Non-stop.

Джим/Джон, Себастиан, НЦ-17 Саммари: Стокгольмский синдром и прочие сложности. Закончив писать ласковые угрозы мистеру Тоддлеру, который хотел прикончить свою престарелую тещу и остаться как бы не при делах, Джим откинулся на спинку кресла и устало потер глаза. Рутина – приложение к любому роду деятельности. Такие мелкие дела держали его в тонусе, и ни в коем случае не стоило от них отказываться. К тому же мистер Тоддлер был весьма интересной фигурой, которую стоило бы получить в свои ряды. Разумеется, сам Тоддлер, ослепленный жаждой мести, о планах Мориарти не догадывался. Единственный и неповторимый криминальный консультант уже собрался захлопнуть крышку ноутбука, означив этим конец рабочего дня, но курсор на автомате потянулся к свернутой вкладке. Изображение с камер наблюдения. Выбрать самый подходящий ракурс и вот она, главная трата его драгоценного времени - Джон Уотсон, свернувшийся теплым клубочком на краешке огромной кровати. Такое умиротворение вместо боевой готовности, которую он демонстрирует, пока бодрствует. Это так завораживает. Хотя к чему это он? Закрыть ноутбук и пора уже спать, завтра новый день и как всегда будет куча работы. *** - Зачем мы держим его просто так? По плану ты уже должен был написать чертову детективу? – Себастиан ходит из одного угла кабинета в другой, как загнанный зверь в клетке. - Я так и поступил, - Джим скучающе изучает бокал с виски в своей руке, в последнее время он начал употреблять спиртное в непростительно больших количествах. - А теперь снова молчишь. У тебя новый план, в который ты меня опять забыл посвятить? Почему? – Себастиан любит контроль, разумеется, он не контролирует своего босса, это его и бесит, и устраивает одновременно. - Потому что ты в этом плане не задействован, - спокойно отвечает Джим, Моран встает как вкопанный и сверлит взглядом своего работодателя, а тот протягивает ему папку с бумагами. - Мистер Хартум жалуется на упадок его бизнеса, словно в Судане вдруг наступила настоящая демократия, - голос Джима тихий и усталый, это его голос для Себастиана Морана. – Ты должен сопроводить его груз в Аль-Фашир. Медикаменты, провизия, одежда и, конечно же, оружие. Партия крупная, операция рисковая, все должно быть в лучшем виде. И… держись подальше от прессы. - Я только оттуда вернулся. К тому же, у мистера Хартума есть человек, занимающийся поставками. - Да, а крышевал его бывший хозяин этой квартиры. Теперь здесь живу я, как видишь. - Алекс бы мог справиться с этим. - Алекс уже на полпути в Нью-Йорк, там он будет полезней, - как же мягко этот человек умеет отрезать все пути к отступлению. Ясно же, почему Моран так упорно сопротивляется. – К тому же, ты ведь любишь Африку. Повеселись там от души. Задание есть задание. Себастиан кивает. -Ты отправляешься туда уже завтра, так что я бы на твоем месте начал собирать вещи, полковник. - Понял, профессор. Назвали друг друга кличками, которые ни один из них не жалует, это значит, что тема закрыта. Себастиан Моран ушел, и оставил Джима наедине с его ноутбуком. На экране медленно ворочался во сне Джон Уотсон. *** Утро должно было начаться с чашечки бодрящего кофе, но чашку с этим, действительно божественным напитком пришлось отставить в сторону, когда запыхавшийся Треверс ворвался к нему в комнату. - Сэр… - начал он. - Я вижу, - Джим и так все утро наблюдал за происходящим. На экране Джон как раз запустил в стену новенький DVD-плеер. Еще немного, и эта комната превратится в самый его дорогостоящий проект. Себастиан, только вчера вернувшийся из Южного Судана, рассчитывающий отдохнуть после поездки и перед новым заданием, хмуро проводил своего босса взглядом, когда тот оставил свой кофе нетронутым и пошел к надоедливому пленнику. *** Приступы гнева у Джона последнее время были явлением практически постоянным, и, как результат, в «клетке» частенько царил полный разгром. Не Джим назвал так эту комнату, но вынужден был признать, что название подходящее. Зайдя в комнату Джим первым делом увернулся от летящего в него диска с «Пиратами Карибского моря». - Что на этот раз? - Пошел к черту! - Вот еще, пусть сам приходит, - ухмыляется Джим. - Ты достал меня! – Джон уже все перевернул вверх дном в комнате, и он с досадой пнул останки дивана. - Чем достал, детка? Меня тут целую неделю не было, - Джим едва сдерживает улыбку, когда видит бурю эмоций на лице Джона. - Ах, прошла неделя? Прекрасно! Проваливай! – Джон встал у противоположной стены и спрятал руки в карманах. - Моя квартира, где хочу, там и буду находиться, милый, - Джим одарил пленника самой ослепительной и самой нахальной улыбкой. - Тогда я хочу уйти, - прорычал Джон. - Не горячись, малыш. Понимаю, тебе было скучно, но папочка был немного занят, поэтому не уделял тебе достаточно внимания, - Джим поставил валяющийся на боку стул и присел. Он бы сел в свое кресло, но из его сидения весьма красноречиво торчали пружинки… - За-е-бал! Я тебе не малыш, и ты мне не папочка! Свали с глаз моих! – Джон поднимал с пола куски мебели и снова бросал их на пол или в стену, он вертелся по комнате, как юла, круша все, что попадалось ему на пути. Не каждому доводилось видеть столь эмоционального Джона Уотсона. Джим даже с гордостью осознавал, что он, вероятнее всего, первый. Разумеется, он первый. Ведь Джону ничего не оставалось, кроме как кричать и ломать мебель. Когда чудом уцелевшее блюдо со звоном разлетается на куски после встречи с раскуроченным антикварным комодом, Джим решает, что это пора бы прекратить. Каждый день, всю прошедшую неделю это происходило каждый день. Полдня Джон ураганом разносил убранство своей «клетки», а оставшиеся полдня люди Джима все приводили в порядок. Им уже и так пришлось разбить склад запасной мебели и посуды в одной из гостевых спален. Устраивать разгром – единственное настоящее дело, предоставленное Джону, вот он и делал это изо дня в день, словно это была его работа. Вот и теперь, не обращая внимания на Джима, он швырял ошметки диванной обивки в дальний угол. Потом схватил ножку от стула и бросил в камеру наблюдения. Не добросил, попробовал снова, и еще раз и еще… И так до бесконечности, пока не выбился из сил. Невольно Джим залюбовался. Стоит признать, что кофе начал остывать задолго до того, как к нему в комнату вошел Треверс. Но все это стоило денег и занимало время, так что повеселились и хватит. - Понимаю, Джонни, ты расстроился, что Шерлок больше не любит тебя. Но, может, прекратишь… - Лучше ты прекрати это! – прокричал Джон. Он больше не приближается к Джиму ближе, чем на два метра, потому что прекрасно знает, чем это может закончится, и чем все в итоге обернется. - Прекратить что? – на лице Джима искреннее недоумение, и он с удовольствием заметил, как от ярости покраснело лицо Джона. – Кстати, должен признать, что ракурс был не слишком удачным, и тебе не удалось разглядеть всю красоту тела твоего… - Это! – Джон поднял с пола диск, который Джим подбросил ему в упаковке от «Властелина Колец». – Шерлок никогда и не любил меня. Я знал, на что подписываюсь, ясно? А ты тут воспитываешь во мне Стокгольмский синдром, как если бы я был малолетней неврастеничкой. Пошел на хуй! Мне осточертело участвовать в ваших играх разума. Лучше прикончи меня наконец! Последнюю неделю Джон говорил только с телевизором. Последнюю неделю Джон сотню раз, сам не ведая зачем, просмотрел подаренное ему Джимом home-video. Последнюю неделю Джон пытался смириться с тем фактом, что никто не станет его спасать. И смирился. Но все еще не может понять, почему он здесь. Так что Джим не торопился перебивать Джона. Джон обязательно должен выговориться. Тем более что до единственной назначенной на сегодня встречи еще полно времени. Тем более, что ему по-настоящему интересно. Джон растолкал ногами хлам в разные стороны, а потом резко сел на освободившееся место. Плечи его поникли, а лицо опущено так низко, что не видно глаз. Только что он готов был головой пробивать стены, а теперь сидит неподвижно, словно в одно мгновение из него выкачали всю энергию. - Я устал, - тихо произнес он. – Пожалуйста, убей меня. Теперь я точно бесполезен. Я никогда не начну ненавидеть его, никогда не смогу забыть. Ты знал это, с самого начала. Но тебе нечего с этим делать. Избавься от меня… Спустя несколько минут становится ясно, что Джон больше ничего добавлять не станет. Джим поднялся со стула и подошел ближе. *** Джон поднимает глаза и смотрит на него снизу вверх. Глаза его пустые и тусклые. Свет надежды в чудесное спасение угасал в них с каждым днем, и сегодня от него не осталось и следа. Они смотрят друг на друга. Молчат. А потом Джим ободряюще улыбается и говорит: - Ни за что, - привычно растягивает гласные и почти физически ощущает, как что-то разбивается в душе Джона. Джим наклоняется ближе. Голос его приторно сладок, он еще добавляет сахарку, чтобы им обоим свело скулы. - Я не хочу, чтобы ты забывал его, детка, и не хочу, чтобы ненавидел. Я хочу, чтобы ты любил его, как прежде, или даже сильнее. Я не хочу, чтобы ты забывал, почему ты здесь. И Джим уходит из «клетки», оставляя позади себя осколки Джона Уотсона. И ему почти невыносимо то, что он делает. «Потому что так надо». *** - Жестоко ты с ним, - Себастиан стоит за дверью и допивает тот кофе, к которому так и не притронулся Джим. - Тебе жаль его? - С чего бы? – Себастиан презрительно фыркает и ставит пустую чашку на комод. Капля напитка скатывается по стенке кружки на лакированную поверхность и расползается по периметру донышка. Джим морщится, наблюдая эту картину. - Плохо, - говорит он. – Ведь Джон Уотсон единственный из нас, кто заслуживает сочувствия. И фраза, произнесенная лишь для того, чтобы позлить Себастиана, звучит немного искренней, чем он рассчитывал. Джим решил сделать в «клетке» ремонт. За несколько дней им удалось полностью разгрести бардак, устроенный Джоном и придать комнате нормальный вид. Пока команда рабочих исправно трудится, Джон сидит в подсобке. Сидит тихо. Джим пытался пару раз ним поболтать в свободное время, но каждый раз его просто игнорировали. Когда проходит еще неделя, Джон снова включает то видео. На этот раз он смотрит от начала до конца, не ставит на паузу, не отворачивается, не вздыхает. Просто смотрит. У Шерлока Холмса «веселые каникулы» с Ирэн Адлер. Шерлок Холмс снова берется за мелкие преступления, с которыми не в состоянии справиться Скотланд-Ярд. Шерлок Холмс избегает всяких упоминаний о Джиме Мориарти. Пару раз он разоблачил клиентов Джима, но это было чистой случайностью. Ведь сами клиенты не выполнили все инструкции своего консультанта. Шерлок Холмс делает это настолько правдоподобно, что Джиму так и не терпится ввязаться. Но он сам себя одергивает. Будет время. Джон тоже чего-то ждет. Джима бесит то, что он не знает, чего именно ждет Джон. Рабочие Джима разобрали потолок. На самом деле у части комнат в этом пэнт-хаусе стеклянные потолки, через которые видно небо. В числе этих комнат была и «клетка». Но бывший хозяин заделал потолок и запер в ней свою невесту, которая не горела желанием выходить за него. Этот домик был настоящий находкой, а бывший хозяин - удобным козлом отпущения. Мистер Хартум оказался сговорчивым нанимателем и покладистым клиентом. Не прошло и недели, как вместо прежнего хозяина, согласно документам, в эту квартирку вселился некий Роберт Гампбел. Тело самого Гампбела, кстати, давно уже разложилось на атомы где-то на просторах Западного Дарфура. Но кого волнуют эти детали, когда Джон щурится при виде солнечного света. И даже улыбается. Он так давно не видел иного света, кроме искусственного, и его кожа теперь кажется мертвенно бледной. Джим давно понял, что надо бы это исправить. Сейчас Джим как никогда доволен собой, ведь Джон улыбается… О чем это он? - Нравится, мой сладкий? Какой славный подарок я тебе сделал, а! Джон тут же хмурится и отворачивается к стене. Пусть под солнцем, он все еще пленник. И никакие солнечные ванны этого не исправят. Джим с досадой понимает, что не хочет больше ничего говорить. Он разворачивается и уходит. *** Джон ни на секунду не забывает о камерах. Но лишь сквозь их объективы Джим может наблюдать хотя бы некое подобие искренности. И это его бесит. А Джон долго смотрит на небо. Нет, высматривает, пытается разглядеть хоть какие-нибудь ориентиры. Но Джим знал, что делает. Так что, из любой точки «клетки» видно только небо, никаких ориентиров. Кроме звезд. Но кто в Мегаполисе сумеет разглядеть звезды? Джон вздыхает. Потом берет стакан и наполняет его водой. Медленно пьет, пока направляется в ванную. Там он ставит стакан на раковину и вскидывает голову, глядя в камеру. Джим прищуривает глаза. Джон подмигивает ему, то есть камере и начинает раздеваться. Медленно и грациозно, так, как от него никто не мог ожидать. Джим на ощупь находит свой бокал, который он – Слава Богу! – уже наполнил виски. Он смотрит не отрываясь. Но он так напряжен, ему надо срочно выпить, и побольше. Виски обжигает горло, по телу разливается тепло. Но не так, как обычно бывает от алкоголя: слишком быстро, да и концентрируется это тепло, нет, жар, в определенных частях тела. Но Джим лишь фоново отмечает реакции своего тела, потому что все его внимание приковано к чужому. Джон не красив в общепринятом смысле. На лице его залегли глубокие морщины, под глазами чернеют тени, да и тело у него было не как у Аполлона. Весь шарм его заключался в недостатках, то есть в его индивидуальности. Каждая черта его, как строка из книги, рассказывает историю, но ты будешь идиотом, если решишь, что это чтиво на один день. Наверно, даже самому Джону не известно, какой смысл таится между строк. И внешне, и внутренне Джон не такой как все, хоть с первого взгляда кажется наоборот. Шерлок сумел разглядеть это, но благоразумно не стал вникать. А Джим копнул глубже, и теперь ему кажется, что он падает в бездну того, что сумел постичь. И это великолепно. Как и то, что Джон уже полностью обнажен. Джиму в это время кажется, что раздевали его самого. Это и пугает, и раздражает, и так влечет. Открывается ли ему Джон или уходит глубже в себя? Зачем он это делает? Джон страдал от безделья, от мертвой неподвижности пространства вокруг него. Новый интерьер дал новый виток? Открыл ли Джим тот самый ящик Пандоры? Играя с чьей-то жизнью, порой забываешь, что на самом деле играют двое. Джим отбрасывает все свои размышления в сторону. Ему лишь бы ярче представить, что его руки скользят вместе со струями воды по широкой спине, нажимают чуть сильнее… Да. Джим все яснее представляет себе, что находится там, в душевой кабинке. Черно-белая картинка обретает цвета. Это невыносимо… приятно. Осушить бокал до дна, это усилит эффект присутствия, и ни на что уже не отвлекаться. Кабинет его теперь наполнен несуществующими запахами. Под пальцами его вибрирует воображаемая кожа его пленника. Рука Джона скользит по его собственному бедру и накрывает член. Джим повторяет это движение. Лишь краем сознания он отмечает, как борется с пряжкой ремня и ширинкой брюк, а когда добирается до цели, то иллюзия становится реальнее все остального. Джим повторяет движения Джона, в том же темпе: сначала медленно, а потом быстрее и быстрее. В динамике его раздаются бесстыдные стоны, Джон откидывает голову назад и прикусывает губу, сдерживая особенно громкий стон. Джим молчит. Он ведь подглядывает, поэтому не издает ни звука, даром что его никто не сможет услышать. Джон бормочет что-то, Джим не может разобрать ни слова. Кого сейчас представляет Джон? Нетрудно догадаться. Но так хотелось бы… Джим отмахивается и от этих мыслей. Хотя какие вообще могут быть мысли, когда Джон упирается свободной рукой в стену и ускоряет движения? Ведь Джим повторяет за ним. И оба они приближаются к развязке. Соединенные одним действием и разделенные звуконепроницаемыми стенами. Пелена застилает глаза Мориарти, но он не прекращает видеть Джона. Кажется, даже лучше, чем может позволить техника. Острее, жестче. Джон кончает секундой раньше, чем Джим судорожно вздыхает и закрывает глаза, откидываясь в кресле. «Брюки испачкал», - вяло соображает просыпающийся разум. Когда Джим снова открывает глаза и смотрит в монитор, Джон уже вышел из душа и стоит посреди ванной. Вода крупными каплями падает на пол. Джон смотрит в камеру все еще расширенными зрачками и улыбается, зловещей и безумной улыбкой. - Что это было? – хриплым голосом спрашивает Джим, с опаской ожидая следующего шага. Джон меланхолично отпивает из оставленного ранее стакана, а потом резко опускает его. Осколки разлетаются в разные стороны… - Нет!!! – Джим так резко встает, что его кресло с грохотом валится на пол. Им повезло. Ребята смогли отреагировать очень быстро. Они тоже не отрываясь наблюдали за Джоном. Мориарти поговорит об этом с ними чуть позже. А пока… Им повезло. Джон торопился и выбрал не самый удачный осколок. Одного умелого надреза вполне хватило, чтобы они уже не смогли ничего сделать. Им повезло. Джиму всего лишь повезло. И он в ярости. Разумеется, он не стал выбегать в коридор в брюках залитых его собственной спермой. Разумеется, он не стал орать во всю глотку при своих людях. Он привел себя в порядок и даже выполнил свою будничную работу. Он поговорит с Джоном позже. Когда перестанет видеть его обнаженное тело каждый раз, как закрывает глаза. Поэтому он приходит лишь спустя несколько часов. В новом чистеньком костюме от Armani, с галочкой, поставленной в воображаемом списке напротив пункта «выключить все чертовы камеры». Его людям до жути любопытно, но платят им не за это. Приватная обстановка, из освещения лишь отраженный неоновый свет, льющийся сквозь прозрачный потолок. Джон привязан к кровати и накачан седативными. На его шее и ладони аккуратно приклеены пластыри. Под ними всего лишь царапины, ничего страшного. Ничего страшного для Джима. Джон не спит, но двигаться может с трудом. Но он все слышит и прекрасно соображает. Джим проводит ногтем по беззащитному предплечью. Джон дергается. Значит, он еще и чувствует все. Превосходно. Джим внимательно смотрит на своего заложника. Тот все еще обнажен, прикрыт ради приличия простыней, та впитала всю влагу с его тела и не успела высохнуть. Джону, должно быть холодно. Но выглядит он так, будто ему все равно. В этом тоже нет ничего катастрофического. Джим опускается в кресло, откидывается назад. С виду он спокоен, как скала, он долго копил это спокойствие. Но оно практически улетучивается, когда он видит взгляд Джона. Пустой и равнодушный. Кадык Джима дергается вверх, но когда он начинает говорить голос его звучит ровно и по-прежнему безмятежно. Хотя стоит признать, что притворство его стремительно плавится, как пластиковая бутылка, над костром его ярости. - Ну и номер ты выкинул, Джонни-бой. Я даже испугался… Джим снова замолкает. Он спустит свои эмоции с крючка и пойдет ва-банк. Он не уверен, что знает, к чему это приведет. Это действительно увлекательно. Но стоит признать, что больше решительности ему бы не помешало. Сейчас они оба выглядят равнодушными. Джон либо не властен над своей мимикой из-за дури, которой его накачали, либо ему действительно плевать. А вот спокойствие Джима всего лишь маска. Она грозится разлететься на куски сию же минуту, да он, в общем-то, и не против. - Мне начать кормить тебя из пластиковой посуды, как умалишенного? – строго спрашивает Джим. Джон молчит. - Отвечай! Реакция та же. - Думал, что можешь менять правила? Закончить игру по-своему? Подразнить меня и моих людей и поставить точку? Джон отворачивается. А Джим сжимает подлокотники так сильно, что кажется, они вот-вот треснут. Джон этого не видит. Зато он слышит, как учащается дыхание Джима, пока тот вроде как выходит из себя. Джону все равно. Ему не страшно. Ему нечего терять. Все, за что он держался: дружба, любовь, вера, здравый смысл – утекает как вода сквозь пальцы. Джим подрывается с места и хватает Джона за подбородок, разворачивая его так, чтобы они смотрели друг другу в глаза. - Так дела не делаются! Тишина. Хватка Джима внезапно становится слабее, да и черты его вдруг смягчаются. - Я ведь сказал, что я с тобой не закончил, детка… И с Шерлоком тоже… Тихий вздох. Пальцы Джима скользят по щеке Джона. Когда тот снова пытается отвернуться, Джим снова разворачивает его лицо к себе. - Ладно… признаюсь, я тоже менял правила. Но у меня были веские причины. И ты одна из них. Ты понимаешь меня? Джон сглатывает слюну. Но ему все еще плевать, что там несет Мориарти. Кожа у Джона мягкая и прохладная. Джим не в состоянии отвести руки. - Я не хотел причинять тебе вреда. Я никому не хотел причинить вреда. И ты тоже, правда? Это наша работа, Джонни, и никуда нам от нее не деться. Он достает из нагрудного карманы ключи и поочередно, сначала правую, затем левую, освобождает руки Джона. Потом берет его ладони в свои и согревает своим дыханием. Джон смотрит на него в недоумении. Джим приближается к нему, чтобы лучше разглядеть удивление в глазах Джона. Уже что-то. - А теперь мы поиграем в игру, Джон, - шепчет Джим. Он облизывает губы. Видит, что Джон делает то же самое. Раз решился, тогда иди до конца. - Я никогда не хотел творить зло, Джон, - Джим проводит ладонями по рукам Джона, хватает за запястья и заводит их над его головой, прижимая их к подушке. – Я хотел, чтобы в мире восторжествовала справедливость. Как и твой драгоценный Шерлок, выше всех благ я ценил правду. Но мне пришлось выяснить, что справедливости нет. У Джона нет сил сопротивляться. Все, на что он способен – это вяло извиваться, пытаясь отодвинуться подальше, но Джим, разумеется, ему не позволяет. Голос Джима гипнотизирует его. Он слушает эту тщательно спланированную речь или внезапную исповедь. Внимательно, пусть и всеми силами пытается убедить себя в том, что ему это не интересно. - Нам не надо далеко ходить за примерами. Вот скажи мне, сколько человек поблагодарили Шерлока за правду? А сколько захотели расцарапать ему лицо? Людям нужна помощь, но им не нужна справедливость. Они холят и лелеют напасти, сваливающиеся им на голову. Они тщательно взращивают свое страдание, потому что им больше нечего дать этому миру. И я помогаю им растить их самое драгоценное дитя, я вручаю ему оружие и веду в бой. Твой Шерлок едва сводит концы с концами в то время, как я процветаю. Потому что люди мне благодарны за то, что я помогаю им выпустить их чудовищ и остаться безнаказанными. Люди изверги, все. Все, кроме тебя… Джон сам не понимает, что расслабляется под звучание этого голоса. Упоминание о Шерлоке дергает за невидимые ниточки его души, причиняя боль. Но последние слова Мориарти заставляют напрячь внимание. Что он имеет в виду? - Увидев твою безответную любовь, я принял ее за оружие. Изящное и смертоносное. Но я ошибся, Джон. Твоя любовь была прекрасна, ты весь прекрасен, Джон. Ты самый прекрасный человек, которого я когда-либо видел. Звучит немного слащаво, да? – тихий и внезапно низкий голос Джима никак нельзя было назвать слащавым. А вот сказанное, кажется полным бредом, но только с первого взгляда. Джон теперь впитывает каждое слово, боясь потерять смысл. Он смотрит в эти черные глаза, не отводя взгляда, не моргая. Как же так вышло, что именно эти глаза увидели его самое потаенное чувство? Глаза дьявола. В то время как другие, светлые и любимые, смотрели сквозь него, выхватывая мельчайшие детали, все, кроме самого важного. Кажется, Джона теперь даже подташнивает от досады. Двоякое чувство грусти и облегчения. Ведь ему теперь не нужно было скрываться. Метания Джона между первым и вторым отвлекло его, когда ткань простыни начала скользить вдоль его тела, сантиметр за сантиметром обнажая его. Теперь он чувствует на своей коже дыхание Джима. Он все еще держит некоторую дистанцию не слишком близко, поэтому Джон вздрагивает от прохладных дуновений. - Теперь я хочу видеть твою любовь, Джон, во всей ее красе, - с этими словами Джим взбирается на кровать и седлает бедра Джона. Джон вскидывает кулак, метясь в челюсть Джима, но тот перехватывает его руку и снова прижимает к подушке. Джим приподнимается и переворачивает его на живот. Процесс занимает немало времени, потому что Джон сопротивляется, пытается скинуть с себя Мориарти. Тем не менее, эта борьба заканчивается для него полным провалом, потому что теперь Джим вжимает его в матрас своим весом. - Тише, тише, мой сладкий, - щебечет Джим. – Не стоит отвлекаться. Это должно быть приятно… для нас обоих. Он проводит руками по бокам, оставляя дорожки тепла. Кожа Джона еще холодная, поэтому эти прикосновения будто обжигают его. - Я хочу, чтобы ты вспомнил Шерлока, - шепчет Джим, склоняясь к его уху, совсем близко. – Его немыслимый рост, его грацию, резкость и плавность движений. Давай, представляй так, как только ты его видишь. А еще… запах… Джон, ты же помнишь его запах? Неповторимый букет, который ты узнаешь из тысячи. Дыхание Мориарти щекочет шею, а руки его больно сжимают запястья. Джон зажмурился, но на самом деле ему безумно хочется, плотно закрыть уши руками и не слышать, не слышать как Джим говорит о Шерлоке, как заставляет Джона выхватывать образ из собственных воспоминаний. - Представляй, Джон. Как можно ярче. Его вьющиеся волосы, черные как ночь. Глаза, пронзительные и холодные. Ты же можешь, я знаю. Джон нервно сглатывает. Конечно же, он может. Образ Шерлока, Джон цеплялся за него все это время в заточении. Он не забыл ничего, каждый лучик морщинок вокруг глаз, когда Шерлок улыбался, захваченный новой загадкой. Он помнит богатую мимику, плотно сжатые губы. Он помнит, как воображал, какие они на ощупь. Разумеется, он помнит все. Слова Джима лишь проясняют картинку, которая и так выжжена на сетчатке его глаз. Джон задерживает дыхание. Он всеми силами старается не слушать, не представлять, но ничего не помогает. - Вспоминай его руки, Джон. Такие тонкие, но сильные пальцы… … То как они сжимали смычок, как порхали по грифу скрипки… - Как ты мечтал прикоснуться к этим рукам… … Случайные касания. Джон хранил воспоминания о них, как драгоценный клад… - Как ты мечтал, чтобы они прикасались к тебе… … Взгляд Джона задерживался дольше, чем позволяли приличия, ладони Шерлока гипнотизировали его… - А его голос… … Низкий бархат ласкающий его слух. Шерлок любил размышлять вслух. И смысл и форма… совершенство… - Глаза, Джон. Как ты хотел бы, чтобы он смотрел на тебя? Его взгляд, когда он выяснил бы твою самую страшную тайну, принял ее и ответил бы тебе взаимностью. …Сколько раз он смотрел в эти глаза, сколько раз искал взаимности, прекрасно зная, что зря… - Продолжай представлять, Джон. Что бы ты сделал, когда он преодолел бы пропасть разделяющую вас? Джим отпускает запястья Джона и улыбается, чувствуя, как под ним расслабляется и теплеет тело пленника. - Как если бы он прикасался бы к тебе именно так, как ты хочешь… Джим скользит ладонями по широкой спине, медленно выдыхает, осознавая, как же это приятно. - Что бы ты позволил ему сделать? Резкий вдох. Задержка дыхания привела к гипоксии, а гипоксия лишь раззадорила воображение. Джон плавал между мечтой и реальностью, это сводило с ума, словно было с чего сводить. Безумно хотелось бежать как можно дальше от Джима и в то же время Джон готов был молить того не останавливаться. А Джим только начал. - Он бы исследовал каждый миллиметр твое тела… вот так… да-а… Ты мог бы чувствовать на своей коже его ладони… … и плавился бы под ними как свечной воск… Джон подчиняется. Это всего лишь иллюзия, но это самое реальное, что когда-либо у него было. - Да-да, именно так, - хвалит его Джим, слышит, как дыхание Джона становится громче и глубже. - А губы, Джон? – Джим наклоняется и начинает целовать Джона вдоль позвоночника, первый поцелуй над выступающим шейным позвонком, а каждый последующий все ниже. Джим возбужден. Очень возбужден. Это не только похоть, пусть сейчас ее хоть отбавляй. Он ведь совершает то, чего раньше никогда не делал. Он вмешивается в чужую, постороннюю жизнь сам. Лично принимает участие. И это ему безумно нравится. Джон сейчас витает в облаках. Но Джиму ничто не мешает наслаждаться великолепной реальностью. Стоит ли обманывать себя и утверждать, что это просто работа? Лучше не стоит. - И ты позволил бы ему все, о чем он ни попросил… так ведь… всегда и было… - дыхание сбивается, ему и не обязательно больше говорить. Воображение само направит Джона по верному курсу. То есть неверному… Какая разница? Джима больше волнует то, что пора бы им устроиться поудобнее. Он ненадолго оставляет Джона без прикосновений, перемещается так, чтобы развести шире ноги Джона и устроиться между ними. Когда он это делает, то не встречает сопротивления, более того, Джон слегка выгибается, раскрываясь… Пальцы не слушаются. "Надо было раздеться до того, как начал", - нервничая, думает Джим. Джон сходит с ума, он накачан транквилизаторами, или какую там дурь вкололи ему… Джон сейчас с другим мужчиной, в своих грезах. Это не обижает Джима. Потому что он сейчас в настоящем мире, и картина перед его глазами выглядит прекраснее любого самого фантастического сна. Джим подносит ладонь к эрегированному члену Джона. Острота ощущений на удивление временно отрезвляет Джона, он снова пытается сопротивляться. Слишком поздно. - Ты представлял, как он сделает это? – спрашивает Джим, Джон прикусывает губу, чтобы сдержать стон. – Да. Он поглаживает большим пальцем головку, потом сжимает тело, проводит по всей длине. Джон не издает ни звука, но стоит видеть, как тяжело ему это дается. Дыхание у него частое и глубокое. Джиму пока и этого достаточно. К тому же Джон начинает двигать бедрами навстречу его ладони. Свободной рукой Джим проводит меж упругих ягодиц, ласкает вход, нажимает чуть сильнее, а затем невесомо касается его, дразнит… - Шер-лок… - чуть громче вздоха, едва преодолевающее порог слышимости, но все равно ясное. Джон молит другого человека. Для Джима это пока несущественно, для него это всего лишь знак. Он вскрывает приготовленный заранее тюбик с любрикантом. Затем вводит один палец и замирает. Он нежен и трепетен. Был бы Шерлок так же ласков с Джоном? Во любом случае он был бы обязан. Джон заслуживает этого, он заслуживает трепетного отношения, он заслуживал этой любви… «Справедливости не существует…» Джим хотел дать Джону время привыкнуть, но тот сам подается назад, пытаясь вобрать его глубже. Джим едва ли не захлебывается собственным дыханием, предвкушая, как жар джонова тела сомкнется вокруг него. Джим вводит второй палец, подготавливает вход, гладит изнутри, а потом слегка надавливает на простату. И тогда Джон издает первый стон. - Как бы он это делал, Джон? Тебе ведь не надо было долго представлять. Как же Джон тесен внутри. Давно же у него никого не было. Не до того было: сначала ПТСР, а потом Шерлок со своей неприкосновенностью. Джон берег себя не для Джима, но жажда его неутолима, и он снова вскидывает бедра выше. - Ты ведь уже с ним, Джон? Ты чувствуешь как он ласкает тебя, как вжимает тебя в матрас и… Джим приставляет головку своего члена входу… Джон стонет громче, предвкушая мучительное наслаждение… - Ты уже представил, как твоя любовь стала бы такой полноценной, взаимной и страстной? Любовью, которой он тебя никогда не любил… - Джон замирает, дергается прочь. Джим удерживает его и входит. Одним медленным толчком, он погружается на всю длину и снова застывает, им обоим надо привыкнуть. Еще несколько секунд они не шевелятся, даже не дышат, но потом Джон снова выгибает спину и стонет. Джим делает первый толчок. Джоном управляют инстинкты, это так завораживает, но самое время сорвать пелену… - Но ты не должен забывать, Джонни-бой, чей голос доставил тебе такое удовольствие. Ты должен слушать мой голос и помнить, что ты сейчас со мной… Он удерживает Джона за талию одной рукой, а второй заводит одну его руку назад, отрезает все пути к отступлению, когда Джон резко сжимается вокруг него, причиняя им обоим сладостную боль. Разум Джона уступает инстинктам, ведь каждая клетка его тела не желает отпускать Джима, поэтому Джон толкается навстречу, вбирая глубже и резче. Джим издает долгий низкий гортанный звук… И каждый следующий толчок сильнее и жестче. Теперь, когда они стонут в унисон. - Я… не… - задыхаясь, бормочет Джон. – Я… - Лови… момент… Джонни… это так… великолепно… - отвечает Джим, бессмысленным бредом, его это не волнует. Джон коротко вскрикивает, когда Джим снова касается его члена, и сжимает его. Их движения хаотичны и быстры, оба чувствует приближение оргазма. - Джим… - как можно громче и четче произносит Джон. – Прошу… И Джим знает, о чем просит Джон, он ускоряет движения рукой и бедрами в одном бешеном ритме. - Слишком… поздно… Джонни… мы погрязли в… этом… всерьез и… надолго… - бормочет Джим. Джон изливается ему в руку и кричит, чувствуя, как спустя несколько секунд Джим изливается внутри него. Мориарти по инерции совершает еще пару фрикций, а затем они оба, обессиленные, падают на постель. Джон подтягивает колени к груди и затихает. Дыхание его медленно выравнивается. Они молчат, приходят в себя, ну, Джим уж точно. Как скоро в себя придет Джон одному Богу известно. Джим перебирает волосы на затылке Джона. А потом поднимается, опираясь на один локоть, чтобы развернуть лицо Джона к себе. Он должен посмотреть в его глаза. Он по-настоящему боится встретить там ненависть или хуже – прежнюю пустоту. Но взгляд у Джона растерянный, немного печальный, а самое главное – живой. Джим не сдерживается и целует Джона в губы, удивляясь, что не встречает сопротивления. Более того, Джон по инерции слегка размыкает губы. Отстранившись, Джим улыбается. Его улыбка не похожа ни на одну из тех, которые раньше видел Джон. Она такая теплая и такая грустная… Наверно, Джону всего лишь кажется… - Самый прекрасный человек, которого я когда-либо видел… - повторяет Джим. – А я привык добиваться всего самого лучшего.