And I've been a fool and I've been blind I can never leave the past behind I can see no way, I can see no way I'm always dragging that horse around I am done with my graceless heart So tonight I'm gonna cut it out and then restart Cause I like to keep my issues strong It's always darkest before the dawn And given half the chance Would I take any of it back It's a fine romance but it's left me so impaired It's always darkest before the dawn And I'm damned if I do And I'm damned if I don't So here's to drinks in the dark at the end of my road And I'm ready to suffer and I'm ready to hope It's a shot in the dark aimed right at my throat 'Cause looking for heaven found a devil in me But why the hell I'm gonna let it happen to me?
***
— Мистер Кларингтон, вы должны посмотреть на то, что получилось, — произнес Блейн в трубку, меряя шагами комнату. — Потому что все уже готово к отливке. И если вас все устроит, то я мог бы приступить к этому в ближайшие пару дней. Понимаете, гипс… ему нужно время, чтобы застыть. — Я не думаю, что в этом есть необходимость, мистер Андерсон, — послышался немного усталый голос. — К тому же, у меня нет времени, чтобы посетить вас в ближайшее время. Я пришлю мистера Смайта… — Нет, что вы. Я сам могу фото вам отправить в таком случае, — тут же отозвался Блейн, взъерошив волосы, отчего его и без того неаккуратная прическа стала смотреться совершенно нелепо. — Хм, Блейн. У меня через полчаса совещание с советом директоров, — медленно проговорил Хантер, раздумывая на ходу. Словно собирался импровизировать, но не мог решиться на следующий шаг. — Давайте я вам перезвоню, и тогда мы свяжемся по скайпу, чтобы я мог увидеть все своими глазами. Если это можно так назвать. Блейн повесил трубку и тяжело упал на диван, будто его предали ноги, подкосившись под тяжестью тела. Он откинулся головой на подушку и шумно выдохнул, чувствуя, как грудная клетка проседает все ниже под сдувавшимися легкими. Было стыдно и глупо признавать, но он даже опасался встречи с Себастианом. Не потому, что боялся его или его слов. А потому, что не хотел заглядывать в его глаза и видеть в них себя, свои проявления ошибок. Если вдуматься, они не так уж сильно отличались друг от друга. Они чувствовали это и боялись это признавать. Будто Себастиан заразил его тогда, еще в Далтоне, каким-то вирусом, который как духовная ипохондрия стал разлагать его, заставлял бежать от своих чувств и эмоций. И внушал опираться на что-то прочное, твердое, надежное. Секс, еда, выпивка на потеху плоти. Чтобы была мрачная возможность вколоть себе этот сахарозаменитель для диабетиков вместо настоящих чувств, перебиться, перетерпеть, свыкнуться и сделать судорожный вдох. Ты еще жив, ты на плаву, расслабься, чувствуй. Все, что приземленное – острее, осязаемее, отдает резким мускусным запахом потного тела и дешевого одеколона. От этого стойкого тянущего в груди ощущения можно было бы спрятаться, скрыться, дать себе понять, что это просто банальная паранойя, которой так любил себя пичкать Блейн столько, сколько себя помнит. Блейн любил быть в центре, любил быть среди, со всеми, окруженный такими же, как он. Молодыми, талантливыми, амбициозными, примирившимися друг с другом и со своей жизнью. Но проблема была в том, что был и другой Блейн. Недоступный никому. Закрытый, сломленный, согнутый и покореженный. Наверно, это зародилось в нем в средней школе, еще до Далтона, когда отец начал старательно закрывать глаза на его ориентацию. Или когда Купер ревновал его к матери, пытаясь прыгнуть выше своей головы, чтобы заполучить внимание, старался сделать так, чтобы быть лучше Блейна. Ведь старших всегда делают лучше, а с младшими нянчатся больше. Купер хотел быть и тем, и другим одновременно. Это потом он все объяснял так, словно через унижения и игнорирование хотел выковать из него достойного человека. На третьем десятке лет Купер нашел для этого умное определение своим наклонностям. Но тогда, когда ты старший брат, когда между вами уже возрастная пропасть и ты уже должен чего-то добиться, пока твой братишка еще трет лицо скрабами и пенками, чтобы в школе никто не увидел его прыщей, когда он думает над оценками за семестр, а ты уже взрослый молодой мужчина, – всегда хочется вытеснить того, кто младше. Стать им, пусть он почувствует, какого это – быть образцом для подражания. Видимо, поэтому Купер еще заранее, в школе, уже предвидя всю мрачную перспективу, начинал донимать его, чтобы хоть немного уравновесить эти проклятые весы. Чтобы Блейн не расслаблялся. Чтобы заведомо попробовал на кончик языка то, что потом ему придется вкусить. Может даже вгрызаться в отчаянии в попытке проглотить и переварить. Конечно же, Блейн был благодарен Куперу за эти пощечины, которые тот любовно раздавал ему, чтобы выковать внутри себя новую личность, словно та была секретной разработкой, чтобы потом сделать официальное заявление и явить на обозрение всему миру это творение. Намного более сильная, усовершенствованная версия. «Блейн 2.0». И, конечно же, Себастиан не поскупился нанести парочку разрушительных ударов, разбив стенки Блейна прежнего, чтобы был новый строительный материал для Блейна нового. Того, за которым теперь тот прежний Блейн прятался, застряв внутри своих доспехов. Но имело ли смысл цепляться за того, прежнего Блейна? Был ли он все еще жив, или они оба срослись, переплавились в одну субстанцию, вросли друг в друга так прочно, что могли стать одним человеком, цельным и единым? Просто человеком. Человеком, внутри которого был тот маленький Блейн, ядро, душа, сердцевина, недоступная за броней, как у скорпиона, чтобы была возможность жалить, но не пускать никого внутрь. Кроме тех, кто мог быть допущен ближе, кому можно было доверять, не имея опасений ощутить нож в захлебывающемся кровью сердце. Блейн все еще не знал, не был уверен, может ли он доверять Курту, готов ли открыться ему полностью, довериться. Это было похоже, как будто он собирался преподнести ценный дар, но у Курта такими дарами уже был забит целый гардероб. И этот, очередной, красиво блеснет в его аристократически тонких пальцах, завлечет на время, а после надоест, его сияние приестся, и захочется убрать с глаз долой. Блейна тянуло к Курту, как гравитация тянула тело к поверхности земли, заставляя вязко сучить ногами в воздухе, перебирать ими, переминаясь, но все равно в конце концов вставать, твердо и уверенно, прочно. В душе, тот маленький Блейн, он верил, что Курт никогда бы не смог поступить с ним скверно, что они оба из той же обоймы. Курт такой же непонятый, гонимый, наконец обретший свое счастье. Что он никогда бы не стал пренебрегать даром, который Блейн хотел вверить ему. И они могли бы быть идеальными друзьями, но тот Блейн, что был хитиновым панцирем, Блейн-страж, Блейн-глас-разума, неумолимо твердил, что нельзя доверять слишком опрометчиво, что сначала надо испытать Курта. И нельзя разбрасываться собой и своими чувствами, не имея твердой уверенности, что это не наскучит Курту за короткий промежуток времени. Блейн мог фантазировать себе все эти два года все что угодно. Но это не отменяло того факта, что они знакомы даже меньше месяца, еще толком не успев узнать и изучить друг друга. И подобная поспешность может, как всегда, сыграть с Блейном злую шутку. Закрыв лицо руками, Блейн как по струнке вытянулся на мягком засасывающем в себя сидении дивана, в котором хотелось утонуть. Он почти с благоговейным ужасом вспомнил, как вчера буквально накинулся на Курта. Блейн не отрицал, что хотел этого. Но у него не укладывалось скорее в голове то, что он сделал это. Что подобно одержимому, вовлек Курта в безумный круговорот страсти, которая обуяла им, когда он не мог уже просто с неприкрытым восхищением смотреть на него, но и желать. Блейн никогда не боялся вовлечь своих натурщиков в постельные отношения. Он познавал своих моделей не только глазами, но и жестами, прикосновениями, кожей, губами, пальцами, языком. Он не был беспорядочен в сексе. Но если сама идея увлекала его, то он с трудом мог устоять. Возможно, это проклятие всех творческих личностей – иметь маленькие грязные секреты, которыми дышит мастерская, закупоривает воздух, и немые стены впитывают в себя образы. Блейн провалялся все это время в ожидании звонка Кларингтона, пытаясь не заснуть и одновременно дать сознанию небольшой дремотный перерыв. Самое обидное было в том, что Хантеру понравилось. Либо он был невежественен к работе Блейна и небрежен в скульптуре как таковой, но ему действительно все понравилось. Он не выделял какие-то особенные детали, а комментировал в целом, в то время как Блейн желал посмаковать каждую мелочь. Как чувственно шея косточками ключиц и яремной ямкой перетекает в грудь, закрытую воображаемой материей, которая вросла в кожу статуи, что ее невозможно отодрать, как если бы он пытался сдирать плоть с костей. Единственное, что Блейн четко уяснил из их непродолжительного разговора, так это то, что он может нанимать бригаду грузчиков, которые уже отвезут статую на место, и там можно будет спокойно заняться отливкой и позже кропотливой шлифовкой мельчайших деталей. И что сам Блейн займется окончанием работы уже непосредственно на месте, в одном из небольших технических помещений, где по большей части занимались реставрацией выставленных в музее Метрополитен экспонатов. Блейн даже не сразу поверил, что его очередная работа вновь окажется там. Но из короткого диалога он уяснил, что помолвка произойдет на закрытом благотворительном вечере, который будет проходить в музее. И что Хантер находит крайне романтичным тот факт, что его будущая невеста будет экспонатом среди других представленных работ. Сложно было понять, любил ли Хантер Шугар, Блейну это было явно неинтересно. Он подразумевал, что у Себастиана бы нашелся ответ на данное заявление, но узнавать об этом совершенно не хотелось. Не только потому, что Смайт попутно умудрится выпить все соки и душевные силы из Блейна, распаляясь на пылкую и эмоциональную тираду, которая так разнилась с его далтоновской самоуверенностью. Но и потому, что Блейн считал это совершенно не своим делом. Все, что касалось Себастиана, отныне больше не было его делом. Он запутавшийся эгоцентричный мальчишка, который еще не успел толком повзрослеть, пока носился со своими убеждениями и извращенной философией. Но Блейн не желал Себастиану зла. Ему было просто жалко его. А отвратительную жалость Смайт уж точно никогда бы от него не принял, так что это с самого начала уже не имело ровным счетом никакого смысла. Накинув легкую ветровку, Блейн вышел на маленький балкончик, заключенный в железную решетку, и прижался спиной к красной кирпичной стене, присев на корточки. День еще только занимался, пробуждался после утренней неторопливой неги, которая зевотой и сонными взглядами окутывала горожан и свежий прохладный воздух. Сторона, на которую выходил балкон Блейна, была спрятана от дневного солнца, скрываясь в тени, словно древний демон, освещаемая лишь по вечерам. Но зато запыленные окна дома, выросшего из камня и асфальта по ту сторону 72-й улицы, нещадно отражали яркие солнечные лучи и слепили глаза, что рука невольно тянулась закрыться от них. Блейн натянул на глаза капюшон ветровки и с упоением втянул носом прохладный воздух, пропитанный легким оттенком выхлопных газов автомобилей. Пальцы замерзли почти сразу. Блейн прикрыл глаза и, закусив нижнюю губу, впился ногтями средних пальцев в подушечки больших пальцев, почувствовав сладкое болезненное давление. На слегка покрасневшей коже почти сразу отпечатались полумесяцы ногтей, и Блейн ощутил, как жизнь словно перетекла из его груди в кисти, клубясь и пульсируя. Его руки приятно стягивало перчатками холодного воздуха, который заворачивал его в себя как в холодное одеяло. Несказанным блаженством сейчас бы было обхватить замерзшими пальцами горячую чашку с кофе, чтобы можно было почти обжечься о нагретый фарфор, в то же время хотеть выпустить кружку из рук, чувствуя жжение, но не позволять себе этого сделать. Упиваться этим контрастом. Блейн не позволял себе думать о вчерашнем вечере, чтобы не распаляться… но зато отлично помнил утро. Сонного Курта на его подушке, который почти язвительно заметил, что вновь предусмотрительно оставил на работе запасной комплект одежды на случай, если прошлая история после футбольного матча повторится. Было раннее утро, когда Курт проснулся, подчиняясь своим внутренним часам, и осеннее солнце еще успевало дотянуться до окна спальни, заглядывая к ним, нежащимся под теплым одеялом, разгоняя по углам комнаты ночной полумрак. Блейн по привычке спал на левом боку, почти лежа на животе, отвернувшись от Курта. Он обнимал обеими руками подушку, пока Курт обнимал его, прижавшись к теплой обнаженной спине. На секунду Блейна посетила сладкая мысль, что их сон настолько уютный и комфортный, как будто они спали вдвоем сотни раз. И не было того ужасного томления, которое снедало Блейна, когда они в первый раз спали в разных комнатах. Сегодня все было иначе. Курт во сне касался губами его лопатки, и его худые и сильные руки не выпускали из объятий, словно Блейн действительно был ему нужен. И тогда Блейн решил, что неплохо было бы умереть прямо сейчас, вдвоем, в этих объятиях. Но Курт, пробуждаясь, сполз на подушку под протестующий внутренний стон Блейна и широко улыбнулся, по-прежнему не открывая глаз. Блейн наблюдал за ним из-под полуопущенных длинных ресниц, все еще ощущая уютное тепло, которое хранила его кожа. С трудом подавив зевок, он удобно устроился на боку, с удовольствием наблюдая за пробуждением Курта. Блейн даже не догадывался, каким увлекательным может быть это занятие. Как от этого может щемить сердце, что хочется отпечатать это воспоминание навсегда в своем сознании. Как хочется закрыть глаза, замирая на долгое бесконечное мгновение, чтобы кто-то остановил стрелки часов, и в то же время даже не моргать, смотреть, смотреть и смотреть. От этого ощущения стало страшно. Это все происходит не с ним, не в этом мире. Разве можно быть счастливым? Разве можно так безгранично проваливаться в другого человека, что за это никто не даст тебе по руке? Разве это может длиться всегда? Всему хорошему приходит конец. Всегда. Это «всегда» было аксиомой, другого «всегда» просто не могло существовать. Светлая полоса, темная полоса. Спелый, гнилой, прах. Целый, сломанный, разбитый, прах. Здоровый, больной, смерть. Молодой, старый, смерть. Смерть, смерть, смерть. Блейн вскочил с кровати, и Курт удивленно распахнул глаза. — Кофе. Я… сделаю нам кофе, — объяснил он и, не дожидаясь ответа, спотыкаясь на ровном месте, вышел в гостиную, загнанно дыша. «Просто позволь себе быть счастливым», с отчаянием подумал Блейн. Он пошел на кухню, чтобы сделать кофе, который пообещал, и уперся в столешницу ладонями, пытаясь успокоить мысли. Так бывает только в книгах, сказках и фильмах. Они встретились, полюбили друг друга, жили долго и счастливо и умерли в один день. Любовь. Любили ли они друг друга? Блейн не знал, любил ли его Курт… да и с чего бы ему это делать? Симпатия? Да. Определенно она была, иначе он бы не согласился вместо отдыха после работы приехать к нему домой, терпеть агрессивный настрой Блейна, сидеть неподвижной куклой несколько часов и после лечь с ним в постель. Позволить любить себя, заботиться о себе, разрешить дарить себе удовольствие и отвечать тем же. Можно ли назвать это любовью? У Блейна не было ответа. Так же как он не мог четко сформулировать и свои чувства и желания. Он позволял себе чувствовать всю эту противоречивую гамму эмоций, захлестнувшую его с головой, но еще не был готов вешать на это какие-то ярлыки, которыми так любили пользоваться в цивилизованном мире. Любишь заботиться о своих чувствах, не жалея чувства других? Эгоист. Любишь рассветы? Романтик. Любишь убегать от реальности через допинги и стимуляторы? Зависимый и падший человек. Любишь мужчин? Гей. Единственное, что знал Блейн, так то, что если Курт внезапно исчезнет из его жизни уже во второй раз, то этого раза он точно не переживет. Он уже успел слишком глубоко врасти ему под кожу, засел в подсознании, отпечатался на сетчатке так крепко, что даже если вырвать себе глаза – это не поможет, потому что Блейн продолжит слепо шарить руками в воздухе, вылепляя по память его черты. Здесь не поможет никакой доктор Гилберт, либо другой психотерапевт, реабилитационный центр, шоковая терапия, занудство Рейчел, поддержка Сэма и Уэсли, проникновенный и понимающий взгляд Броди. Он просто сломается, разобьется в мелкую крошку, что там уже нечего будет склеивать. Можно будет подняться на один этаж выше на крышу и сигануть прямиком на перекресток, отпечатав себя вмятиной на крыше какого-нибудь дорогущего спорткара. Это любовь разве? Или зависимость? Можно ли назвать того, кто физически зависит от другого человека, наркоманом? Можно ли вылечиться от этого? Стереть память? Да, тут бы как раз эта самая шоковая терапия бы и помогла. Стерев с лица Земли заодно личность и индивидуальность Блейна. Поганую зависимую индивидуальность. Только Блейн был слишком трусом, чтобы даже покончить с собой. Скорее всего, он бы заперся опять у себя дома, начал бы творить какой-то авангардизм, вымещая в него боль и одиночество. Может быть, это даже кто-то оценил, предложил купить плод его больной творческой жилки, считая это новым взглядом на искусство. Ведь все великие люди страдали. Вот и Блейну нужна его личная глубокая драма, чтобы стать таким же, как и все великие. Положить себя, свое возможное счастье на алтарь, сделать жертвоприношение и продолжить коротать свою непродолжительную вечность со своими вечными спутниками – статуями, пока Рейчел не решит сдать его в психушку, где он начнет лепить искусство уже из себя самого, превращая сознание в экспрессивные брызги краски на холсте. Блейну стало так мерзко и страшно от этого потока мыслей, что он чуть ли не до крови закусил губу, пытаясь вытеснить из сознания все эти грязь, боль и одиночество. Ему определенно нельзя подавать вида, что в его голове творится такая каша. Изображать уравновешенного и отзывчивого человека он научился уже давно, теперь оставалось убедить в этом остальных. Особенно Курта. И самого себя заодно. Потому что если бы Курт заглянул к нему в голову, то испуганно отшатнулся и сбежал без оглядки. Играй, Блейн. Притворяйся. Только не отпускай его. Потому что лучше со своим легким безумием в голове, но рядом с Куртом, изящно форсируя события и не давая даже малейшего повода усомниться в себе, чем задохнуться во внезапно обрушившейся свободе. Блейн не услышал, как в кухню вошел Курт. Он уверенно обнял его за талию, и Блейн испуганно вздрогнул, словно его застали за каким-то непристойным занятием. — Доброе утро, — послышались сонные мурлычущие интонации рядом с ухом. — Доброе утро, — немного сиплым голосом ответил Блейн и прочистил горло. — Тебе помочь сделать кофе? — все с тем же тоном продолжил Курт, сладко вздохнув и удобно положив подбородок на плечо Блейна. Их небольшая, но существенная разница в росте только играла на руку в этой домашней позе, как будто вырванной из сцены романтической мелодрамы. «Это на самом деле происходит, и это не сон», четко сказал себе Блейн, прикрыв глаза. «Боже, это на самом деле происходит. И если повернуть голову, открыть глаза, то можно увидеть его лицо. И улыбку. Услышать его дыхание и сердцебиение. Он такой болезненно реальный, что от этого по всему телу начинается зуд». — Я справлюсь, — наконец отозвался Блейн, за что получил легкий поцелуй в щеку. — Тогда я воспользуюсь твоей ванной, — сказал Курт, разжимая уютные объятия, и вышел. Блейн захотел схватиться за голову или же приложиться этой самой головой о стену. Курт как будто не понимал даже, во что ввязывается, с кем он в это ввязывается. А может, наоборот понимал? Влез к нему в голову, пока Блейн спал, подсмотрев его мысли, и увлекся этой головоломкой, которую можно увлекательно разгадывать до самой старости, пока память не начнет давать сбои, и тогда пойдут уже другие загадки и головоломки. В любом случае, Блейн не собирался сдаваться так просто. Если он накосячит, то этого будет уже не исправить. Но делать это намеренно он точно не хотел. Может, у него получится, он научится тому, как быть рядом с другим человеком, дышать им, любить. И так увлечется, что забудет о темноте, которая прочно сидела у него в голове. Немного приободрившись от этого тусклого оптимизма, он увлеченно занялся завтраком – заварил щиплющий ноздри кофе, сделал горячие и хрусткие тосты, приготовил ноздреватую от кипящего на сковороде масла яичницу, добавив к бело-желтой палитре зеленые крапинки брокколи, которые покрылись по краям кривоватого круга легкой коричневой корочкой. — Если ты обещаешь каждый раз баловать меня подобным завтраком, когда я буду просыпаться в твоей постели, то я серьезно задумаюсь над возможностью переехать к тебе, — шутливо и тепло произнес Курт, появившись на пороге. Он уже успел надеть брюки и рубашку, но Блейн с улыбкой отметил, что Курт все еще был без носков. С трудом оторвав взгляд от узких стоп, Блейн решил воздержаться от ответа и разлил по небольшим чашечкам кофе из турки, которым редко себя баловал. Курт и Блейн завтракали в уютном молчаливом коконе, который сворачивался вокруг них, пока они обменивались осторожными любопытными взглядами, иногда говоря о какой-то малозначительной ерунде. Но Блейну становилось так хорошо и легко от этих трогательных мелочей, ему захотелось на следующее утро тоже приготовить Курту завтрак. И послезавтра тоже. И потом, и так до конца недели. А потом будут выходные, но это не значит, что можно обойтись без завтрака, просто потом они вновь вернутся в постель. Или уютно устроятся на диване перед телевизором, ничего не делая. А если выдастся хорошая погода, то они могут дойти до парка и слоняться меж деревьев по аккуратным мощеным дорожкам, собирая на себя восхищенные и умиленные взгляды стаек девушек, щебечущих на скамейке, когда будут браться за руки. Блейну даже захотелось на досуге пофантазировать над тем, что бы он мог приготовить Курту на завтрак. Он чувствовал себя каким-то неправильно счастливым. Это пугало, но одновременно было упоительно хорошо.***
Но как это обычно бывало, мысли Блейна спустя некоторое время начинали горчить, как слишком сильно настоявшийся чай, который было гадко взять в рот. Когда действие обезболивающих заканчивается, спазмы и боли возвращаются вновь, причем с удвоенной силой. И тогда от этого хочется завыть раненым зверем, попавшим в капкан. Вот и сейчас, когда рай и благоденствие выветрились из его крови, остались опять старые добрые пустота и темнота. И когда Блейн вернулся назад в комнату, то даже немного трогательная и заботливая смс не смогла выцарапать его назад из когтей разума. Видимо, он слишком долго был один и просто боялся того, как это может быть. А может, просто не готов. Но Блейн уже принял решение – он постарается стать достойным, внимательным насколько это в его силах. Ответив на смс, Блейн связался с грузчиками, которые обещали приехать к нему домой на следующий день и увезти чистовой вариант глиняной статуи в Метрополитен, где он сможет продолжить работу. Так что весь оставшийся день он был предоставлен самому себе, обреченный на безделье. Самым лучшим лекарством Блейна от безделья и излишних самокопаний был Сэм. Поэтому недолго думая, он набрал его номер, чтобы не иметь шансов изменить свое решение. — Ты его трахнул, — было первое, что Блейн услышал от Сэма вместо приветствия. — Сэм! — возмущенно воскликнул он, опешив. — Хорошо-хорошо. Вы занялись нежной любовью на шелковых простынях, усыпанных лепестками багровых роз, — поправил себя Сэм голосом, полным энтузиазма. — СЭМ! — с нажимом повторил Блейн. — Что, нет? На столе? — Сэм… — устало простонал Блейн, растягивая гласную. — Ладно-ладно. Я думал, ты звонишь, чтобы похвастаться, — в голосе Сэма послышалось легкое разочарование. — Так что, нет? Я уже представил, как вы все картинно разбросали по гостиной… — Ты представляешь, как мы занимаемся сексом?! — А разве это запрещено законом? — прозвучал вопрос, сопровождаемый немного истеричным смешком. — Тогда что происходит? — Я звоню узнать, свободен ли у тебя вечер, — спокойно ответил Блейн, отправившись на кухню, чтобы налить себе стакан воды. — Вы расстались?! — почти прокричал Сэм в трубку, и Блейн, поморщившись, отодвинул ее подальше от уха. — Не торопи события. Еще нет. — ЕЩЕ? — Просто «нет», хорошо, — почти снисходительно ответил Блейн, но не смог сдержать улыбку от такой озабоченности друга его личной жизнью. Возможно, Сэм переживал за его отношения даже больше, чем за свои. — Ладно, Блейн. Что от меня требуется? — покорно спросил Сэм. — Купи выпивки и приезжай ко мне, — отчеканил Блейн, ухмыльнувшись. — Мы что-то празднуем? — Да почему ты такой нетерпеливый? — Просто скажи мне. — Все хорошо. Мы вместе. — ДА! Блейн живо представил, как Сэм победно выбрасывает кулак в воздух с видом мальчишки, который освоил стрельбу из лука или забил решающий гол в футбольном матче. — Боже, Сэм. Ты идиот, — рассмеялся Блейн. — Нет, Блейн. Идиот – это ты, — почти с заботой проворковал Сэм в трубку. — Просто приезжай и… на месте разберемся. — Тебе нужен сеанс психоанализа? — понимающе хмыкнул Сэм. — Мне нужен друг, — просто ответил Блейн. — И тебе, кстати, плохо дается психоанализ. — Позвать Рейчел? — Что? Боже, нет! Бери с собой только алкоголь и больше ничего.***
Они сидели в гостиной, удобно развалившись на диване, и пили банальный виски-кола, предаваясь молчаливым философствованиям, пока грелась от комнатной температуры бутылка газировки, усеянная влажными капельками, что по ней хотелось провести языком, чтобы утолить жажду. Блейн не желал начинать разговоры, а Сэм не спешил его торопить, поэтому они болтали о всякой бессмысленной ерунде, обсуждая незначительные истории, которые произошли с ними со времени их последней встречи. — Ты знал, — вдруг произнес Сэм меланхоличным тоном, словно все это его не сильно интересовало, но, возможно, Блейн мог бы счесть это любопытной новостью, — что Рейчел и Броди все же начали встречаться? Блейн чуть ли не подавился своим напитком и надрывно закашлялся. — Правда? — на его глаза выступили слезы от перехватившего дыхания. — Я понимаю, ты растроган, но не плачь, — ухмыльнулся Сэм. — Да, правда. Причем, как я понял, благодаря твоим наставлениям, грязный сводник. — Да ну, брось, это же здорово! — на лице Блейна впервые за день появилась радостная и искренняя улыбка. — А… почему они не сказали мне? — Видимо боятся, что ты сглазишь, — равнодушно пожал плечами Сэм, но в его глазах блеснул задорный огонек. — Ага, ну, разумеется, — махнул рукой Блейн. — Они должны были сделать это уже несколько лет назад. — Кто знает, — сказал Сэм, сделав щедрый глоток виски-колы, и поморщился. — Кажется, я плохо разбавил. Блейн молча передал ему бутылку колы, и Сэм смерил его любопытным взглядом, от которого захотелось сжаться в комочек, спрятаться и взять обет молчания на пару лет как минимум. — Что? — вместо этого спросил Блейн. — Рассказывайте, мистер Андерсон, я внимательно вас слушаю. Зачем вы захотели споить меня в начале недели? — глубокомысленно спросил Сэм, наливая до краев колы, которая зашипела пузырьками углекислого газа. — Если бы я знал, как об этом можно рассказать… — тихо произнес Блейн во внезапно обрушившейся на него молчаливой тишине. — Как-нибудь, — подбодрил его Сэм. — Я в любом случае пойму. — Надеюсь, — глухо отозвался Блейн и как-то весь сжался, став очень маленьким на этом здоровенном диване с грязно-бежевой обивкой. — Дело в том, что… — Что ты к нему чувствуешь? — перебил его Сэм. — Я? — тупо переспросил Блейн. — Нет, я! Конечно ты. Тогда мы оценим масштабность твоей проблемы. — С каких пор ты стал специалистом в сердечных делах? — С таких, как познакомился с тобой. Пришлось научиться что-то понимать, а не то тут очень сложно будет остаться в списках выживших. Блейн осторожно улыбнулся, и Сэм, подзадоривая к разговору, ощутимо хлопнул его по плечу. — Ты ведь помнишь, каким я был последние два года? — прямо спросил Блейн, не отводя взгляда от лица Сэма. — Еще бы я это забыл, — ответил тот, откидываясь на спинку дивана. — Чувак, ты был похож на ожившего зомби. Прямо «Ходячие мертвецы»! — Так вот, появление Курта в моей жизни буквально вдохнуло в меня жизнь, Сэм, — медленно проговорил Блейн, тщательно подбирая каждое слово. — Все кругом словно наполнилось яркими красками… на какой-то момент. А потом на полотно будто плеснули черной краски. Меня пугает все, что происходит между нами. Это как будто не я. Вернее я, но мне кажется, что я пытаюсь изображать из себя другого человека. Изображаю из себя другую личность. Не хочу ляпнуть чего-то лишнего, стараюсь не упасть в грязь лицом… — Это называется «влюбленность», Блейн, — с улыбкой мягко перебил его Сэм. — Влюбленность? — удивленно повторил Блейн. — Да чего ты понимаешь… — Я тоже был влюблен, — признался Сэм. — И не раз. И, возможно, вел себя еще глупее твоего. — Ты так честно и откровенно признаешь, что можешь вести себя глупо? — глаза Блейна округлились, будто он увидел Сэма в форме чирлидерши или исполняющего «Copacabana» Барри Манилоу на пике его диско-славы. — Я веду себя глупо только тогда, когда влюблен. В остальном же невероятно хитроумен и оригинален, — хохотнул Сэм, скорчив серьезную мину, и выставил вперед свой бокал, приглашая Блейна чокнуться с ним.***
Блейн шел по 72-й улице прочь от Центрального парка. Над головой и крышами тянущихся ввысь домов ярко сияло солнце, уютно припекая, что хотелось сощуриться. Блейн жалел, что позабыл солнечные очки дома, но, с другой стороны, подобному добровольному узнику, как он, подобное внимание солнца было полезно не только для кожи и здоровья, но и душевной гармонии и концентрации. Он шел вперед, влекомый мыслями, желаниями и надеждами навстречу себе и тому, кого жаждал увидеть. Окружающий мир казался таким прозаичным и приветливым, что в него хотелось окунуться, и одновременно сбежать от него подальше. Толпа прохожих, плывущая ему навстречу подобно бурному горному ручью, не сбавляла своей скорости, просачиваясь через лабиринт улиц и дорог, затекая в кафе и магазинчики, прорубленные современными архитекторами в нижних слоях жилых зданий, словно подточенные дровосеками стволы деревьев. Легкий шаг Блейна помогал ему лавировать навстречу этому живому ручью, с тонущими в нем улыбками, поцелуями и усталыми и хмурыми гримасами. Параллельно их движению сновали автомобили, мягко шурша покрышками по асфальту, мелькая сердитыми и наполненными печалями лицами, предвкушающими очередной затор на дороге, а светофоры весело мигали им в ответ, продолжая бездушно манипулировать ходом движения. Иногда Блейн поглядывал на часы, чтобы убедиться, что не опаздывает, но время благоволило ему, как и яркий сочный день, окрасивший тонкую пленку земной атмосферы нежными голубыми красками, легкими мазками набросав высоко в тропосфере тонкие волокна перистых облаков. Блейну впервые со времен Далтона хотелось петь, чтобы наполнить окружающий его мир мелодией и звуками, внося гармонию и покой, от которых щемит сердце и сосет под ложечкой от невозможности застыть в этом чудном миге подольше. Необратимо. Навсегда. Перейдя дорогу, он осознал, что все равно опоздал. Рядом со станцией метро, закутавшись в воздушный от крупной вязки шарф, стоял Курт и приветливо щурился на солнце. Он помахал Блейну, привлекая его внимание, пока расстояние между ними стремительно сокращалось. «Дежа вю», подумал Блейн, поравнявшись с Куртом, и неловко приобнял его за плечи вместо банального рукопожатия. Они обменялись смущенными улыбками, и Блейн предложил ему пойти в ресторан, и тут же одернул себя, что нечто подобное с ним уже происходило. Вот только Курт, вместо согласия, предложил Блейну пойти сразу к нему домой. Это предложение несколько удивило Блейна, но он не стал протестовать, попутно пытаясь вспомнить, в каком плачевном состоянии находилась его квартира, когда он выходил из дому. Они шли по 72-й улице, и Блейн увлеченно рассказывал о том, как он впервые приехал в Нью-Йорк в составе Соловьев на соревнования, Курт же больше молчал и заинтересованно слушал, держа его под локоть и попадая ногами в такт шагам Блейна. Блейн же не мог отделаться от воспоминаний, что все это однажды он уже рассказывал Курту. Вот только тот не подавал виду, что Блейн повторяется. — Мне даже неловко, что я все это время говорю о себе, — немного нервно прокомментировал Блейн, но пальцы Курта ободряюще сжали его руку. — О, поверь, тебе будет совершенно неинтересно слушать обо мне. К тому же, ты обо мне и так все знаешь, — благодушно произнес Курт, прижимаясь плечом к плечу, и Блейн тихо охнул от такой внезапной близости и нежности. — Я могу с этим поспорить, — задорно произнес Блейн, пытаясь вывести Курта на взаимную откровенность, но тот лишь загадочно улыбнулся и потащил Блейна вперед к перекрестку 72-й и Коламбус авеню. — На твоем месте я бы притормозил и заскочил в какое-нибудь кафе. Не уверен, что у меня есть еда, — неуклюже вставил Блейн, пока Курт о чем-то мечтательно молчал и с какой-то хрупкой трогательностью рассматривал его лицо. — Ты даже не представляешь, сколько раз я думал о том, чтобы поменяться с тобой местами, — произнес Курт. Его глаза влажно блеснули на солнце, когда он повернулся к Блейну и мягко провел ладонью по его щеке. — Ты имеешь в виду… — Да. Творить тебя, лепить, исследовать тебя руками так же, как ты делал со мной, либо в своем воображении, — Блейн удивленно вскинул бровь на подобное заявление и решил промолчать, смирившись и буквально следуя за Куртом к своему дому. Как только за ними закрылась дверь в квартиру, Курт немного грубо прижал его к стене, втягивая в пылкий и яростный поцелуй, от которого закружилась голова и перехватило дыхание, а сердце отказывалось слушаться и работать в привычном ритме. Так целуют люди, только изголодавшиеся, истосковавшиеся, отчаянные, погрязшие в собственном одиночестве, не способные больше контролировать себя, когда, наконец, дорвались до того, чего так страстно желали. Хотят впитать в себя другого человека, насытиться им, врасти в него, окунуться с головой и больше никогда в жизни не выплывать на поверхность. Захлебнуться и утонуть в раздирающих на части чувствах, эмоциях и мыслях. «Ты не один, ты больше не один. Я тут, я рядом, я с тобой, я в тебе. Я вокруг тебя, и я теперь часть тебя». Блейн попытался вырваться, чтобы хотя бы перевести дыхание, но Курт сдернул куртку с его плеч и потащил через гостиную прямиком в спальню, где швырнул его на постель и почти с рычанием произнес: — Раздевайся. Блейн предпочел бы поговорить, чтобы понять эту внезапную животную жажду, вспышку, которая доселе не охватывала Курта. Может, она жила в нем всегда? Как тот, второй Блейн, который тщательно скрывался в нем самом. Может, Блейн был просто настолько слеп, что не замечал подобного ранее? Не отдавал себе отчета в том, какими глазами на него смотрит Курт, не видел очевидного подтекста в словах. Блейн послушно разделся под испепеляющем до костей взглядом Курта и покорно растянулся поверх одеяла, словно в ожидании приговора. — Я так давно хотел почувствовать тебя, — прошептал Курт, наваливаясь на него сверху, и Блейн распахнул рот в немом крике, широко распахнув глаза, когда его напряженного члена коснулась почти ледяная кожа. — Ты себе не представляешь… Не представляешь, — словно мантру нашептывал Курт, склоняясь над ним и целуя разгоряченную кожу. Блейн до боли прикусил нижнюю губу, когда Курт оседлал его бедра, вжимаясь в его член и выцеловывая каждый дюйм его шеи. Его руки по паучьи пробежались по предплечьям, направляясь все выше, и Курт с полузадушенным всхлипом запустил пальцы в его кудряшки. — Какой же ты красивый, — прошептал Курт, прежде чем легонько укусить его в шею и тут же зацеловать место укуса. — Курт, тебе не кажется, что… — но Курт не позволил Блейну договорить, влажно целуя губы и проталкивая язык между его зубов. Пока Блейн метался между желанием перевернуть Курта на спину, и, забыв обо всем, заняться с ним безумным сексом, и вялыми потугами все прекратить хотя бы ненадолго, чтобы разобраться, какого черта на него нашло, прохладные тонкие пальцы уверенно сжали его член. Изо рта Блейна вырвался протяжный стон, когда он резко прервал поцелуй от неожиданного, но такого ожидаемого прикосновения, и попытался заглушить его, уткнувшись лицом в подушку. — Нет, не молчи, — сладко прошептал Курт, целуя веки и настойчиво подаваясь бедрами навстречу Блейну, который послушно откликался на каждое движение. — Я хочу тебя слышать. Всегда хотел, с самого момента моего создания. Неприятные и пугающие мысли заворочались на самом дне сознания Блейна, и он попытался задать вопрос, но Курт, видимо прочитав в его глазах отчаянный вопрос, закрыл ему рот рукой и потерся своим членом о член Блейна, чтобы все невысказанные слова спутались в его голове. Под мелодичное шипение Блейна, Курт поерзал на нем и направил твердый и горячий член в себя, толкаясь навстречу влажной от смазки головке. Блейн едва мог здраво соображать, когда Курт полностью принял его в себя и, подвигав бедрами, сел на него, широко разведя ноги в стороны. От стыда он хотел закрыть глаза, но не мог перестать смотреть на то, как Курт с видом победителя и господина подчинил его тело и разум своим желаниям. Особенно острым это желание стало в тот момент, когда Курт взял его руку и сжал его ладонь на своем члене, плавно скользя вместе от головки, оттягивая крайнюю плоть, до самого основания, где были тщательно выбриты все волоски, а кожа была такая нежная и молочно-розовая. Курт поднялся на коленях над Блейном, пока их пальцы вместе сжимались на члене, а затем резко опустился, и Блейн с присвистом выдохнул весь воздух, что у него был в легких, словно его грудь придавило бетонной плитой. Блейн послушно подчинялся любым прихотям, пока Курт владел им, направлял и ограничивал в собственных действиях и попытках как-то взять ситуацию в свои руки. Его кожа матово блестела в мягкой темноте спальни, когда он отклонялся назад, прогибаясь в спине и обнажая шею, до которой не было никакой возможности дотянуться, чтобы прижаться к ней губами или хотя бы приласкать кончиками пальцев, потому что одна рука продолжала скользить по члену Курта, а на второй он прикусывал пальцы, стараясь заглушить постыдные стоны, которые рвались из его нутра, словно демоны из преисподней. — Кончи, когда я скажу тебе, — вкрадчивым шепотом велел Курт, в очередной раз опускаясь на член Блейна, сопровождая свои слова прерывистым выдохом, от которого Блейну захотелось получить разрядку прямо сейчас, но он не посмел ослушаться и стиснул зубы, борясь с самим собой. Склонившись над Блейном, Курт властно взял его ладони в свои, переплетая пальцы, и завел руки Блейну за голову почти к самому изголовью, отчего суставы неприятно скрутило почти до судороги. — Я так давно мечтал об этом моменте, — признался Курт, в дюйме от его губ, пока Блейн часто и сорвано дышал, подаваясь бедрами вверх, пытаясь проникнуть еще глубже, потому что в такой позе было почти невозможно зайти до самого основания. Курт с одобрением прикрыл глаза, задевая губы Блейна своими губами и щекоча их горячим дыханием. — Давай. Я хочу почувствовать всего тебя в себе. Он опустился ниже, прихватив зубами тонкую кожу на ключице, и Блейн с рыком излился в него, конвульсивно задрожав под ним, пока его ноги потряхивало в посторгазменной судороге. Веки Блейна, наконец, налились свинцом, и он закрыл глаза, чувствуя, как Курт с упоением размазывает свою сперму по его животу, а затем ложится рядом и тесно прижимается к его боку. — А вот теперь не говори больше ничего, Блейн, — попросил Курт, шепча ему на ухо. — Я и так уже достаточно наслушался тебя. Дай мне просто почувствовать тебя. Живым. — Ты сегодня какой-то… не такой, — сбивчиво произнес Блейн, игнорируя просьбу и ерзая на раскаленном от его тела одеяле, чтобы принять более удобную позу. — А ты думаешь, что знаешь Курта? — с любопытством спросил Курт, прикусывая зубами мочку. — Не то, чтобы я знал о тебе все, но я умею чувствовать людей, — признался Блейн, поворачиваясь на бок лицом к Курту. — А что ты сейчас чувствуешь, Блейн? — мягко спросил Курт, заглядывая ему в глаза. Он едва ощутимо прикоснулся к губам и тут же отстранился. — Что… — произнес Блейн перед тем, как задуматься. — Я не знаю. Удовлетворение и смятение. Если такое возможно, — честно признался он. — И чем же вызвано твое смятение? — спросил Курт, заглядывая ему в глаза. — Наверно, твоим внезапным напором, — с нервным смешком ответил Блейн. Курт счастливо вздохнул, и Блейну захотелось стать этим самым воздухом, который вошел в его легкие. — Я хотел завладеть твоим вниманием, — искренне признался Курт, потершись носом о его плечо. — Ты был так одинок и так любил меня. Я не мог остаться в стороне, пока ты страдал. Блейн завороженно слушал его голос, пытаясь понять, к чему он клонит. — А потом ты увез меня из нашего дома. И тогда я подумал… что больше не нужен тебе, — в его словах задребезжали нотки разочарования и ревности. — Я стал не нужен тебе, Блейн. Ты нашел себе живую игрушку и отказался от меня. Накрыл простыней и ушел. Блейн резко сел на постели и уставился на вальяжно развалившегося на его постели Курта, который соблазнительно потянулся и поднялся вслед за ним. — Как видишь, теперь тебе не будет почти никакой разницы, с кем быть, — Блейну казалось, что он увязает в сладких интонациях его мелодичного голоса. Совсем такого, каким он его и представлял всегда. Но не такого голоса, которым реально говорил Курт. — Но я всегда буду с тобой. Не будет никакой работы, расставаний, обид и ссор. Только ты и я. Вместе, Блейн. Он попытался вновь поцеловать Блейна, но тот вскочил с кровати и испуганно уставился на него горящими испугом глазами. — Ты не существуешь! — едва слышно прошептал Блейн дрожащим голосом. — Я могу с этим поспорить, — усмехнулся Курт, повторяя его собственные слова, и медленной походкой подошел к оторопевшему Блейну. — Я здесь. С тобой, — прошептал Курт ему на ухо. Вернее тот, кто выдавал себя за Курта. Он положил свои руки на плечи Блейна, прижимаясь к нему всем телом, касаясь живота, на котором подсохла его собственная сперма. — Ты хотел, чтобы я жил. Чтобы отвечал тебе взаимностью, — продолжил «Курт». — Ты так страдал, мой дорогой Блейн. Мучился, утыкаясь бессонными ночами лицом в подушку. И я пришел на твои мольбы. — Где Курт? — ровным голосом спросил Блейн, пытаясь сконцентрироваться исключительно на мыслях, пока совершенное и обнаженное тело прижималось к нему в непозволительной близости. — Ты же понимаешь, что я не мог позволить ему быть с тобой? — елейным голосом спросил Курт. — Он не достоин тебя. Он не подходит тебе… — Где Курт? — с нажимом повторил Блейн. — Курта больше нет! — победно воскликнул «Курт», эпатажно задрав ладони к потолку. — Есть только мы. — Где… — вновь начал Блейн, но Курт грубо оборвал его на полуслове. — Я убил его. — Нет! — воскликнул Блейн, пытаясь выпутаться из обвившейся вокруг него влажной простыни, и яркий солнечный свет, отражавшийся от окон соседних домов, больно резанул по глазам. Он лежал неподвижно около получаса, пытаясь осознать то, что все увиденное было всего-навсего сном. Простой иллюзией, ночным кошмаром. Фантасмагорией. Блейн тяжело перевернулся на бок, где во сне рядом с ним лежал Курт, и его образ, еще не до конца выветрившийся из подсознания, тяжело навалился на него беспричинным чувством вины. Бессильно застонав сквозь плотно стиснутые зубы, он, наконец, выпутался из змеей свернувшейся вокруг него простыни и отбросил одеяло в сторону. Он должен был действовать. Причем немедленно. Задавить в себе это безумие. И он знал, с чего надо начать, чтобы вырубить эти ядовитые заросли под самый корень. Поэтому быстро собравшись, он первым делом направился в салон, где, старательно игнорируя вопросы Рейчел, прошел в подсобку, по пути вспоминая, где мог в прошлый раз оставить свою непривычно тяжелую киянку. _____________________ Эпиграф — песня Shake It Out в исполнении группы Florence and The Machine. Перевод: И я был глуп и слеп, Я никогда не смогу оставить прошлое позади. Я не вижу выхода, я не вижу выхода, И я сам тяну эту лошадь. Моё неблагодарное сердце отныне в прошлом - Сегодня я с ним покончу и начну заново. Я люблю всегда прояснять свои проблемы, Ведь ночь темнее всего перед рассветом. И если бы мне дали крохотный шанс – Дал бы я взамен хоть какой-нибудь? Изящный роман, но после него я так разбит - Ночь темнее всего перед рассветом. И будь я проклят, если я это сделаю, И будь я проклят, если не сделаю. Осталось лишь напиться во тьме, в конце пути - И я готов страдать, и я готов надеяться. Это выстрел во тьме, направленный прямо мне в горло, Ведь в поисках ангела я наткнулся на демона внутри себя. И какого чёрта я не вмешиваюсь в то, что со мной происходит? amalgama-lab.com/songs/f/florence_and_the_machine/shake_it_out.html