It is never too late

Учится оказалось довольно интересно, да только рыжий все равно скучал, опутанный сводом дурацких правил и законов, которым их пытались научить. Наверное, это было бы не настолько тяжело для него, если бы не относительная свобода поместья. Нет, он прекрасно знал откуда, почему и зачем возникло большинство этих правил, но от этого принятие их легче не становилось. При том, что многие вещи просто вызывали отторжение на грани физического отвращения. Хотелось схватить хотя бы тот асаучи, который им всем выдали на втором курсе и с которым было велено не расставаться, и просто уничтожить все эти замшелые догмы, давно пережившие свое время. Асаучи, кстати, тоже раздражал без меры. Кё он казался абсолютно чужеродным, занимающим чье-то законное место. Словно неприятный нежданный гость, который выживает хозяев из дома. Если бы не правила, эти проклятые правила! но его внутренний мир был пуст - только ветер свистел среди странных высоких зданий, положенных на бок и, казалось, плывущих по синему небу над безграничным океаном. Однажды Кё попробовал дотянуться до этого самого океана, до воды - даже не приблизился. Мягкая, упругая невидимая стена словно отрезала от воды, непреклонно не позволяя большей части волнующего океана добраться до протянутых рук. Преграда эта чем-то напоминала мелкую сетку, сквозь которую просачивались редкие капельки, которых хватало рыжему для того, чтобы вполне успешно учиться в числе лучших - и наиболее перспективных - учеников. Будущие шинигами напоминали подростков, которыми, собственно, и являлись в большинстве случаев. Если бы Кё помнил, он, наверное. мог бы сравнить академию Духовных Искусств с каким-нибудь колледжем. Впрочем, быть может, он не стал бы - Ичиго никогда не учился в колледже, и знать о том, как там, мог разве что по дорамам, которые так любила смотреть Юзу. Но Кё не помнил свою прошлую жизнь, а в новой была учеба, забота о том, чтобы заработать определенную репутацию, горько-хмельное стремление забыть, выбросить из головы и не думать, а еще понимание, что если ты не можешь выйти в мир за стенами Академии, то вот он вполне может войти к тебе сам. Он и входил. Косыми взглядами, едким шепотом за спиной и мелкими пакостями тех, кто завидовал. Кё не обижался. Не каждый был способен на собственное мнение. Не каждый был достаточно силен, чтобы даже просто иметь собственное мнение. Это ему когда-то объяснял Бьякуя-кокэн. Именно поэтому людям нужны благородные дома. И герои. Первые показывают незыблемые идеалы, стабильные ценности. А вторые... вторые то, что некоторые ценности иногда надо менять. Но злодеи нужны людям не меньше, - говорил тогда опекун, и в глубине серых глаз мерцала едва заметная печально-теплая улыбка. Кё тогда покивал и подлез под бок, словно большой рыжий кот. Кучики покачал головой и молча потрепал рыжие патлы. Сейчас Куросаки как никогда понимал справедливость слов благородного лорда. Молва увлеченно лепила из него злодея, а благородный глава клана Кучики и добрая часть Сейрейтея медленно и неотвратимо становились жертвами. Сами "жертвы" наверняка рвали и метали, по крайней мере, насколько Кё знал характер Рангику-сан или той же Уноханы-тайчо. Черт возьми, женщина была страшной! Он повторял это не раз и будет, наверное, повторять до конца жизни. Унохана-тайчо пугала его до дрожи, причем не только его, но даже Кейтё, а бесстрашие и сумасшедшая жажда приключений на их общую пятую точку его внутреннего пустого, наверное, превышала даже взлелеянные столетиями практики и скуки такие же стремления Зараки Кемпачи! Впрочем, ни Уноханы, ни Зараки, ни тем более опекуна тут и в помине не было. Зато был он и все остальные. Именно так. Он был сам по-себе, а все остальные были противниками. Дети могут быть жестокими, но самыми жестокими бывают обычно подростки. Жестокими и нетерпимыми к тем, кто отличается от них хоть в чем-то. А нетерпимость наложенная на юношеский максимализм - это действительно выливалось в огромные проблемы для тех, кому не повезло оказаться на другой стороне. Для подростков не существует полутонов. Полутона приходят с возрастом, с мудростью и опытом, а у юности их просто нет. Впрочем, даже все происходящее не могло изгнать из Кё то светлое, детское и солнечное пламя, что теплилось в его душе. Ему не нравилось учится, еще меньше ему нравилось быть объектом насмешек и всяческих подлянок от ведра помоев, опрокинутого на одежду, и до травм от "случайно" вышедшего из-под контроля кидо одноклассника. Кё действительно старался не обращать внимания, хотя на удар отвечал ударом, и после нескольких столкновений связываться в открытую с рыжим не рисковали. Единственное, о чем он жалел, была полная невозможность осуществить планы по поиску "подруги" - у него просто не было даже приятелей. Так что Куросаки просто сосредоточился на учебе, пусть и не любимом, но все же занятии. Результаты не заставили себя ждать. Уже через полгода он стал одним из лучших учеников, хотя кидо все еще не давалось ему толком, а до внутреннего мира он просто не мог достучаться, каждый раз словно напарываясь на стену. Преподаватели только головой качали и разводили руками. Даже они, мудрые и опытные, не слишком понимали, почему их рыжий ученик, столь одаренный во всем, никак не может услышать свой меч. Они вздыхали и задумчиво говорили что-то о том, что, быть может, вайзарды отличаются от шинигами не только наличием внутри пустого. Это должно быть просто более трудным, Куросаки-кун, но это достижимо, ведь остальные ваши соплеменники имеют занпакто. Куросаки не торопился. Кейтё однажды сказал ему, что Старик спит и вряд ли проснется в ближайшее время, и что зовут его Зангецу - но ты типа не знаешь, айбо, не хочу быть нарезанным ленточками, когда старик проснется. Кё согласился и молчал, уделяя внимание практике и теории самого боя, справедливо рассудив, что когда его занпакто проснется, то сам его научит собой пользоваться. Так что по поводу наличия у него всего лишь асаучи Кё точно не страдал. Но, наверное, именно тогда он впервые ощутил, что чего-то не достает. Словно издеваясь, ночами к нему приходили сны - туманные, неясные, полные эмоций, которых рыжий Кё еще никогда не испытывал. Сожаление, боль, гнев, ярость, страх, отчаянье. И одновременно приходили другие - забота, защита, тепло, мягкая грусть, нежность... Все это было отстраненным, словно не его, и просыпаясь в ледяном поту, задыхаясь от наплыва этих раздирающих на части эмоций, рыжий сам не понимал, что же такое с ним происходит. И снова, и снова топил себя в учебе и тренировках, стремясь стать сильнее, чтобы быть достойным и чтобы быть сильным тоже. В какой-то момент тренировки стали проходить не только во время бодрствования, но и во сне, и Кейтё был гораздо более суровым учителем, чем все его преподаватели в Академии вместе взятые. Они учили его технике, а пустой вбивал в него рефлексы, инстинкты и умение выживать. С кровью и болью вбивал, и частенько Кё вынужден был совершать разорительные набеги на лазарет. Впрочем, только лишь до тех пор, пока не освоил одно из умений холлоу - мгновенную регенерацию. На уровне синяков и порезов она требовала не так уж много реяцу, так что рыжему вполне хватало и на все остальное. Три года пролетели бы почти незаметно, если бы Кё так сильно не скучал по своему опекуну. Но это было то, с чем он мог смириться. А благородный лорд и капитан Шестого отряда Кучики Бьякуя в это время решал много других проблем. Во-первых, был Абарай, которого Зараки и почти все ветераны из Одиннадцатого гоняли аки сидорову козу. Опальному бывшему лейтенанту припомнили все, даже то, чего он и вовсе не делал, что привело, как и предполагал Бьякуя, к остракизму. Рыжий терпел, сцепив зубы, и только тренировался сильнее и сильнее, чтобы спустя пару месяцев снова нарваться на презрительное хмыканье капитана Зараки, даже не потрудившегося воспринять рядового Абарая более или менее всерьез. Но при всем при этом красноволосый шинигами всегда оставался под пристальным наблюдением. Быть может, дело было в том, что именно он совершил, но кто-то из ветеранов всегда, казалось, был поблизости. Абарая это бесило неимоверно, но спустя некоторое время он словно привык - стал спокойнее, ровнее и больше напоминал того лейтенанта, который десятилетие стоял за правым плечом капитана Кучики. И острый взгляд Кенпачи навевал Бьякую на мысли, что не он один заметил перемены. Во-вторых, была Рукия. Та, ради кого рыжий тогда еще риока Куросаки Ичиго прошел процесс холлоуфикации, а затем на-гора вторгся в Сейрейтей по принципу "авось прокатит". Его сестра была сама не своя, но тут у Бьякуи действительно была власть. Он все еще оставался главой клана и, что важнее, ее братом. И как бы он не сердился, как бы не презирал ее, этого было не изменить. Он был привязан к Рукии не меньше, чем к Кё, просто иначе, и подобный разлад заставлял нервничать. Не говоря уж о брюзжании старейшин, сетовавших и на своеволие молодого главы, и на плохие времена, и на поругание чести клана, и на неуважение молодежи в целом, и на недостойное поведение буквально всех вокруг... Бьякуя терпел и слушал. Старики были обидчивы достаточно, и было чудом то, что они до сих пор не поставили ребром вопрос о пребывании Куросаки в клане. Или о соответствии занимаемой должности самого Бьякуи. Хотя с последним встал бы в полный рост вопрос о наследовании, поскольку Рукия была принята в клан, а он являлся единственным бесспорным прямым наследником главной ветви семьи. Прошло больше года прежде, чем Бьякуя попытался поговорить с ней в первый раз, и это привело к очередному скандалу, после которого Кучики просто воспользовался своей властью и посадил сестру под домашний арест строгого режима. Она могла ходить по территории усадьбы только с двумя сопровождающими, а учитывая ее статус и силу - сопровождающим были отданы четкие распоряжения, среди которых была возможность использовать любые средства кроме смертельных, чтобы предотвратить побег. С Укитакэ Бьякуя разобрался сам, просто придя на чай к седому капитану и рассказав о произошедшем без утайки. И в потемневших враз глазах капитана Тринадцатого отряда рокубантай-тайчо увидел отголоски собственного гнева. - Но как, как она могла сказать... Кучики-фукутайчо не... - Тем не менее, это правда. - Что ж, думаю, я предоставлю лейтенанту отпуск по семейным обстоятельствам. Бессрочный. Делайте то, что считаете нужным, Кучики-тайчо. - Благодарю вас, сенсей. И теперь, спустя больше чем два года, Бьякуя наблюдал, как постепенно с Рукией происходит то же самое, что и с его бывшим лейтенантом. Она словно стала спокойнее в отсутствие самого Куросаки, а может быть, что-то другое повлияло на нее, но теперь Кучики Рукия уже не выглядела так, словно готова вцепится в горло бывшему своему спасителю. И слухи, кстати, всерьез поутихли, оставив, впрочем, гнилостный осадок где-то на самом дне душ и сердец. Вернувшихся героев никто не любит. Герои не должны возвращаться с войны, они должны на ней красиво и героически погибать. А когда они возвращаются, да еще - вот так. Когда вместо долгожданного героя получаешь на выходе мальчишку с образом мышления лет на двенадцать-четырнадцать человеческого возраста, не больше... Вот тогда и выплывает наружу такое вот интересное отношение. И все бы можно было бы списать на психологию, да только не списывалось вот. Слишком уж все совпадало, слишком неестественным было поведение бывших друзей рыжего временного шинигами, и слишком не хотелось верить в то, что вытанцовывалось среди всех этих странных телодвижений. Что-то было не так, и Бьякуя твердо намеревался выяснить, что именно. А пока... пока у него оставалась еще одна проблема. Нинбантай-тайчо не брало ни время, ни расстояние. Смертельно опасная пчела никак не желала прятать свое жало. И если бы не прямой запрет сотайчо, рыжий уже давным-давно был бы мертв. В лучшем случае, потому что маниакальный блеск в глазах Куротцучи говорил сам за себя, и косые переглядки этой парочки ни к чему хорошему не вели. Впрочем, Бьякуя отдавал себе отчет, что среди всех этих забот он просто топит свою тревогу о рыжем подопечном. Как там мальчик, что с ним, здоров ли, счастлив ли, нашел ли друзей? Эти вопросы тревожили Бьякую намного сильнее, чем все остальное, но властью своей он пользоваться не хотел принципиально. Потому что рыжий бы не поблагодарил. Куросаки был гордый, по-своему, его гордость была едва ли не больше гордости самого Бьякуи, просто она был иной и меньше бросалась в глаза. Ичиго гордился своей силой, своей способностью защищать и ненавидел собственную слабость - но только собственную. Узнав о контроле, пусть мягком и ненавязчивом, со стороны Кучики, рыжий, скорее всего, разозлиться. И расстроится. Бьякуя не хотел этого - не после того, что случилось в последний раз, когда Куросаки узнал о том, что его контролировали. Последствия они все разгребали до сих пор.