зверь в засаде. После этого Блейн пригласил его в гостиную, которая немного преобразилась после его спешных попыток навести хоть какой-то намек на порядок. Он прошел к статуе, чтобы отвлечься на что-то, при этом не зная, с чего следует начать разговор. Но начать было необходимо. Он обернулся, жестом пригласив Курта сесть, и тот прошел вглубь гостиной, сев на диван. Блейн театрально указал на статую, словно конферансье в шапито, и почувствовал себя так, будто оказался преподавателем на лекции по скульптурной лепке в Академии Искусств. Блейн отлично помнил своего преподавателя по этому предмету. Это был немного суровый, но благосклонный к старательным студентам, мужчина, уже в годах, но не утративший задорного блеска в глазах и жестах. Блейн всегда с удовольствием посещал его занятия, хотя и не отличался большим талантом, как складывалось по мнению мистера Грина, но в то же время тот отмечал ярое, иногда почти безнадежное упорство своего студента. — Все, что произойдет в этой гостиной, не выйдет за ее пределы, — зловеще начал Блейн, и Курт не сдержал улыбки. — Ты как будто собрался мне рецепт философского камня открыть, — пошутил тот, и Блейн закатил глаза, давая тонкий намек на то, что он думает о неуместных колкостях. — Сосредоточься, — посоветовал Блейн, и Курт вопросительно изогнул бровь. — Она похожа на Шугар Мотта, — подметил Курт, издалека рассматривая статую. Поднявшись с дивана, он без разрешения Блейна приблизился к глиняному слепку девушки, внимательно изучая ее черты. — Это правда… — Да, это она. И что? — с расстановкой спросил Блейн. — Напишешь об этом увлекательную статью? — Нет, но… — Если об этом узнает кто-то, кому знать не надо… — напомнил Блейн, с каждой секундой начиная жалеть о том, что вообще все это затеял. — Моя голова не полетит с плеч, конечно. Но хорошего и приятного точно ничего не произойдет. — Все-все, — Курт примирительно поднял ладони, сдаваясь. — Я заткнулся и слушаю. — Ты какой-то невнимательный, — прокомментировал Блейн свои наблюдения. — Ты какой-то раздраженный, — вернул ему замечание Курт. — Ясно, у всех свои проблемы, все злы и недовольны. И никто не хочет об этом рассказывать. Поэтому продолжим, — словно заведенный произнес Блейн, и Курт не сдержался от короткой и понимающей улыбки. — Честно признаться, я даже не знаю, как описать то, что собираюсь сделать… и даже не знаю, как это может получиться. Мне нужно, чтобы ты позировал мне. Как будто ты – это она. Я буду лепить тебя, но с ее чертами. Ты же будешь вдохновлять меня.***
Они сидели в молчании около получаса, за время которых Блейн смог окончательно собраться с мыслями и приступить к тому, ради чего и позвал Курта. Его покрытые тонкой пленкой глины руки нежно ласкали выразительные линии статуи, словно он вспоминал, воскрешал в памяти, либо же наоборот хотел запомнить навсегда мягкий рельеф. Он гладил ее бережно и чутко, поглаживая подушечками больших пальцев, словно она была невинной девушкой, безропотно отдававшейся в его объятия. Блейн неусыпно следил за Куртом, как будто подглядывал за ним в замочную скважину, наблюдал, давая себе возможность отпустить себя и немного расслабиться, развлечься, найти применение рукам, почти хаотично блуждающим по контурам статуи. Потому что оставаться равнодушным было невозможно. Сознание вспухало больной фантазией, бежало по сетке нервов и распускалось в груди, подобно могильным цветам. Блейн тяжело вздохнул, очерчивая губы статуи, при этом не сводя взгляда с губ Курта, которые нетерпеливо подрагивали в ожидании, словно с каждым выдохом в воздухе повисал немой вопрос. Блейн чуть улыбнулся, наблюдая за молчаливой сосредоточенностью своего гостя, и остановился, выпрямляясь во весь рост. — Ты можешь говорить, если желаешь, — смилостивился он, следя за тем, чтобы не коснуться испачканными в глине руками одежды. — Это совершенно не будет меня сбивать. — Да? — вздохнул Курт, и его голос показался немного охрипшим после продолжительного молчания. Он кашлянул, прочистив горло, и сложил руки на коленях. — О… о чем говорить? — О чем хочешь, — Блейн пожал плечами, возвращаясь к работе. Он чувствовал, что эта странная затея удалась, и он на верном пути. Получавшиеся чувственные черты были не Курта, но определенно радовали глаз. Рот был немного приоткрыт, словно глиняная Шугар сама хотела задать давно мучавший ее вопрос. — О погоде, о моде, о своей семье, о том, как мне идут эти джинсы. — А ты? — спросил Курт, пытаясь незаметно потянуться, чтобы расслабить затекшие от однообразной позы мышцы. — А я буду слушать, — одними губами произнес Блейн, не сводя немигающего взгляда с лица статуи. Он немного взрезал глину стеком, углубляя чуть приоткрытые губы, хотя ему все равно потом придется шлифовать гипсовый слепок, и этот разрез почти исчезнет, когда статую отольют в форме. — Хорошо, — сглотнув, произнес Курт, и его кадык дрогнул. — Тогда… расскажи мне о себе. — Я буду слушать, Курт, — напоминая, пропел Блейн и бросил на него заинтересованный взгляд. — Что, все слова растерял? — Вовсе нет, — с вызовом произнес Курт, откидываясь на спинку стула и закидывая одну ногу на другую. И Курт говорил. Говорил много и даже увлекательно, иногда вызывая улыбку у Блейна. Он рассказывал о мюзиклах, о несбывшихся мечтах на Бродвее, о жизни в Нью-Йорке, и Андерсон ловил себя на мысли, что у Курта с Рейчел слишком много общего, и они на самом деле могут отлично поладить. Хотя сейчас Рейчел вряд ли захочет услышать хоть слово о постановках на театральных подмостках. Но где-то в глубине души она все еще не отпустила свои мечты, Блейн был в этом уверен. Он вставлял односложные комментарии и усмехался над колкими ремарками, которыми от души и с чувством сыпал Курт, рассказывая о своих старых обидчиках, и Блейн вспоминал свои школьные годы до Далтона, когда с ним обращались примерно также, возможно даже более резко, чем того бы хотелось. Блейн отступил на пару шагов назад, оценивая проделанную работу, а Курт не прекращал говорить, описывая в красках нелегкие поначалу взаимоотношения с отцом, когда Финн и Кэрол стали частью его семьи. Увлеченный своим рассказом, Курт, кажется, не заметил, что Блейн стоит прямо перед ним и настойчиво рассматривает его лицо. — Можно? — спросил Блейн, присев на корточки, и Курт чуть кивнул, оборвав себя на полуслове, завороженно смотря на руку, которая замерла в паре дюймов от его лица. — Я тебя испачкаю. Блейн усмехнулся, продемонстрировав ему ладонь, покрытую глиной. Ближе к запястью она уже успела подсохнуть и растрескаться, повторяя рисунок кожи, некоторые фрагменты посеревшей глины успели отвалиться, словно разрушенная картинка из паззлов. Курт еще раз коротко кивнул, посмотрев в глаза Блейну, давая ему немое разрешение. Кончики пальцев Блейна коснулись щеки задержавшего дыхание Курта и очертили плавный контур до скулы, скользнув к подбородку и оставляя влажный след глины на коже. Блейн что-то шептал себе под нос, но Курт, кажется, не слышал его. Он сидел, прикрыв глаза, и едва дышал, лишь подрагивавшие ресницы выдавали его волнение. Блейн довольно улыбнулся, очертив профиль носа указательным пальцем, и заметил, как ладонь Курта беспомощно дернулась. Блейн чувствовал растущую внутри него власть, словно он пришел к своему Курту, только на этот раз, если податься чуть вперед, то можно губами почувствовать пульс на сонной артерии. Змеящийся в сознании шепот настойчиво вопрошал у Блейна, почему он не может так поступить? Ведь Курт не возражает, он такой открытый и доступный для него, отзывчивый как никогда. Неужели он будет против? Неужели он оттолкнет, если сам первый поцеловал его тогда? Блейн чуть приподнялся, прижимая горячие губы к основанию шеи уже не парня, а как будто даже юноши, мальчика. Курт тихо и прерывисто вздохнул, и прохладный воздух зашелестел между его губ. Блейн усмехнулся, щекоча кожу горячим дыханием, и коснулся сомкнутыми губами сонной артерии. Курт немного дернулся, вцепившись нервными тонкими пальцами в сидение стула, и Блейн явственно почувствовал, как под его губами бьется жизнь. Его левая ладонь мягко легла на щеку, испачкав и ее тоже, и губы Курта раскрылись, когда он не смог сдержать тихий стон. — Ты на сегодня закончил? — внезапно непривычно глубоким голосом спросил он Блейна, и тот тихо рассмеялся, отстранившись. — Закончил, — согласился Блейн и поднялся, но Курт быстро вскочил со стула вслед за ним, вытянув руку вперед, словно хотел удержать. — Я имел в виду статую, — уточнил Курт, призывно заглядывая ему в глаза. Блейн опешил, закусив изнутри щеку зубами, будто это могло отрезвить его и помочь собраться с мыслями. Он с минуту смотрел на Курта, его глаза блуждали по его подтянутой фигуре, словно вырывали куски образов: лицо, испачканное в глине, ладони, шея с нервно бьющейся веной, вздымающаяся и опадающая грудь. Он вытянул вперед ладонь, вновь прикоснувшись к щеке, как будто хотел стереть глину, но только больше испачкал ее. — Да, — медленно, но уверенно ответил Блейн и сделал решительный шаг навстречу Курту, закрывая глаза, прежде чем поцеловать.***
Блейн плечом толкнул дверь в спальню, когда они, продолжая изучать губы друг друга, ввалились в комнату. Их рубашки остались забытыми в гостиной на полу, после того как Курт сам раздел их, чтобы не пришлось потом избавляться от глины с дорогой одежды. Блейн нашел в себе силы рассмеяться над этим, но губы Курта и язвительное замечание о том, что сейчас совсем не время для веселья, осекли его. Он бесцеремонно скинул кучу одежды, которая покоилась на кровати, на пол и утянул Курта вслед за собой. Ему было сложно сосредоточиться и совладать с застежкой, пока он пытался избавиться от джинсов, но Курт, вставший перед ним на колени, дал ясно понять, что готов взять ситуацию под контроль. Блейн не любил, когда кто-то контролировал его, но сейчас это казалось совершенно неважным и, напротив, слишком желанным. Резким движением Курт спустил джинсы Блейна вместе с нижним бельем до щиколоток и тут же взял возбужденный и жаждущий ласки член в рот. Губы Блейна раскрылись, и он глубоко и надрывно задышал, словно кто-то отобрал у него кислородную маску, и теперь он задыхается. Колени задрожали, когда Курт взял его в рот до самого основания и попытался сделать глотательное движения, подавляя рвотный рефлекс, чтобы вобрать член Блейна по самое горло. — Черт, — сквозь стиснутые зубы выругался Блейн и впился в плечи Курта. Он мечтал запустить пальцы в его волосы, но только осознание того факта, что потом на них засохнет глина, останавливало его. Увы, но возможности и желания уйти и отмыть ладони у него уже не было. Тем более он сильно сомневался, что Курт сейчас позволит ему куда-то уйти, даже если они пойдут туда вместе, тесно сплетенные и неразделимые. С влажным неприличным звуком Курт выпустил член Блейна и толкнул на кровать, быстро избавляясь от своих брюк. На его губах играла коварная плотоядная усмешка, и Блейн, не сводя с нее глаз, потянулся к тумбочке, чтобы достать смазку и презервативы. — Иди ко мне, — позвал Блейн, и Курт подчинился, словно заведенная кукла. Он вытянулся на кровати рядом с Блейном и, взяв его лицо в свои ладони, поцеловал. Блейн дернул ногами, чтобы скинуть со щиколоток джинсы и белье, и перевернулся на кровати, нависнув над Куртом. Он в последний раз заглянул в его глаза, моля о разрешении и не нашел в его затуманенном взгляде никаких возражений. Взяв твердый член Курта в ладонь, Блейн оттянул крайнюю плоть ниже и вновь впился губами в шею под приглушенный вздох. О да, его член был таким же совершенным, как и его обладатель. Словно Курта собирал кукольный мастер, идеально подгоняя друг под друга детали. Он был словно создан для того, чтобы хотеть его, любить и ограждать ото всех, пусть даже в нем самом была сила, способная противостоять неприятностям. Блейна бы это не остановило. Он все еще мечтал о том, чтобы иметь возможность безропотно заточить Курта в золотую клетку, как канарейку, и не отпускать никуда от себя. Чтобы он стал его. Его. Только его. Всецело и полностью. На секунду Блейну даже стало любопытно взглянуть на отца Курта, человека, породившего и воспитавшего эти потрясающие контуры. Его Пиноккио вышел очень славным. Блейн рассмеялся в шею Курта, и тот, вновь взяв его лицо в свои ладони, заглянул Блейну в глаза, пытаясь сфокусировать взгляд, пока ладонь продолжала ласкать его. — Что тебя так рассмешило? — почти обиженно и обвиняюще спросил Курт. — Ничего. Ты прекрасен. Блейн склонился ниже и стал вылизывать языком сахарные косточки ключиц и впадинки, которые от частого и глубокого дыхания западали еще глубже. Влажная от слюны кожа блестела в тусклом свете луны, пытавшейся заглянуть в спальню сквозь неплотно задернутые шторы. Он разжал кулак под недовольный всхлип и поднес ладонь к губам Курта, смещаясь ниже, вдоль грудной кости, между сосками, с каждым поцелуем все ближе к мечевидному отростку. И как бы Блейн ни сгорал от желания, его разум не мог вытеснить посторонние мысли, мешая полностью отдаться ощущениям. Он знал анатомию в совершенстве, он лепил людей не на глаз, а как в «Пятом элементе» создавал их. Сначала кости-каркас. Снова поцелуй, короткие тупые ногти проскребли по коже вдоль левого бока, оставляя розовые полосы. Блейн четко знал, он чувствовал ребра, он знал, где заканчивались истинные и начинались ложные. Блейн завел ладонь ниже, к простыне, по талии, ближе к позвоночнику. Двенадцать пар идеальных дугообразных костей, не больше и не меньше. Кто бы мог сомневаться? Язык оставил влажный след слюны на коже, все ниже, до самого мечевидного отростка. И потом правее, по контуру пятого ребра, с каждым дюймом все ближе к соску, который кроме как во время секса вообще не имеет никакого смысла для мужчин. Приятный рудимент, возбуждение которого при достаточной чувствительности может исторгнуть из горла восхищенный вздох. Очаровательные темные ореолы и маленькие соски, которые чувственно напряглись, когда Блейн поддел их кончиком языка и потом вобрал в рот, посасывая. Дальше идет глина. Мышцы. Налепляешь ее на кости каркаса, придавая общую форму. Вместе с внутренностями и картой вен, сеткой нервов и лимфатической системой. Следующий шаг – надо придать требуемые очертания мышцам. Курт скроен идеально. Это проклятое навязчивое слово, но когда Блейн думал о Курте – ничего другого просто не приходило на ум. Он спускался губами еще ниже, пока Курт вылизывал языком его ладонь, глина с которой уже давно отшелушилась, чтобы сделать контакт более мягким, нежным, скользким, подвижным. Блейн вновь взял член Курта в ладонь, и тот прерывисто зашипел в ответ, подаваясь бедрами вверх. Мышцы на ногах напряглись, пресс сократился, каменея, и Блейн провел по нему языком, чувствуя кончиком языка, как подрагивает под ним плоть, солоноватая от пота. Когда мышцы готовы, их необходимо разгладить. Все та же глина, но на этот раз процесс более кропотливый. Гладкая кожа с выступающими местами вспухшими венами и выпирающими костями, выдающимися суставами. То, что позволяет статуе ожить, пусть даже у нее нет головы, но она все равно будет похожа на живого человека, кожа которого покрыта тонким слоем холодящей при прикосновении глины. Или гипса. Бронзы, мрамора. У Курта выдаются тазовые косточки, почти как ключицы, что хочется прихватить их зубами, словно оголодавшему псу. Блейн изучал его, узнавал, подобно анатомисту, а не любовнику. Под протяжные бесстыдные вздохи он спускался все ниже, к самой чувственной и чувствительной части Курта. К эпицентру его наслаждения. С каждым мучительным движением все ближе, с каждым вздохом кислорода не хватает все больше, с каждым ударом сердца дыхание заходится все сильнее и учащеннее. Блейн самозабвенно потерся носом о гладкую кожу, тщательно выбритую, с легким намеком на раздражение от бритвы. Совершенное несовершенство, от которого Курт смотрелся так, будто распластан перед ним на анатомическом столе под яркими прожекторами, позволяющими разглядеть узор кожи и выступающие вены. Курт стал жадно хватать губами воздух, когда Блейн взял его в рот, и его колени задрожали, руки не находили себе места, то истерично блуждая по собственному телу, то зарываясь в волосы Блейна, ероша их, то теребя пальцами горячую и немного влажную простыню. Приглушенный свет делал кожу матовой, мерцающей в ровном мягком сиянии луны, словно перед Блейном распростерта ожившая статуэтка из слоновой кости. Блейну даже на краткий миг показалось, что и не было никогда никакого Курта, а это Он. Скинул с себя простыню, выбрался из подсобки выставочного салона и пришел к нему. Ответил его мольбам, стал реальным, теплым, доступным, еще более желанным. Скверно было бы предположить только то, что Блейн просто хотел Курта. Ох, конечно же, он его хотел. Но хотел – слишком однобокое понятие. Если можно так выразиться, он хотел его на всех уровнях сознания. Физически, ментально, эмоционально, духовно… как угодно, какая возможность ему только будет предоставлена… Приподняв голову, Блейн взглянул на мечущегося в исступлении Курта, задержав губы чуть ниже головки. Он поласкал уздечку языком под протяжный всхлип и жадно засосал головку, отчего щеки у него запали. Курт как-то резко дернулся и низко застонал, уже не в состоянии контролировать дрожащие колени. — Блейн, нет!.. — с трудом выдохнул Курт, сжимая кулаки. Не теряя контакта, Блейн вновь обхватил рукой член, продолжая ласкать, и выпустил головку изо рта. — Тебе не нравится? — грудным чуть хрипловатым голосом спросил его Блейн, нежно прикусив кожу на бедре. — Это было щекотно, — объяснил Курт, с трудом контролируя дыхание. — Вот это? — Блейн снова укусил его, на этот раз более ощутимо и больно, оставляя на коже едва заметный след от зубов. — Нет, это… — сквозь зубы прошипел Курт. — Головка. Когда ты… Блейн усмехнулся и в этот раз уже специально вновь засосал головку, прежде сдвинув крайнюю плоть ладонью, продолжавшей непрерывно скользить по члену, чтобы сделать ощущения еще более яркими. Курт уже ничего ему не сказал, только безвольно раскинул руки по сторонам и мелко задрожал. Ощущение власти было настолько пьянящим и волшебным, что Блейн позволил себе помечтать, как бы великолепно смотрелся Курт, прикованный к кровати, находящийся постоянно в состоянии сексуального возбуждения. Не для удовлетворения голодной жажды либидо, а с точки зрения банальной эстетической красоты. Сломленный, желающий, потерявший контроль над собой и своими чувствами. Разыгравшаяся фантазия ближе подтолкнула Блейна к оргазму, и он крепко сжал свой член у основания, чтобы не кончить, и стал почти с остервенением насаживаться ртом на член Курта, стараясь не задевать нежную кожу зубами. Конвульсивно задрожав, Курт беззвучно открыл рот, прогибаясь в спине… И тут же упал обратно, изможденно закрыв глаза. Блейн, продолжая сдерживать свой оргазм, с довольной улыбкой собрал языком вязкие полупрозрачные капли спермы, которые не смог проглотить, и оставил звонкий поцелуй на бедре Курта поверх следов от зубов. Он устало подтянулся, упав на подушку рядом с Куртом, и почувствовал приятный холодок сквозняка по разгоряченной коже, усеянной капельками подсыхавшего пота. Они лежали несколько минут в гулкой тишине, наслаждаясь финальными вспышками удовольствия, разливавшимися по телу, да и сил на то, чтобы что-то сказать откровенно говоря, не было. С другой стороны и тем для разговора у Блейна не было тоже в такой момент. Любое ненужное слово только смажет все ощущения, разотрет их в порошок, и они просыплются сквозь пальцы подобно песку, разлетятся на ветру. Тянущее напряжение немного ослабло, хотя эрекция так и не думала спадать, поэтому Блейн разжал пальцы, и член тяжело лег на живот вдоль паховой связки. Он немного повернул голову вправо, где неподвижно лежал Курт. И если бы не глубокое тихое дыхание, Блейн бы решил, что тот умер. На его коже блестели бисеринки пота, пряди волос слиплись, а грудь едва заметно вздымалась и опадала на каждом вдохе и выдохе. — А ведь поначалу ты создавал впечатление такого скромного и даже стеснительного парня, — глухо рассмеялся Курт, повернувшись к Блейну лицом. — Да… но я быстро ко всему потом привыкаю и наглею, — невозмутимо ответил Блейн. — Это я запомню, — ехидно заметил Курт и лег на бок, чтобы прижаться горячим лбом к плечу Блейна. Он блаженно вздохнул и вновь прикрыл глаза. — У тебя тоже такое чувство, что разговоры сейчас все могут рассыпать в пух и прах? — неожиданно спросил Блейн, проведя ладонью по взмокшей спине Курта. Тот не ответил, лишь еще раз шумно вздохнул, и Блейн улыбнулся ему в ответ, проваливаясь в безмятежные просторы счастья и гармонии с самим собой. Как давно он бежал за этим ощущением… и достиг его, наконец, что время хотелось остановить. И в то же время ускорить, заглянуть вперед, узнать, что будет дальше, как это будет. Изменится ли все, станет ли еще ярче, разрушится или будет только лучше и слаще? Курт приподнялся над ним, и Блейн, с ладоней которого уже давно осыпалась глина, заметил, что кожа его вдохновения была в грязных темно-серых разводах. Курт нежно и медленно поцеловал его, и Блейн восторженно запустил пальцы в его волосы, немного оттягивая пряди и углубляя поцелуй, проникая языком глубже, давая Курту возможность ощутить рецепторами свой собственный вкус. Его ладонь жадно прошлась по всему позвоночнику между лопаток, по пояснице до самого копчика, и он торжественно сжал пальцами упругую ягодицу. — У тебя нет предубеждений по поводу того, чтобы быть снизу с малознакомым мужчиной? — шутливо спросил Блейн, разрывая влажный поцелуй. — Нет. Если я ему доверяю, — весело отозвался Курт, и его губы растянулись в плутовской улыбке нашкодившего мальчишки, что так сильно разнилось с тем, каким серьезным и собранным был Курт в обычное время. С другой стороны и сам Блейн открыл ему другую свою сторону, которую иначе как темную нельзя было бы охарактеризовать. _____________________ Эпиграф — песня Can't Pretend в исполнении музыканта Тома Оделла. Перевод: Любовь, у меня есть раны, Которые только ты в силах исцелить. Наверное, это любовь, Я не могу притворяться. Потрогай, моя кожа загрубела, Но её можно очистить. И мои руки напряжены, Но их можно склонить. И я хочу бороться, Но не в силах сопротивляться. Наверное, это любовь, Я не могу притворяться. О, ощути, как растут наши тела, Как переплетаются наши души. Да, любовь, надеюсь, ты знаешь, Как моё сердце зависит от тебя. amalgama-lab.com/songs/t/tom_odell/can_t_pretend.html