Киноварная мгла

      Я так и не рассказала ему о Томоэ Годзэн и о том, что Шисуи приходил меня проведать перед смертью. Ни о чём не смогла рассказать, потому что то, что произошло около его дома, вытеснило все остальные мысли, поселив во мне новые зерна беспокойства, и они были куда серьезнее, чем то, что происходило в моей жизни.       В тот день он молча проводил меня до дома, поцеловал в лоб и напоследок сказал привычное «Всё хорошо, тебе не о чем беспокоится». Я беспомощно смотрела в его удаляющийся силуэт, растворяемый в закате нашей деревни, и остро чувствовала свою бесполезность.       Что же ты творишь, Итачи?       Вернувшаяся через пару дней Сара тут же пришла ко мне, но я не могла и слова выдавить из себя, и рассказать о том, что произошло в доме Учиха. На это у меня попросту не хватило смелости, а подруга не стала спрашивать подробностей.       Но это вовсе не значит, что она опустила руки.       —Ну-у же, Цубаки, повнимательнее, — недовольно протянула Сара, помахав ладонью у меня перед лицом. — Какое?       Она приложила к себе сначала красное платье, затем голубое. Я вздохнула и, присмотревшись, сказала:       — Голубое.       — Правда? — удивилась девушка, посмотрев на красное. — Я думала, ты скажешь, что красное. Это твой любимый цвет.       — Тебе он не очень идет, — сказала я, пожав плечами.       Рыжая улыбнулась и, приложив красное платье ко мне, хихикнула.       — Ну да, тебе он идет куда больше.       И не переставая улыбаться, она взяла себе то голубое платье, оплатила его, после чего мы вышли на прогулку. Долго гулять, правда, не пришлось, и мы сели на скамейку в центральном парке.       Погода была прекрасная: в меру теплая, не ветреная и спокойная. В такие моменты хотелось сидеть на террасе в собственном доме и наблюдать за небольшим садиком, слышать журчание ручья. Но и здесь всё это было, а потому какое-то время мы с подругой даже не разговаривали, а просто наслаждались мгновением тишины и единением с природой, и апельсиновым соком, купленного у доброй женщины.       Но мысли так и не давали мне покоя.       — Знаешь, Цубаки, — вздохнув, сказала Сара, глядя на небо. — Никогда не перестану благодарить судьбу за то, что она преподнесла мне тебя.       Я поперхнулась от такого откровенного заявления и закашлялась. Сара ударила меня разок по спине, и я пришла в себя.       — Эт-то что, признание? — прохрипела я.       Девушка громогласно расхохоталась, чем спугнула пару птиц, мирно сидящих на дереве, но ни капли не смутилась.       — Считай, что так, — весело сказала она, а после померкла, что случилось с ней нечасто. — Человек без родины, семьи и имени… никто. Именно такой я была.       Я положила руку на плечо девушке и слабо улыбнулась.       — Ты не никто, и никогда не была никем, — сказала я. — Тебя зовут Сара. Моя подруга. Шиноби Конохи. Рыжая бестия, готовая всегда вести за собой к свету. Вот ты кто, и не важно, кем ты была раньше.       Рыжая, наконец, улыбнулась и обняла меня, а я обняла её в ответ. На душе стало как-то легче.       — Наверное, ты права. И знаешь, что, — сказала девушка, окончательно приободрившись. — Если Учиха посмеет обидеть тебя, то столкнется с моей яростью.       Я улыбнулась, думая о том, что если Сара будет и в самом деле настроена решительно, то даже Итачи будет повержен. Неосознанно я и сама повеселела.       — Привет, — раздалось рядом, и я вздрогнула от испуга, повернувшись.       — Ты меня напугал! — выдохнула я с облегчением, увидев рядом с нами Ооками. — Я даже не заметила, как ты подошел!       — Извини, — пожал он плечами, переведя взгляд на Сару. Та сидела непривычно напряженная, и на её лице не было улыбки.       — Даже я не заметила, — сказала девушка, поднимаясь со скамейки.       — Сара, это Ооками, Ооками, это Сара, моя подруга, — представила я двоих, так же поднявшись.       Рыжая улыбнулась и протянула руку для пожатия, но Ооками как-то странно дернулся и, взглянув на руку, пожимать её не стал. Сара как будто бы удивилась на мгновение, но, опустив руку, тут же улыбнулась.       — Ну ладно, злюка, как хочешь, — пожала она плечами, взглянув на меня.       Ооками нисколько не смутился и тоже посмотрел на меня.       — Надо поговорить, — просто сказал он, косо взглянув на Сару.       — Сейчас? — растерялась я.       На лице парня мелькнуло раздражение.       — Зачем я, по-твоему, искал тебя по всей деревне?       — Ну ладно, — сказала я, посмотрев на Сару, а та, улыбнувшись, покачала головой.       — Ладно-ладно, потом всё расскажешь, — сказала она мне, после чего обняла на прощание. — Пока-пока, и не грусти.       — Хорошо, ты тоже, — попрощалась я, и она, щелкнув меня по носу, повернулась к Ооками.       — И тебе пока, волчонок*, — с улыбкой сказала рыжая и, развернувшись, направилась прочь. Я же заметила, как дернулась бровь на лице у парня. Судя по всему, это прозвище ему не нравится ещё как.       — Ладно, — удрученно вздохнула я. — О чём ты хотел поговорить?       Мы направились с ним по тропинке.       — Твоя мама говорила сегодня со мной, — сказал Ооками, хрустя пальцами. — Сказала, что тебе надо развеяться и предложила мне взять тебя с собой завтра в мою деревню.       Такое предложение застало меня врасплох, и я даже остановилась на пару мгновений на месте.       — Если хочешь, можешь поехать тоже, — закончил Ооками, взглянув на меня.       — Я даже не знаю, — неуверенно сказала я, задумавшись. — Мне нужно посоветоваться.       — Полдня у тебя ещё есть, так что думай, завтра я выхожу в обед, — пожал плечами парень.       Я кивнула, легко улыбнувшись, но вдруг увидела перед собой человека, от которого у меня внутри что-то перевернулось, и я неосознанно замерла. Ооками, заметив его, тоже как-то напрягся.       Юкки, показавшийся на другом конце дорожки, заметив меня, тут же направился в нашу сторону, а мы не сдвигались с места. Ооками сделал шаг навстречу, а блондин замер: видимо, воспоминания о том, как он лежал на земле, были свежи.       — Я просто хочу поговорить, — сказал он, медленно подходя к нам с поднятыми на уровне груди ладонями.       — Мало было? — спокойно поинтересовался Ооками, но я коснулась его плеча, отчего тот вздрогнул.       — Угомонись, — сказала я, взглянув на парня, и вышла навстречу блондину.       Его взгляд совершенно изобразился, и на какой-то момент он показался мне тем же ноющим, но добрым парнем из магазина сладостей, в котором нам довелось познакомиться. Однако печаль тонкой пеленой легла на весь облик, что прибавляло ему лет. На своей боли он заметно повзрослел, и я чувствовала это.       Но когда он склонился в поклоне, меня охватило легкое дежавю.       — Цубаки, прошу, прости меня, — сразу же начал он. — Я вел себя, как полный придурок, я не должен был причинять тебе боль, потому что ты ни в чем не виновата. Мама рассказал мне всё, и я знаю правду…       — Я говорила тебе ту же самую правду, но ты мне не поверил, — спокойно сказала я.       — Я был не в себе, — кулаки Юкки сжались. — Я знаю, что ты сделала для меня и моей семьи, и тебе мы обязаны жизнью, а потому сделаю всё, чтобы искупить вину.       Я вздохнула и, подойдя, коснулась его плеча, заставив блондина тем самым поднять глаза. Взглянув в них, я почувствовала всю искренность его слов.       — Не нужно ничего искупать, — сказала я, чуть наклонив голову вбок. — Достаточно того, чтобы ты больше никогда не поднимал руку на женщину, как бы больно тебе не было.       Юкки явно смутился, отведя взгляд. Похоже, произошедшее в нашу последнюю встречу задело его куда больше, чем казалось на самом деле.       — Это было и в самом деле погано, — тихо сказал он. — Чем чаще об этом думаю, тем хуже это выглядит.       — Не думай, что я тебя буду жалеть, — сурово сказала я. — Но я всё же верю в то, что ты сможешь найти свое счастье и выбраться из всего этого.       Юкки взглянул на меня своими пронзительными голубыми глазами, а после слабо улыбнулся.       — Эта вера будет со мной на всю жизнь, — сказал он. — Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня простить. Спасибо тебе за всё, Цубаки.       — Не за что, Юкки, — сказала я.       Парень в последний раз улыбнулся мне, зыркнул на Ооками, которого явно побаивался, а после ушел. Я смотрела ему вслед с плохо скрываемой улыбкой, а потом повернулась к своему спутнику.       — Ну, что скажешь? — поинтересовалась я. — Ты говорил, что нельзя давать людям шанс, а он им воспользовался, и будет пользоваться дальше.       Но вопреки моим ожиданиям, Ооками только лишь холодно усмехнулся.       — Смешно было слушать ваш диалог, — сказал он. — «Я тебя отпущу, но пообещай мне больше не бить девушек». Ударил один раз — ударит и второй. В его возрасте у человека сформирован характер, и слова какой-то там девчонки не перевернут его жизнь.       Я покачала головой.       — Зануда, — сказала я, фыркнув. — Ты лишен веры в людей.       — Я лишен веры во всё, во что верят обычные люди. Особенно в людей.       Я усмехнулась и, повернувшись к нему, взглянула в его глаза. Ооками слегка удивился, но не отошел.       — Посмотрела бы я на то, как бы ты заговорил, если бы тебе понадобилось, чтобы кто-то поверил в тебя, — тихо сказала я. — Уверена, ты бы захотел, чтобы кто-то однажды сказал тебе «ты справишься».       Но Ооками так же скептически хмыкнул.       — Мне не нужно, чтобы кто-то верил в меня.       — Это ты сейчас так говоришь, — уверено сказала я. — Когда-нибудь, ты заговоришь по-другому.       — Очень сомневаюсь.

***

      Вернулась домой я уже затемно, и в доме был везде потушен свет. На цыпочках я прошла на второй этаж, легла в кровать, но в момент, когда я готова была потушить ночник, в комнату зашла мама. Она была в домашнем халате, и готовая ко сну.       — Ты вернулась, — сказала она больше самой себе, чем мне.       — Да мам, извини, — сказала я, зевнув. — У Сары задержалась.       — Понятно, — кивнула женщина и прошла в комнату. — Может, ты всё-таки расскажешь, что тебя беспокоит, Цубаки?       Я вздохнула, но ответила привычное:       — Всё хорошо, мам, правда.       Мама вздохнула, однако больше спрашивать не стала, за что я была ей благодарна. Она села на кровать и её взгляд коснулся цветка, подаренного Итачи, и это заставило её улыбнуться.       — Знаешь, а ведь отец гордится тобой, — сказала она, посмотрев на меня. — Он не ожидал, что ты отправишься в семью этого мальчика и совершишь такой поступок, но он был приятно удивлен.       — А ты ругала меня, — недовольно пробурчала я, вспоминая ту ссору, когда мама узнала о моём поступке.       — Да, ругала, — согласилась мама и, наклонившись ко мне, коснулась своего лба моим. — И поругала бы снова. Никогда не делай сверх того, что должна делать, Цубаки.       — Но Итачи одобрил…       — Итачи молод. И ничего не знает.       — Чего же он не знает?       В глазах мамы вновь мелькнуло то странное чувство, похожее на сомнение.       — Ничего, — сказала она, поправив одеяло на мне. — Спокойной ночи, милая.       — Спокойной ночи, мама.       С этими словами она поцеловала меня в лоб, выключила ночник и ушла из комнаты. Когда-нибудь они с папой откроют мне ту грандиозную тайну нашей семьи, и, как говорил папа, тогда я буду исполнять наш долг. Я обязательно исполню его, и тогда мама будет спокойна и перестанет сомневаться во мне. Когда-нибудь всё это будет, но до этого времени ждать ещё целый год.       Я закрыла глаза, улыбнувшись самой себе.       Этой ночью я долго не могла заснуть, особенно после слов мамы. Я вертелась и вертелась, мысли занимали все тайны, навалившиеся на меня за последнее время, а потому, когда скрипнуло окно, я спокойно повернулась. И замерла.       На подоконнике был чей-то силуэт.       — Кто вы? — прошептала я.       — Это я.       Я с облегчением выдохнула, а Итачи спустился на пол с подоконника. Скинув с себя одеяло, я опустилась на пол и направилась к выключателю, но Итачи резко схватил меня за руку.       — Не надо, — сказал он. — Не включай.       Я обернулась к нему. Он был в полном обмундировании АНБУ, разве что маска отсутствовала на его лице.       — Хорошо. Ты только что с задания? — поинтересовалась я, коснувшись рукой его щеки, и вдруг почувствовала влагу. — Ты ранен?!       — Нет, — сказал Учиха, взяв меня за руку. — На мне ни царапины.       — Но ведь это…       — Да, это кровь. Не моя.       Мне стало немного жутко, но всё же спокойнее от того, что он не ранен. Итачи смотрел на меня в темноте, всё ещё сжимая мою руку в крови, а после пропустил сквозь пальцы мои волосы, погладив меня по голове. Через это прикосновение я почувствовала, что он дрожит, и не просто дрожит: его всего колотило.       — Что случилось? — спросила я, напрягаясь всем телом.       Но Итачи молчал. Он взял в ледяные руки моё лицо, ощутимо погладил большим пальцем скулу, а затем поцеловал.       Но не так, как обычно.       Это был самый горький и серьезный поцелуй. Настойчиво целуя мои губы и дрожащими руками удерживая моё лицо, Учиха словно бы желал раствориться, утонуть во мне и никогда больше не выходить на поверхность реальности. Он тяжело дышал и сопел, напирая на меня, и на самой границе сознания мелькнуло: что-то не так. Однако эта мысль быстро превратилась в пепел. Итачи разогревал во мне такое пламя, которого раньше мне никогда не приходилось испытывать, и когда я только начала неумело отвечать, запустив пальцы в его волосы, он вдруг резко оторвался, тяжело дыша, а затем сильно столкнулся своим лбом с моим, зажмуривая глаза.       Не успела я что-либо сказать ему, как он прошептал:       — Прости меня.       Сердце пропустило удар.       — За что? — спросила я.       Он оторвался, посмотрев мне в глаза, а на меня нахлынул странный, необъяснимый ужас. В темноте его теплые карие глаза, так любимые мной, казались иссиня-черными, словно две дыры.       — Что случилось, Итачи? — тихо спросила я, вновь коснувшись рукой его щеки.       — Я ухожу из деревни.       Моя рука дрогнула. В этих привычных словах неожиданно для меня был явно другой смысл. От этих слов, после которых я обычно вздыхала и желала удачи на задании, по моему телу прошелся холодок.       Но я не желала это признавать.       — Надолго? — спросила я.       — Насовсем.       — Итачи, что происходит? — я как могла старалась сохранить самообладание, но оно грозилось вот-вот отказать мне, уступив место отчаянию. — Зачем ты говоришь мне такие вещи?       — Я пришел сказать тебе правду, — сказал он, — и проститься.       — Что за глупости ты говоришь? — я положила вторую руку на его щеку. — Ты не можешь этого сделать, Итачи. Неужели твои разногласия с семьей настолько велики, что ты решил уйти из Конохи? Ведь ты любишь деревню, любишь свою семью, я знаю. Ты не можешь оставить…       — Мой клан уничтожен.       Мои руки безвольно соскользнули с его лица, а я смотрела на него так, словно видела перед собой конец всего света.       — Кто…?       — Я.       Я вздрогнула.       — Что ты?       — Я уничтожил свой клан. Клана «Учиха» больше нет, и это та правда, которую я пришел сказать тебе.       Я не поверила. Но он говорил так реалистично, что меня стал пробирать нервный смех. Я надеялась на то, что сейчас он привычно улыбнется и скажет, что это дурацкий розыгрыш. Я даже не буду злиться, я сразу же прощу ему его слова, но пусть только он это скажет.       Но Итачи молчал и просто смотрел на меня, а мои глаза стала застилала пелена.       — Я тебе не верю… — прошептала я. — Не верю.       Итачи коснулся костяшкой пальца моей щеки, смахивая слезу, а после сказал:       — Веришь.       Я отшатнулась от него, словно от раскаленного железа, но он не двинулся с места. Мой мир рушился от его слов, рассыпался в пепел, взрывался, выбрасывая в воздух осколки, однако в реальности вокруг была тишина. За окном свои трели пел сверчок. Ветер заставлял деревья шелестеть. В окно комнаты запорхнул листок и, извиваясь в воздухе, бесшумно лег на деревянный пол.       — Зачем? — прошептала я, чувствуя, как безудержный поток льются слезы. — Зачем ты делаешь это всё, зачем?!       — Так нужно было, — спокойно сказал он. — И теперь я ухожу.       — Ты не можешь уйти, — процедила я, сжав кулаки.       — И всё же уйду.       Я затряслась и обхватила локти руками, чувствуя слабость во всём теле. Я вдруг почувствовала дрожь в ногах, слышала, как сердце отбивает ритм, разнося его по всему телу. И ещё я остро почувствовала свою беспомощность.       — И свою семью… тоже? — тихо отозвалась я, смотря в пол.       — Тоже.       Я медленно закрыла глаза, смаргивая слезы. Передо мной возникло лицо мальчишки, что так отчаянно рвался превзойти своего брата. Доброй женщины, сжимающей руки девочки, которой предстояло войти в другую семью. Сурового мужчины, которого уважала вся деревня.       Я открыла глаза и направилась к нему. Медленно, словно только что научилась ходить в этом новом мире. Его лица я не видела, но остро чувствовала его присутствие, что он стоит передо мной и так же смотрит на меня.       Плевать.       Я уткнулась лбом в его грудь, бесцельно глядя перед собой, но в глазах была лишь тьма.       — Я не верю тебе, — сказала я.       — Однако это правда, и эту реальность придется принять.       Я подняла на него глаза, а на его лице отразилось неведомое мне чувство.       — Я. Тебе. Не верю, — отчеканила я, глядя ему в глаза.       Итачи понял, что это значит. За время, что мы провели с ним вместе, я научилась угадывать его чувства. Не всегда, но у меня это получалось.       Получилось и сейчас; он понял, что именно я имею в виду.       — Из оставшихся… я знаю тебя лучше, чем кто-либо, — проговорила я, с уверенностью глядя ему в глаза. — И я тебе не верю.       Итачи мелко вздохнул, прикрыв глаза, а когда раскрыл, в его глазах был шаринган. Я не дрогнула, глядя в эти глаза.       — В таком случае… придется поверить.       Вспышка боли и тьма. Водоворот боли, а затем: клан Учиха. Пронзительный крик, полный боли, застыл в моих ушах, и когда я зажала их руками, я поняла всю бесполезность этого. Крик был вовсе не снаружи, он был в моей голове.       Передо мной что-то рухнуло, и когда я открыла глаза, то увидела тельце мальчишки, и пятно крови, ползущее ко мне.       Вновь душераздирающий крик, и картинка раскололась на сотни осколков. Этот крик был уже не в моей голове.       Этот крик исходил из меня. А за ним последовала тьма.