— Верна ли ты мне? — И душой и телом.
В мелькнувшем отражении зеркала на мгновение появилась темноволосая женщина, но почти в то же мгновение исчезла из поля зрения. Поразительно, как быстро течет время: всего пару лет назад Годзэн видела в отражении зеркала наивную девочку с краснеющими щеками, искусанными губами и маленькими кошачьими царапками на руках, но вот уже теперь она видит совсем другого человека: хозяйку большого дома с вечно собранными в тугую прическу волосами, просторные красные хакама* поверх белого накрахмаленного кимоно, благодаря которому она была готова к любому нападению. Годзэн полюбились совершенно нехарактерные перчатки без пальцев, которые не давали ладоням, вечно сжимающим нагинату, покрыться мозолями. Жизнь её – постоянная война её мужа, но это не могло быть оправданием, чтобы не следить за собой. Но всё же с годами Годзэн стала своенравной и беспринципной. Она научилась надевать маску даже в собственном доме с прозрачными тонкими стенами, не умеющими хранить секреты, научилась улыбаться тогда, когда хотелось вонзить клинок обидчику в глаз. Раньше она этого не умела, но живя столько лет в доме Ооцуцуки Индры учишься прятать своё лицо и чувства в самый дальний угол комнатки. Но Годзэн быстро наскучила бы ему, если бы в глубине души не оставалась бы сама собой. Она не скрывала своего приближения, когда шла в покои супруга. Что бы не происходило, она была в собственном доме хозяйкой, а потому считала, что не обязана красться подобно вору. Годзэн в своё время напоминала неукротимый ураган, и потому сейчас она без предупреждения распахнула бумажную раздвижную дверь, бесцеремонно входя в помещение. Царившее внутри веселье тут же оборвалось. Смех растворился в дожде, шедшим за пределами дома, а улыбка угасла с лица красивой девушки Наоко, сменившись покорностью, а иссиня-черные глаза, тающие в дымке табачного дыма, впились в Годзэн словно клинок. Ооцуцуки Индра коротко и холодно улыбнулся, поднося к губам чашку саке. Наоко тем временем незаметно поправила кимоно. Обведя взглядом компанию, Годзэн невозмутимо прошла к низкому столику, за которым сидел её муж, однако садиться напротив не спешила. Наложницы Индры всегда относились к его супруге с искренним почтением, а потому, поклонившись пришедшей женщине, Наоко молча засеменила прочь. Годзэн послала ей кивок в ответ, как того требовали обычаи, и снова посмотрела на мужчину, который наблюдал за ней так внимательно, как ребенок наблюдает за бегающим муравьем. Вот только Годзэн никто бы не осмелился сравнить с насекомым. Когда бумажная дверь задвинулась, а удаляющиеся шаги перестали быть слышными, Индра проговорил: — Ты вернулась. Его тембр голоса сразу же изменился, женщина всегда это отмечала. Он становился глубже и бархатистее, когда ему предстояло говорить с супругой. Годзэн молча кивнула на его приветствие и направилась к одной из бумажных дверей. Ей не нравился стоящий запах саке, табака и запах чужого влажного тела, который она привыкла чувствовать после своего долгого отсутствия. Она отодвинула дверь, впустив влажный прохладный воздух. Дождь за окном, казалось, принялся лить ещё сильнее. — Тебе есть, чем меня обрадовать? — поинтересовался Индра, слегка нетрезвым взглядом рассматривая её фигуру. Годзэн почти никогда не носила кимоно, предпочитая ему своё боевое обмундирование. Любую другую женщину или девушку, осмелившуюся ходить в его дворе подобным образом, он бы приказал высечь, но только не её. Только не Годзэн, которой эта мужская одежда очень шла. — Перешеек твой, — проговорила женщина, не поворачиваясь к нему лицом. — Переговоры с Ашурой прошли успешно, и он согласился передать его тебе. — Тебе, — холодно хмыкнул Индра, в голосе которого сразу же послышалась сталь от упоминания о младшем брате. — Он тебя уважает. — Я говорю от имени Ооцуцуки Индры, а не от своего, — спокойно сказала женщина, вглядываясь в сад. — Мне нравится, когда ты злишься. Годзэн обернулась и практически столкнулась нос носом с Индрой, который оказался непозволительно близко к ней. Но она этого не испугалась. — Почему ты решил, что я злюсь? — спокойно спросила она, глядя в его глаза. Индра не отвечал, привычно улыбаясь ей своей холодной улыбкой. Индра вообще редко улыбался, однако у неё было особое право видеть его таким, каким никто другой его никогда не увидит. Его рука коснулась щеки женщины. Она знала, что ему нравится её лицо, а потому в частых сражениях она делала всё, чтобы на нём не оставалось ни одного шрама, даже крохотного. И обычно у неё это получалось. Индра провел рукой по её шее, опускаясь ниже. У другой от этого жеста по телу пробежали мурашки, но Годзэн была спокойна, даже тогда, когда его пальцы медленно прошли под полоску кимоно, касаясь груди. Она чувствовала его ледяные пальцы на нежной коже, но ни один мускул не её лице не дрогнул, потому что Годзэн знала, как Индра любит играться, испытывая её на прочность. И даже когда он, опустившись рукой ниже, резко дернул её за пояс хакама, заставив его развязаться, а её оказаться вплотную к нему женщина не сопротивлялась, но и не высказывала эмоций. Запах саке ударил по её обонянию, и Годзэн чуть было не поморщилась. Индра умел быстро избавлять женщину от одежды без особого труда. И вот она уже стояла перед ним обнаженная телом, но не душой. Её это не задевало, не смущали открытые створки во внутренний сад и пресловутые бумажные двери, через которые разговор шепотом хорошо слышен. Оотсутски они тоже не волновали. Он был похож на красивого человеческого зверя, а зверю никогда не бывает стыдно. Запустив руку в её волосы, он крепко сжал их на затылке, отогнув голову, и присосался к её матовой коже, а другой рукой с сжав её талию до синяков, но Годзэн не отвечала на его действия. И когда он, видимо, начиная раздражаться, резко дернул её вниз, заставляя расположиться прямо на татами*, где всего каких-то жалких полчаса он брал другую, Годзэн не испугалась. Она внимательно смотрела на супруга, который расположился между её ног, но не предпринимал никаких решительных действий. Индре явно не нравилось её бездействие. Она была прямо перед ним, обнаженная и такая притягательная, словно они познакомились только вчера. Годзэн не сопротивлялась ему, и, казалось, была готова отдаться ему беспрекословно, но он ничего не мог с ней поделать. Она была под ним, как Индра и любил обычно брать женщин, но сейчас вся его удаль разом исчезла. И Годзэн хорошо знала, почему. Она улыбнулась. — В чём дело, мой дорогой супруг? — тихо спросила она, медленно приподняв ногу и положив её на спину Индре. Тот, стиснув зубы, холодно смотрел на неё сверху вниз, но женщина хорошо видела, какая ледяная ярость плескается в его глазах. — Почему ты не продолжаешь? Ооцуцуки молчал, не двигаясь, а рука Годзэн, словно змея, поползла к его паху. Индра еле слышно выдохнул. — А я знаю, почему, — тихо продолжала она, касаясь его плоти, оживающей под напором её руки, — но вот ты, видимо, позабыл. Она сделала резкое движение, с поразительной легкостью оказавшись сверху. Бутылочка саке, которую принесла ранее Наоко, рухнула, выливая теплое пойло на татами. Индра рвано выдохнул под натиском женщины, но попыток оспорить её первенство не предпринимал. Годзэн сидела сверху, дразня его ожиданием и медленными движениями бедер на чувствительной выпуклости под его кимоно. — Ты любишь брать других силой, — очень медленно шептала она, не прекращая двигаться и срывая с его губ рванные выдохи. — И все они отдаются тебе, но ты забыл... Годзэн сильно надавила бедрами на его пах, сорвав особенно громкий стон, предвещающий о приближении кульминации. — Забыл, что я не такая, как всё они, Ооцуцуки, — дразняще шептала она, с удовольствием глядя на его покорное и измученное лицо. — Ты никогда не возьмешь меня силой. Тело Индры свело судорогой, и он выкрикнул, не выдержав натиска. Дождь в саду продолжал лить, словно из ведра, наполняя помещение озоновой свежестью. Годзэн склонилась над Индрой, взглянув в его опьяненные глаза. В такие моменты ей казалось, что тьма на мгновение исчезает из этих черных глаз, наполняясь какой-то незнакомой ей теплотой, но мужчина вдруг прикрыл их и, притянув супругу к себе, поцеловал её во влажные губы. Индра целовал её ещё реже, чем улыбался, и когда он это делал, какое-то неведомое чувство ворочалось в ней. В такие моменты она боялась потерять бдительность. — Верна ли ты мне? — выдохнул он в её губы. Темное пламя обожгло её, когда она открыла глаза. Никогда прежде Индра не спрашивал её о подобных вещах, но Годзэн осознавала, что этот вопрос тот бы не спросил её, держа он свои эмоции под контролем. Мужчина был явно обеспокоен чем-то. Годзэн коснулась его щеки, мягко проведя пальцами по его коже. А он смотрел на неё с таким ожиданием, с каким смотрит ребенок в лицо отца, обещающего никогда не бросать семью. Столько эмоций у него может не промелькнуть и за неделю. — И душой и телом, — тихо ответила женщина. Внезапно они услышали стремительные шаги за бумажной дверью, но никто и не дернулся. Раздался стук. — Господин Ооцуцуки! — Что случилось? — спокойно поинтересовался Индра, глядя в сторону двери. — К вам прибыл посол от господина Ооцуцуки Хагоромо! Он ожидает вас снаружи, господин! Индра и Годзэн переглянусь друг с другом. Женщина заметила вспыхнувший ледяной огонек в его глазах, и начала опасаться, что сейчас он прикажет прогнать прибывшего. — Мы примем его через пять минут, — сказала она, а Индра, не спускавший с неё взгляда, сощурился. — Через двадцать, — неожиданно сказал он, и его пальцы сжались на бедрах женщины. — Через пять, — неумолимо сказала Годзэн, бесстрашно глядя в глаза супругу. — Подчинись, — всё ещё сжимая её бедра, тише обычного сказал мужчина. Женщина какое-то время смотрела на Индру, размышляя над тем, что ему ответить. Ей нужно было, чтобы, принимая посланца Рикудо её супруг был в хорошем расположении духа, а обеспечить это сейчас можно только одним способом. Она уже чувствовала вновь напряженную плоть под собой, а потому, обнажив её, самостоятельно села сверху, заставив Индру рвано вздохнуть. Он смежил веки, расслабляясь под своей женщиной. — Мы примем посла господина Ооцуцуки в ближайшее время, Райто. Пусть ожидает нас в малом зале. — Слушаюсь, госпожа Ооцуцуки, — невозмутимо ответит мужчина, после чего двое услышали удаляющиеся шаги. А Годзэн тем временем наклонилась к Индре, даря ему самый чувственный поцелуй, на который только была способна.***
— Если ты собираешься витать в облаках, то лучше тебе пойти домой. Цубаки очнулась от размышлений, взглянув в сторону двери, где, опершись плечом к косяку, стоял Ооками. Он был в белом медицинском халате, и в такие моменты девушка машинально вспоминала своего отца. — Извини, — сказала Хошино, опустив глаза в документ, который она изучала прежде. — Если ты не будешь стараться, то не сможешь следовать воле своего отца, — настойчиво сказал Ооками, проходя в её небольшой кабинет. — Ты очень отстала во всём этом. Не понимаю, почему твои родители не занимались твоим обучением. — Этого мы уже не узнаем, — спокойно сказала Цубаки, пытаясь вчитаться в документ. — Возможно, они хотели для меня чего-то иного. — Эта организация их детище. Они хотели передать её тебе. — Не говори так, словно что-то знал о них, — осадила его девушка. Ооками, вглядывающийся в это время на просторы деревни, повернул голову к ней. — Я неплохо знал твоих родителей, иначе не строил бы таких предположений, — сказал он, немигающе глядя на Хошино. — Твой отец в тайне исследовал чакра-кристаллы, увеличивающие объем чакры, тем самым спасая множество жизней. Тошиюки негласный герой деревни, и его мечтой было, чтобы ты продолжила его дело. Сейчас источники чакра-кристаллов почти иссякли, однако твой отец пытался воссоздать их в собственных лабораториях. Твой долг — продолжить его дело. — Ты говоришь мне это каждый божий день, — на мгновение смежив веки, процедила Цубаки, наконец, взглянув на него. — Можешь ты хоть день не говорить об этом? В кабинете повисла напряженная тишина. Они смотрели друг на друга так, словно хотели высечь из глаз искру, пока Ооками, наконец, не нарушил молчание: — Ты сегодня сама не своя. Цубаки тут же отвела взгляд, уткнув его в документ. Он был прав, девушка понимала это. Спустя очень долгое время ей снова приснилась Годзэн, чего с ней не было очень давно. Сон был настолько реален, что Цубаки, соскочив посреди ночи с кровати, долго не могла прийти в себя. Самым верным решением было отправиться в душ, что она и сделала, так как хотела успокоиться под струями теплой воды. Ощущение чужих прикосновений словно выжгло на ней невидимые метки, которые она долго терла мочалкой, желая стереть их со своего тела. Жизнь Годзэн была и в самом деле нелегка. Цубаки испытывала отвращение к Ооцуцуки Индре, а потому подобные сны набили ей оскомину. В подобные моменты ей всё казалось, что она изменяет с ним другому человеку... Но когда она ловила себя на этой мысли, то сразу же начинала злиться, а потом с грустью вспоминать, что изменить кому-либо с кем-либо она не может потому, что уже несколько лет у неё не было никаких отношений. Единственный человек, которого она любила когда-то, был очень далеко. — Так что случилось? — повторно спросил Ооками. Цубаки мелком глянула на него и качнула головой. Её друг не знал ничего о её снах или о её переживаниях, и той не хотелось с ним этим делиться. Это было тайной, которой она могла поделиться только с Сарой, и даже несмотря на то, что они с Ооками стали близки, Цубаки молчала. — Я не выспалась, — ответила девушка, поднимаясь с кресла. — И да, ты прав, может, мне и в самом деле лучше закончить на сегодня. — А, может, всё дело в нём? Цубаки посмотрела на парня, а тот в свою очередь кивнул в сторону окна. На мгновение Хошино почувствовала, как по спине пробежал холодок, однако, стоило ей подойти к Ооками, она успокоилась. Внизу под тенью большого дерева стоял Юкки, сунув руки в карманы. — Почему он тут? Ты рассказывала ему про организацию? — требовательно спросил парень, прожигая её взглядом. — Нет, он возвращается сегодня в Кири, и напоследок мы решили встретиться, — не обращая на реакцию Ооками, сказала Цубаки, снимая с себя медицинский халат. Брюнет какое-то время смотрел на неё, после чего, не говоря ни слова, покинул помещение, а Цубаки, напоследок взглянув ему в спину, тяжело вздохнула. Только этого ей ещё не хватало.***
Юкки сложил ладони в мольбе и поклонился небольшой погребальной плитке. Хадзимэ не был шиноби, а потому его похоронили на обычном кладбище на самой окраине деревни, и то его, как нукенина, не хотели хоронить в Конохе. Тогда этому поспособствовала Цубаки, которая хотела полностью погасить конфликт с семьей Юкки. Парень второй раз наклонился к вазе, поправив букет свежих цветов, после чего выпрямился. Отчего-то в горле Цубаки появлялся ком от этой сцены. Юкки это, к несчастью, заметил. — Ты чего? — поинтересовался он. — Тебе нехорошо? — Нет, все отлично, — качнув головой, ответила девушка. — Просто тут очень ветренно. — Да, ветра в Конохе это частое явление, — хмыкнул блондин, засовывая руки в карманы. — Я от этого уже отвык. Некоторое время они постояли у могилы дяди Юкки, после чего направились назад. Они прошли несколько рядов, после чего Цубаки внезапно остановилась. На этих двух могилах было убрано и в обеих вазах стояли свежие цветы камелии белоснежного цвета. Юкки покосился на надписи на надгробии и сразу помрачнел. Цубаки предполагала, что Сара наверняка проела парню мозг с табу-темами, которые он не должен был припоминать ни при каких обстоятельствах, и эта догадка подтвердилась тем, что парень не удивился, увидев на надгробии имена родителей Цубаки. Некоторое время они постояли на месте, а затем Юкки так же сложил ладони в мольбе и поклонился. — Если бы твои родители не воспитали бы тебя так, как они воспитали, я и моя семья были бы мертвы, — тихо сказал блондин в ответ на немного удивленный взгляд девушки. — Я в неоплатном долгу перед ними так же, как и перед тобой. Цубаки отвернулась от него, поджав губы, а Юкки легонько хлопнул её по плечу.***
— Как тебе в Кири? Нравится? Они без умолку болтали до самых ворот и теперь ожидали прибытия Сары, которая должна была сопровождать парня до самой деревни. — Да, мне там куда спокойнее, — честно признался блондин, машинально глянув на гору с лицами каге. — Конечно, с Конохой меня многое связывает, но там у меня совсем другая жизнь, более спокойная. Мне это нравится. — Надеюсь, так оно и будет, — сказала девушка, машинально взглянув на карманные часы своего отца. — Да где её только носит? — недовольно спросила она. — Не страшно, — слабо улыбнулся Юкки. — А как у тебя тут дела? Ты и тот парень стали очень близки. Говорил он это с явным смущением в голосе, которое не укрылось от девушки. — Мы только друзья, — прямо сказала Цубаки, возвращая часы в карман. — И коллеги. — Только слепой не заметил, как он на тебя смотрит, — с улыбкой заметил парень. — Хотя его взгляд меня, честно говоря, пугает. — Он и в половину не такой страшный, каким сам себя мнит, — хмыкнула Хошино, скрестив руки. — Всё нормально. У меня всё хорошо. Юкки явно хотел сказать что-то ещё, но в этот самый момент из ниоткуда появилась сама Сара. Цубаки отметила, что та оделась в максимально скрытую и плотную одежду, которую не очень любила, предпочитая просторные шорты с водолазкой. — Скучали? — лукаво поинтересовалась рыжая. Цубаки была очень недовольна. — Непрофессионально с твоей стороны заставлять клиента ждать, — сказала она, строго глядя на подругу, но та только рукой махнула. — Ты становишься такой же занудой, как и волчонок, — сказала Сара и, не дав подруге ответить, обернулась к Юкки. — Ну что, готов? — Да, — с улыбкой сказал тот, после чего повернулся к Цубаки. Некоторое время они смотрели друг на друга, пока на это раз Юкки сам не распахнул объятия. Хошино с улыбкой обняла его в ответ. Затем она наблюдала за тем, как Юкки и Сара уходят за пределы деревни. К тому времени небо окрасилось в цвета заката, и её друзья приняли на себя его огненный облик. Волосы Сары и без того рыжие сейчас словно горели безумным огнем, пока она, активно жестикулируя, рассказала что-то Юкки, а тот внимательно слушал её и смеялся над её шутками. Цубаки сжала ладони в «замок», глядя на них с дикой тоской. Ей казалось, хоть на то и не было основания, что вместе с их нынешним уходом из её жизни уходит что-то детское и невинное, словно целая эпоха. Позади неё была её деревня, в которой она родилась, провела детство, и теперь выросла. Беззаботные яркие дни навсегда канули в лету вместе с потеряным временем, и оставив после себя первые детские шрамы. Цубаки, наконец, исполнилось восемнадцать, и она отчетливо чувствовала, что теперь её жизнь станет иной. ------------------------------------------------------------------------------------------------------- *Хакама (яп. 袴) — традиционные японские длинные широкие штаны в складку, похожие на юбку, шаровары или подрясник, первоначально носимые мужчинами. (прим. Википедия) *Тата́ми (яп. 畳, дословно «складывание; то, что складывается») — маты, которыми в Японии застилают полы домов (традиционного типа). Плетутся из тростника игуса и набиваются рисовой соломой. Длинные края татами обшиваются тканью. (прим. Википедия)