Зов родной крови

Болгария, 1492 год Это уже шестая лошадь, или восьмая. Она сбилась со счета после той харчевни, где разорвала горло конюху, не желающему менять хромающую кобылу на свежего жеребца. На самом деле это не она, не Катерина, но все изменилось, ведь так? Катерина Петрова отныне мертва, а ей, кем бы она ни стала, просто нужно бежать – все время на восток, подальше от дьяволов из первородной семьи, подальше оттуда, где осталась ее чистота, где умерло ее сердце. Широкий тяжелый плащ давит на плечи, а капюшон прикрывает пропитавшиеся чужой кровью волосы. Мягкие локоны цвета древесной коры, которые раньше милорд Элайджа так любил пропускать сквозь пальцы, любуясь на то, как пряди блестят в лучах холодного английского солнца. Все ложь. И его робкие ухаживания, и дерзкое внимание Никлауса, которому она должна была стать невестой, а в итоге оказалась почти что жертвенным агнцем, барашком, которого вели на заклание, тянули за веревку, а он, наивный глупыш, даже не замечал хищного блеска стали в руке мясника. И Ребекка – прекрасная утонченная леди с изысканными холеными ручками настоящей убийцы. Ее руки по локоть в крови, крови, которой не скроет даже прекрасный бархат и шелк, платья из которых она так любит снимать перед своим старшим братом. Не думать, не думать, не думать. Пришпоривает коня, сворачивая на узкую дорогу – неприметное ответвление от главного тракта, где в зарослях раскидистых кленов притаилось скромное жилище простых болгарских крестьян. Черная ночь растекается по небу чернильными мазками, и звезды, как брызги расплавленного серебра, что прожигает попону насквозь. И тихий ветер ночи осторожно шевелит листья в высоких кронах, гладит по лицу теплыми пальцами. Здесь пахнет сеном и плавленым воском, остывшим огнем и жирной золой, а еще этот сладковато-приторный аромат, что щекочет ноздри, заставляя рот наполняться слюной, а клыки – рвать десна, продираясь наружу. Нет. Пожалуйста, нет. Поводья – рывком на себя, спрыгивает наземь еще до того, как животное останавливается. Опавшие листья хрустят под ногами, как тысячи высушенных кузнечиков. Она несется вперед, скидывая неудобный капюшон с головы. И почти сразу спотыкается о первое обескровленное тело. Конюх, имени которого не вспомнить и под страшными пытками. За ним – Андон, сын кузнеца, что когда-то, еще в прошлой жизни, пытался ухаживать так незатейливо и смущенно, притаскивал с поля охапки лохматых ромашек и краснел, как дикие маки, которые она в ту пору очень любила. Чуть поодаль, у бочки с водой – малютка – дочь пекаря. Наверное, того же возраста, что ее Надя. Если Надя еще жива, если ее не утопили в реке, как бездомного котенка, если… Подходы к дому усеяны трупами. Так, будто здесь постарался палач или сумасшедший. Пятисотлетний вампир, садист и убийца без капли жалости в отравленных ненавистью венах. Никлаус Майклсон. Она знает это так же хорошо, как если бы видела безжалостную расправу собственными глазами. Здесь каждый труп, уставившийся в темное небо мертвыми, стеклянными глазами, словно вопит ей: «Это ты, Катерина! Это ты убила нас! Потому что ты привела его сюда, в наш дом, под нашу крышу. Это все ты!». Подобрав тяжелые юбки, она бросается внутрь – туда, где дом и очаг, туда, где должны ждать папа и мама, туда, где, о, она знает это так хорошо, ни одно сердце уже не бьется. Она услышала бы это иначе, как слышит возню мышей под кладовой и поскуливанье старого пса за конюшней. Влетает в незапертую дверь, что поскрипывает на петлях, как похоронный, заунывный напев. И надежда до последнего колотится в висках, хотя запах свежей крови туманит рассудок, пытаясь свести с ума. Пытаясь пробудить монстра. Крик застревает в горле, растекаясь ядом по венам, кроша сознание изнутри, дробит его на мелкие части, потому что этот мужчина, пришпиленный мечом к стене родительской спальни, это не может быть, нет… И женщина на кровати с разодранным горлом, уставившаяся пустыми глазами вверх… Пожалуйста, только не это… Хриплый, надломленный крик рвется из горла, но она бросается вперед в какой-то тщетной надежде. - Нет, нет, нет, мама… Но тело на пропитанных холодной кровью простынях уже коченеет, а из сжавшихся в мертвой судороге пальцев выскальзывает медный крестик. Катерина воет, как раненый зверь, целуя бледные щеки, пытаясь растереть ее руки. Все тщетно. Мертвое останется мертвым. Навсегда. Он знал, что она вернется в Болгарию, бросится туда, где ее корни. И потому он убил их. Всех до единого, всех, кого она когда-либо знала, любила. Всю семью. Уже перед самым рассветом, когда слез почти не осталось, а голос охрип так сильно, что вместо всхлипов она лишь хрипит, как заржавевшая телега, тихо скрипит несмазанная дверь… Среагировать Катерина не успевает, но тело будто живет своей жизнью, бросаясь в сторону, уходя с линии возможного удара. - Тише, Катерина. Тише, все хорошо. Это я, я помогу, ты в безопасности, я пустил брата по ложному следу, слышишь меня? Никлаус сейчас далеко, любовь моя. - Элайджа… Тонкое тело скручивает пополам, но сильные руки держат, не позволяя упасть, он прижимает ее к себе нежно и бережно, он ничего не говорит, но сожаление и сочувствие опутывают, убаюкивая, утешая. - Я нашел тебя, Катерина, слава Богам, я нашел тебя, милая. У нас мало времени, мы должны уходить. - Он убил… всех их убил, Элайджа… он чудовище, монстр… Моя мама, отец… вся семья… Девушка льнет к его груди так доверчиво. Слез почти не осталось, и горе притупилось, оставив в груди в голове какую-то всеобъемлющую пустоту, затягивающую, как болотная трясина. Но Элайджа здесь, он поможет. Ведь он уже спасал ее от бесчинств Никлауса и Ребекки. - Пойдем, Катерина. Его ищейки могут вернуться в любую минуту, как только до Клауса дойдет, что след, по которому он идет, ведет в никуда. Его руки теплые и нежные, он обнимает ее, прижимая к груди, укрывая полами своего плаща, она утыкается носом в плечо, а слезы все струятся и струятся из глаз, заливая белоснежную рубашку лорда. Они в пути уже пару часов, а она все еще всхлипывает, а Элайджа время от времени трогает губами ее макушку, поглаживает спину успокаивающе. - Мне жаль, что Ребекка сделала это с тобой. Я помог бы тебе избежать смерти, и ты жила бы счастливой жизнью, вышла бы замуж, растила детей… Моя сестра избалована и ревнива, и нас, своих братьев, считает порой за свою собственность. Мне так жаль, моя Катерина… - Но дело не в братьях, Элайджа, - девушка даже вскидывается, будто вспомнив что-то важное. – Это все из-за Клауса, понимаешь? Она любит его не как сестра. И у них связь, понимаешь? Они спят вместе, как муж и жена, и ее чувства… Все от этого Элайджа. Мужчина натягивает поводья и спрыгивает наземь, протягивая ей руку. Смотрит пристально и внимательно. Так серьезно, что холодная змейка страха ползет по ее спине, впиваясь в затылок. Что-то не так. - Я расстроила тебя, Элайджа, прости. Но они… ты должен был знать, ведь ты старший брат, и это неправильно. - Замолчи! Черная сетка вен на лиц, лице, что вдруг будто окутывается бледным свечением, плавится, течет, изменяется. - Не смей говорить о Ребекке. Не смей говорить о том, чего ты даже не понимаешь! – его рука сжимает ее локоть все сильнее, почти выворачивая из сустава, а лицо продолжает меняться – будто тает восковая маска, прикрывающая все это время истинный облик. И вот знакомая до спазмов в животе ухмылка искажает красиво-ненавистное лицо, и презрение плещется в глазах, где янтарные молнии раскалывают радужку на части. - Клаус? - Прекрасная ночь, Катерина, не правда ли? Было такой ошибкой считать, что ты сможешь убежать далеко, любовь моя. Древний протягивает руки, и громкий хруст шейный позвонков спугивает какую-то пичугу, притаившуюся в ветвях у дороги. Она протяжно кричит и улепетывает, громко и суматошно хлопая крыльями. А Клаус хохочет, откидывая голову. Вытирает ладони, бросая под ноги бездыханное тело. - Позаботься о ней. Безликая тень кидается из кустов и, взвалив на плечо девушку, растворяется в темноте, не потревожив ни веточки, ни кустика, ни единого зверя. - У нас проблемы? – Элайджа чуть приподнимает брови, потягивая вино. – Я думал, мы разобрались с предателями. Никлаус морщится, стягивая окровавленный сюртук, отбрасывает прочь и хватает со стола початую бутылку, жадно глотая прямо из горлышка. Темно-красные струи стекают по лицу, заляпывая разодранную и уже грязно-бурую рубашку пунцовыми разводами. - Так и есть, брат. Просто небольшая охота после долгой дороги домой. Майклсон стягивает сапоги и устраивается у камина, вытягивая ноги. Прищурившись, смотрит на пляшущие язычки огня, что отражаются в его зрачках веселыми чертиками из детских сказок. - Что с Катериной? – Элайджа отводит глаза, стараясь выглядеть безучастным, но пальцы, вцепившиеся в кубок, выдают волнение старшего из вампиров. - Я позаботился о ней. Больше ты об этой девке не услышишь. Я надеюсь, тебя не огорчает сей факт? Меньше всего я хотел бы вызвать неудовольствие старшего брата. Хитро прищурившись, Клаус все также глядит на огонь, при этом краем глаза наблюдая за братом. Элайджа неловко пожимает плечом, стараясь не показать, как дрожат его руки. - Ничуть, Никлаус. Ты сделал то, что она заслужила, не больше. Что насчет Ребекки? Наша сестра спит этим странным сном уже почти что полгода. - Пусть спит так и дальше. Я пока не готов простить ее безрассудную глупость, - рявкает Ник и выходит из комнаты, спиной чувствуя грустный и тяжелый взгляд старшего брата. Французская колония «Луизиана» близ Нового Орлеана, 200 лет спустя Туман наползает на тихую реку, словно разлитое в воздухе молоко. Безымянное судно без знамени, без флага – корабль из ниоткуда, корабль-призрак, что качается на темных волнах, не подавая ни малейших признаков жизни. Темная пустая палуба, и ни единого огонька вокруг, ни самой крошечной искорки света. Возможно, это чума? Или другая страшная болезнь, поразившая команду и пассажиров? Солдаты из колонии «Луизина» высаживаются на борт, и только палуба скрипит под ногами, да ветер тихонечко воет в спущенных парусах. Они надеются поживиться добычей и уже потирают руки в ожидании если не несметных богатств, то обильного улова – трюмы такого большого корабля не могут быть пустыми. Они спускаются вниз, и даже тяжелых сладковатый запах крови и разлагающейся плоти не отпугивает мужчин. - А это еще что? – один из солдат тычет в сторону выстроившихся в ряд гробов, но не успевает больше промолвить ни слова, какая то сила выдергивает его назад – на палубу, и захлебнувшийся полный ужаса крик заставляет товарищей попятиться, сгрудиться в центре темного помещения. Быстрые тени скользят вдоль стен, и движение спертого воздуха говорит им о том, что здесь есть кто-то еще. Кто-то, скрывающийся во тьме, кто-то, от чьего присутствия волоски на руках поднимаются дыбом, и кровь леденеет в венах. Они исчезают один за другим, не успев даже вскрикнуть, и последний из всех – совсем еще мальчишка, начинает пятиться к выходу. Поздно. Она появляется ниоткуда – прекраснейшая леди из всех, кого ему приходилось видеть за свою недолгую жизни. Платиновые локоны уложены в изысканную прическу, а глаза – твердые и блестящие лазуриты, горят жарким огнем безудержного, жестокого веселья. Юноша чувствует, как восхищение рвет грудную клетку на части, но тревога, перерастающая в панический ужас, лишает тело движений, а сознание – воли. - Приятно видеть такое симпатичное личико после долгого путешествия, - мурлычет незнакомка и делает крошечный шажок к замершему солдату. А у того сердце в груди колотится так громко, что отдается в ушах, когда он видит, как похожая на ангела небесного девушка вытирает белоснежным платком краешек рта. На тонком шелке расползается пунцовое пятно, и мужчина шарахается в сторону, разбирая окончание фразы: - Можно мне его съесть, брат? - Лучше не надо, - элегантный черноволосый мужчины появляется прямо за спиной, он улыбается, поправляя обшлага белой, без единого пятнышка, рубашки. – Ты не будешь кричать и не будешь бояться, - твердит джентльмен, вглядываясь в глаза так пристально, что ноги отнимаются, а тело будто плавится. – Видишь ли, мы потеряли всю команду во время долгого плаванья, и нам нужна твоя помощь, чтобы отшвартовать наше судно к берегу. Ты нам поможешь. - Я помогу, - голос протяжный и вязкий, как бесконечные трясины вдоль Миссисипи. Он не понимает, почему превратился в послушную куклу, он даже не понимает, что что-то не так, он просто … не может противиться, это как пытаться перестать дышать. – Я сделаю все, что потребуется. Но… что вы за чудовища? - Мы вампиры, дорогуша, - блондинка улыбается так ласково, она так прекрасна, что хочется упасть на колени и целовать подол ее платья, - первородные вампиры. Я – Ребекка, а это – Элайджа. Вон там, - небрежный кивок в сторону темных гробов, - наши братья Финн и Кол, пусть покоятся с миром. - Оставила лучшего напоследок? – слышится с палубы веселый смешок, и тело одного из солдат с грохотом скатывается по лестнице изломанной куклой. - О, как я могла забыть. Конечно же, еще один брат – Никлаус. Не обращай внимания, он чудовище. Камзол и лицо мужчины, прыгающего вниз ловко, словно дикая кошка, перепачканы свежей кровью, красивые черты уродует сетка черных вен, что змеятся по коже, будто могильные черви. - Любимая сестра, мы бежали из Европы и выжили в море. Ты хотела, чтобы я причалил к берегам нашей новой родины голодным? Что-то звучит в этом хрипловатом и нарочито-небрежном голосе, какой-то оттенок, что загипнотизированному солдату никак не удается прочесть. И почему-то девушка, назвавшаяся Ребеккой, раздраженно дергает головой и быстро уходит в темную часть трюма, переступив через труп. - Никлаус, твоим манерам, как всегда, нет равных. И, кстати, не думаю, что Ребекка так быстро простит тебя. Все же ты держал ее в гробу две сотни лет. Сэр, - оборачивается Элайджа к замершему мужчине, - будьте любезны, поведайте нам, куда мы причалили? - Французская колония «Луизина» близ города, который называют Новым Орлеаном, - медленно, будто во сне, отвечает солдат. - Следуйте за мной. Думаю, сначала вам потребуется найти себе подмогу для багажа, - и он уходит, а загипнотизированный француз следует за ним по пятам, как домашний питомец на поводке. - Бекка, они ушли. Ребекка, милая, - маска распутного веселья и нарочитой беззаботности спадает с лица первородного, когда он идет вглубь трюма, где скрылась сестра. – Бекка, мы должны поговорить, малыш. Четыре с половиной больших шага, и руки его уже обнимают мягкое податливое тело, а ладони касаются лица. Он оглаживает большими пальцами ее высокие скулы и заглядывает в глаза с такой нежностью, какой никто и никогда не заподозрил бы в этом безумном садисте, маньяке, убийце. - Ребекка. Ее губы мягкие, со вкусом крови и морской соли. Она замирает, будто превращается в каменное изваяние, пока Клаус целует ее, скользит языком по губам. Нежно, трепетно… виновато, быть может? Пальцы зарываются в ее волосы, и она опускает ресницы, выдыхая, размыкает губы, словно собираясь ответить. - Я так скучал по тебе, моя сладкая девочка, - бормочет Клаус прямо ей в рот, ловя губами заглушенный стон. - Нет. Отталкивает брата грубо и сильно. Так, что от неожиданности вампир почти падает на спину, в последний момент умудрившись сохранить равновесие. - Бекка? Что… - Ты заколол меня на двести лет! А теперь целуешь, как ни в чем не бывало. Тебе даже не жаль. Что ты делал все эти годы? Таскался по публичным домам или трахал своих жертв перед тем, как разорвать им горло?! С меня довольно! Прозрачные слезы бегут по щекам, и Ребекка даже не пытается вытереть их. Приподняв длинные юбки, идет к лестнице, откуда доносится какой-то шум и возня – видимо, солдаты гарнизона уже начали выгружать их вещи на палубу. - Больше ты не коснешься меня. Никогда, Никлаус. Я не шучу. - Ребекка,- злость от собственной беспомощности стискивает виски, и ярость наполняет вены жаждой. Майклсон сжимает кулаки и пытается выровнять дыхание, потому что… Потому что у них впереди – целая вечность. Потому что это она – его сестренка, гордая и непокорная. Все будет хорошо, любовь моя. Я клянусь.