Зов родной крови

Она бежит сквозь густой ночной лес, будто за ней гонится сам дьявол. В какой-то степени так оно и есть, думает Катерина, когда тонкая гибкая ветвь хлещет ее по лицу, рассекая тонкую кожу. Подбирает тяжелые юбки, что цепляются за каждый куст и уже похожи на лохмотья нищенки. Никто не узнает в ней, оборванной, грязной, избранницу знатного лорда. Но побег из замка замечен. Об этом говорят и мечущиеся позади огни, и дым от чадящих факелов, а больше всего – тяжелый, надрывный хрип гончих, которых пустили по следу. Зачем вам собаки, хочет рассмеяться она, зачем, если вы чуете след лучше любого зверя. Самые опасные в мире хищники. Демоны, вырвавшиеся из преисподней, чтобы питаться живыми. Сердце колотится в груди так сильно, словно вот-вот выпрыгнет наружу, горло дерет, а легкие горят от врывающегося в них ночного холодного воздуха. В боку начинает колоть, словно кто-то пропорол нежную плоть до кости. Она бежит уже несколько часов, не останавливаясь, ей нужно, нужно остановиться, иначе рухнет без сил прямо под ноги своим преследователям. - Я отвлеку их, а потом уведу погоню в сторону. Просто беги, все время беги на север, Катерина, - сказал ей Тревор, когда Ребекка ушла. - Зачем тебе это? Ведь ты подарил меня Клаусу, как какую-то девку, просто отдал, зная, что меня ожидает. А теперь хочешь помочь. Тревор пожимает плечами. Равнодушно и отстраненно, немного поспешно. - Мисс Майклсон не хочет, чтобы жертвоприношение состоялось. Этого достаточно. И есть что-то в его голосе или блеске глаз, когда он говорит о госпоже. Да он влюблен, как мальчишка, понимает Петрова, прикидывая про себя, сможет ли использовать это в своих целях. Не успевает. Тяжелое бархатное платье, почти копия того, что Никлаус разорвал на ней несколько часов назад, летит прямо в нее. - Одевайся. Ты должна уходить прямо сейчас. Ноги, которых она почти уже не чувствует, несут и несут вперед, перепрыгивая через поваленные деревья, через рвы и огромные, поросшие кудрявым мхом валуны. Двойник постоянно озирается, не может не оглядываться на преследователей, что подбираются ближе и ближе. И она уже может разглядеть рвущихся с привязи псов, раззявливающих красные пасти, с которых капает густая, вязкая слюна. Катерина вздрагивает, видя острые зубы, представляет, как клыки вопьются в нежную плоть, раздирая на части. - Не тех клыков тебе надо бояться, милая, не тех… Вздрагивает от голоса древнего в своей голове, резко оборачивается, ожидая увидеть его снисходительную ухмылку и ярость в пасмурном взгляде. Ничего. Всматривается в мечущиеся позади языки пламени, продолжая бежать. Ноги подгибаются, когда Катерина с разбега налетает на торчащий из дерева сук. Кривой и острый, словно кинжал. Он входит в мягкую плоть живота легко, не встречая не малейшего сопротивления. Крик рвется из глотки, крик разрывает горло, но она только глухо стонет в ладонь, прокусывая ее почти до кости. Боль такая, что сознание отключается на какое-то время. Петрова приходит в себя в каком-то овраге, засыпанном прелыми листьями. Руки мокрые и скользкие от крови, потому что она зажимает живот. Кровь толчками выплескивается из раны. Перед глазами плывут разноцветные круги. Помоги тебе боги, Катерина Петрова. Это конец. - Катерина! Я знаю, ты рядом! – голос раздается так близко, что она буквально подскакивает на месте, но рвущая внутренности боль бросает ее назад в овраг. Ужас застилает глаза, паника подходит ближе, ласково гладит по затылку, пропуская кудри сквозь пальцы. Этот голос – холодный и злой, без малейшего намека на жалость или сострадание. И это не Клаус, нет, равнодушный и спокойный тон Элайджи Майклсона, очаровательного джентльмена, что так любил развлекать невесту своего брата. Демон-перевертыш, гремлин в обличие лорда, чудовище, претворяющееся дворянином. - Я чувствую твою кровь, Катерина! Бежать бессмысленно. Никлаус найдет тебя, где бы ты ни была! И нет в нем ничего от того милого, участливого лорда, каким она успела узнать его. Слезы сами собой струятся из глаз, и даже боль уходит куда-то на задний план, словно растворяясь в обиде, сдавившей горло железной ладонью. Ты ли это, милорд Элайджа? Или я напридумывала себе слишком много тогда, у розовых кустов? Или ты слишком уязвлен тем, что твой брат вошел в мою спальню? Перед глазами плывут темные круги, и луна, виднеющаяся высоко-высоко в разрывах густых, мохнатых крон, будто пульсирует, потом начинает менять свет: ярко-желтый наливается багряным, и цвет становится гуще, темнее, пока не превращается в черное пятно на залитом мертвенно-голубым светом небе. - Туда, запах крови оттуда, - слышит она звонкий голос Тревора и сжимает зубы, но шаги не приближаются, а факелы начинают смещаться левее. Он и правда уводит погоню. К чему это сейчас, когда она умирает? Из последних сил Катерина усмехается невесело. Они все же достали ее, но не получили желаемого. Перед тем, как тьма поглощает ее, двойник успевает разглядеть серую фигуру, что, появившись из-за деревьев, шагает к ней из мрака. Никто не видит, как фигура скидывает капюшон, и светлые волосы платиновыми волнами рассыпаются по плечам. Садится на корточки возле потерявшей сознание беглянки. Касается рук, все еще зажимающих рану в животе. Пальцы окрашиваются красным, и незнакомка тянет дрогнувшие пальцы ко рту, жадно слизывает соленые капельки. Темные вены проступают на прекрасном лице, уродуя тонкие черты. Выдыхает раз, другой, вытирает руки о платье Петровой. Еще секунду смотрит на девушку, слушая, как сердце, сопротивляясь из последних сил, гоняет остатки крови по венам. - Она не протянет долго, госпожа. - Я не могу рисковать. Одно движение руки, будто она погладила ее по спутанным волосам, покрытым запекшейся кровью. Катерина валится набок, и голова ее выгнута под странным углом. - Дальше ты, - приказывает она и, накинув капюшон на голову, кутается плотнее в черный тяжелый плащ. Потом медленно уходит. Куда-то в ту сторону, откуда за двойником пришла погоня. Яркая вспышка молнии освещает черный, изломанный лес. Почти сразу же по нервам – раскатистый удар грома. Такой сильный, будто кто-то там, высоко в небе ударил в гигантский набат. - Ее нашли? – Клаус отворачивается от камина, бросая в огонь какие-то бумаги. Тонкий пергамент жалобно трещит, на глазах превращаясь в пепел. - Не знаю, Элайджа, Тревор и остальные еще не возвращались. Думаю, ты не должен беспокоиться. Куда она денется, простой человек против всей мощи первородной семьи? Ребекка пожимает плечами, стягивая длинные перчатки. Скидывает промокший плащ прямо на пол, переступает мокрые лужицы, что натекли с ее отяжелевшей одежды, с потемневших от влаги волос. Клаус удивленно приподнял брови, демонстративно окинул взглядом простое домотканое платье из теплой шерсти, какое могла бы носить любая служанка. Сглотнул, разглядывая, как ткань облепляет фигурку сестры, подчеркивая талию, округлые бедра и высокую грудь… Перехватив взгляд брата – насыщенно-серый, голодный, она прикрыла глаза, машинально облизывая губы, и все мысли о двойнике мгновенно вылетели у него из головы. Ступает к ней осторожно, вглядывается так пристально, будто срывает с нее это платье только одним лишь взглядом. Или просто видит насквозь, оглаживает каждый изгиб, гладит глазами. И Ребекка замирает, чувствуя, как плавится плоть от этих глаз. И между бедер влажно и липко, хотя он пока даже не коснулся ее и кончиком пальца. - Ник… - Т-ш-ш-ш… Все потом. Дай посмотреть на тебя. Но он не смотрит, подходит почти вплотную, скользит губами по скулам, спускается к шее. Зубами отодвигает воротник платья, оттягивая вниз, и сразу же губы смыкаются на соске, что твердеет, превращаясь в горошинку. Чуть прикусывает, а она запускает пальцы в его волосы, притягивая ближе. Клаус прижимает сестру к стене, но тут в голове словно звенит некий тревожный колокольчик, и он тянет ее в каморку за лестницей, подальше от любопытных глаз. Здесь темно, пахнет пылью, луком и сушеными яблоками. А она – розовой водой, дождем и почему-то лесом. - Вся промокла, - бормочет он, запуская руки под ее одежду. И словно молния бьет между ребер от этого касания. Потому что соскучилась и она, она скучала каждый день, каждую минуту, хоть и не пускала его в свою постель. - Ник… Она путается в завязках на его штанах, наконец, стягивает их с его бедер. Клаус хватает сестру за руки, зажимает над ее головой, разводит коленом ее ноги и одновременно задирает платье. Она голая там, внизу, голая, мокрая, ждущая и желанная. Он входит резко, быстро, без прелюдий и ласк. Ребекка вскрикивает, чувствуя его горячую, пульсирующую плоть внутри. Он начинает двигаться, смазано скользит губами по ее шее и вдруг прокалывает голубоватую венку, пульсирующую прямо под кожей. Глотает горячую, сладкую кровь. Потом отрывается, слизывает капельки, оставшиеся на губах, прокусывает свою губу, и приникает к ней долгим, жадным поцелуем. - Ты больше не сможешь избегать меня, милая… - Куда-то ей в рот, Ребекка не понимает ни слова, потому что он продолжает двигаться, все убыстряясь, она кричит, но он ловит этот крик своими губами и вслед за сестрой кончает. Утыкается мокрым лбом в ее плечо. Невесомо целует, убирая с лица пряди волос. - Элайджа скоро вернется с двойником. Давай сделаем так, чтобы он ничего не понял. Сестра торопливо кивает, пряча усмешку. Потому что старший брат может принести ему лишь бездыханный труп этой девчонки, этой Татьи, посмевшей возжелать ее Ника. Длинные волосы слиплись от прошедшего дождя, пота и грязи, они липнут к шее, к лицу. Морщась, Тревор убирает их за спину, потом встает с земли, чтобы размять ноги. Намокшая рубаха льнет к коже, и он не может дождаться момента, когда вернется домой и залезет в горячую, дымящуюся ванну. Девчонка все еще не пришла в себя, валяется в овраге, будто загнанная дохлая лань. Он презрительно кривится, с досадой сплевывает на землю. Вместо того, чтобы пить горячее вино со специями и сушиться у очага, он должен караулить эту тварь, что посмела огорчить госпожу… Может быть, он прав, и кровь Ребекки уже вывелась из ее организма? Тогда она мертва, и никогда не сможет обратиться. Как и хотела мисс Майклсон. Девушка шевелится у его ног, и Тревор вздыхает, поудобнее берясь за рукоять охотничьего ножа. Подбрасывает в ладони, словно прицеливаясь… - И что ты собрался делать, Тревор? - Тихий, вкрадчивый голос раздается прямо за спиной. Вампир застывает, будто парализованный, чувствует, как меж лопаток по спине струится ледяной пот. - М-милорд? Я просто… Катерина садится, хватаясь руками за живот. Боль исчезла, рана исчезла, словно ее и не было вовсе. Лишь разорванное мокрое платье и подсохшая кровь напоминали о случившемся. А еще яркие вспышки перед глазами, словно бы рассекающие глазные яблоки, когда она пытается моргнуть. Горло саднит, скребет изнутри, и хочется пить так сильно, что она припала бы к грязной луже, окажись таковая поблизости, и глотала, глотала бы мутную жижу, жмурясь от наслаждения… Два размашистых шага, древний наклоняется над двойником, резко приподнимает подборок пальцем, вглядываясь в испуганные глаза. Вокруг – хоть глаз выколи, но видит он прекрасно. Как и она, понимает вдруг девушка, и ежится от страха. - Она обращается. Что ты наделал, Тревор? – В его голосе – смерть. Холодная, словно сталь клинка. И это не угроза, это неизбежность. После всего… - Это не я, милорд Элайджа, я клянусь. Миледи велела помочь ей бежать. А потом оставила здесь проследить, чтобы двойник не обратилась, чтобы смерть ее была окончательной. Тревор твердит поспешно, сбиваясь и запинаясь, торопится рассказать все детали заговора, все нюансы. Он будто забыл о нежных чувствах к первородной сестре. Забыл, или они развеялись, как туман над рекой, под угрожающим взглядом Элайджи Майклсона. Наверное, он просто очень не хотел умирать снова. На этот раз навсегда. - Ребекка? – Элайджа замолчал, задумчиво потер висок. Вдалеке надрывно залаяли собаки, и он вздрогнул, будто бы выходя из транса. – Зачем бы ей это? Ты собрался убить ее сейчас, Тревор? Спрашивает так ласково, что у Тревора все холодеет внутри. Он зачем-то кивает, не в силах соврать господину, и видит глубокую печаль в карих, добрых глазах Элайджи. - Пожалуйста, Эл… - он хочет напомнить, что это он – он нашел эту девку, он бросил к ногам первородных, и разве его вина, что Ребекка Майклсон рассудила, что двойник должна умереть до рассвета? Он хочет сказать это и многое другое, но не успевает, потому что один взмах, и рука древнего пробивает грудную клетку, пальцы стискивают живое еще, трепещущее сердце, сжимают, превращая мышцу в кровавое месиво. Кожа вампира сереет, и он мягко оседает на землю. Элайджа вытирает ладони белоснежным кружевным платком, который падает на лицо мертвому вампиру. Протягивает руку Петровой. - Ты должна спешить, Катерина. Люди Никлауса скоро будут здесь. Люди Никлауса? А кто ты?! Она хочет закричать, но может лишь скулить, хватаясь то за горло, то за виски, где нестерпимо пульсирует, постоянно нарастая, жуткая боль. - Что со мной происходит, милорд? - Ты обращаешься. - В вампира? – Страх и отвращение переполняют ее взор, и Элайджа грустно улыбается, стирая грязь и остатки крови с ее щеки. От этой нежданной ласки глаза двойника наполняются слезами. - Что, если я не хочу? - Ты можешь умереть. Ты умрешь, если не выпьешь хотя бы каплю человеческой крови. У тебя есть сутки, не больше. Лай собак и факела приближаются, и вампир на секунду прижимает девушку к груди, наклоняется, целомудренно касаясь твердыми губами ее лба. - Поспеши, Катерина. Все время на восток. Еще миля, там будет избушка. Там ты будешь в безопасности и сможешь решить. Я уведу их в другую сторону. Хорошо? Она торопливо кивает, подбирает юбки, намереваясь бежать, он хватает ее за руку в последний момент, разворачивая к себе. Катерина боится дышать, она видит его глаза и знает, что сейчас, сейчас Элайджа не сдержится и поцелует. Он так хотел, как и она. С самого первого дня. Но вампир лишь холодно улыбается, словно может читать проносящиеся в ее голове мысли. - Зачем Ребекка сделала это? Она смотрит на него очень внимательно и простодушно, а в голове между тем проносятся картины недавнего прошлого. - Ты. Трахалась. С МОИМ. Братом! – Нежный голос, срывающийся на крик, и лицо дьяволицы. Красные глаза и острые, будто лезвие меча, клыки. И пренебрежительная ухмылка в ответ на ужас на лице двойника, словно пощечина или выкрик: «Не ожидала, девка?! Никлаус – мой!» Наверное, Элайджа не знает ничего. Наверное, не знает никто, думает Катерина, пожимая плечами. - Я не знаю, милорд. Ребекка – ваша сестра, вы знаете ее лучше. – И отвела глаза, тут же хватаясь за голову. – Почему все так кружится и плывет? Я умру? - Ты решишь это, когда будешь на месте, поспеши, - торопит ее Элайджа. Он стоит там и смотрит, как Катерина Петрова скрывается в зарослях чащи. Он знает, когда живущая на опушке старушка откроет ей дверь, двойник не сможет устоять перед жаждой. Она обратится. - До встречи, Катерина. Может быть, в следующий раз… Когда люди Клауса возвращаются, Элайджа кивком показывает на тело Тревора. - Он помог двойнику бежать. Отнесите тело моему брату. Девушка ушла куда-то на запад, отправьте людей. Я возвращаюсь в замок. Не слушая возмущенные выкрики и переругивание челяди, Элайджа Майклсон идет по направлению к дому. В затылке пульсирует боль, но в груди так легко и тепло, будто он сделал что-то настоящее, правильное… Впервые за половину тысячелетия. Вздыхает, вспоминая разъяренного брата, его клыки и руку, сдавливающую шею. Потом без перехода – мягкую улыбку Ребекки и лазурные искры в счастливых глазах. Это будет нелегкая ночь. Она расчесывает массивным костяным гребнем свои длинные волосы, что красиво переливаются желто-оранжевым в свете потрескивающего в камине пламени. Ник придет ночью, когда замок уснет. Она знает это так же хорошо, как и то, что новое воплощение Татьи мертво. Улыбается довольно, мурлычет себе под нос какую-то песенку, которую на днях слышала от молочницы. Дверь распахивается (вернее, раскалывается надвое) от мощного удара снаружи. Она подпрыгивает на кровати, зачем-то хватаясь за нож, но тут же опускает его, увидев брата. Волосы Клауса торчат в разные стороны, как пакля, глаза налились пунцово-красным, а еще почему-то у него так сильно дрожат руки, что ей становится страшно. Рывком он поднимает ее на ноги, притягивая так близко, что она может его поцеловать, даже не наклоняя голову. Но Ребекка и не пытается, видя, как на скулах его играют желваки. - Как ты могла, Ребекка?! – Ревет он, обдавая сестру запахом перегара и крепкого табака. Желудок скручивает в тугой узел то ли от страха, то ли от этого запаха, а он трясет ее из стороны в сторону. И Ребекка тупо думает, вот еще немного, и голова отревется от тела, и брякнется ему под ноги, расколется, как перезревшая тыква… - Ник… ты о чем? - Не претворяйся, что не понимаешь! Ты отпустила двойника, а потом убила ее! Как ты могла, я спрашиваю тебя?! Ты – моя сестра! Моя плоть и кровь! Ты, которая знала, ЧТО значит для меня разрушить проклятие!!! Как ты могла, Ребекка?!!!!!! - Я не… - Не отпирайся! Тревор все рассказал перед смертью. Глупая, глупая девчонка! Зачем ты решила разрушить мою жизнь? Или тебе было мало того, что я любил только тебя все эти столетья? Только тебя… - И трахал ее… - Тихо шепчет сестра, и тут же отшатывается, прижимая ладонь к рассеченной щеке, когда он наотмашь бьет ее по лицу, и кожа лопается, вспоротая его массивным перстнем. - Ты все испортила. Все, чего я добивался для нас эти пять столетий. Теперь все с начала, ждать, пока появится новый двойник, искать Петрову. Теперь, когда она обратилась, это будет сложнее… Катерина обратилась, сказал Ник, и по сердцу сестры будто полоснули тупым ножом. Ничего не закончилось. Она может появиться в любой момент и забрать у нее брата. Почему она сама не осталась там, чтобы оборвать ее никчемное существование? - Ник… - Замолчи… Она бросается ему на шею, старается обнять, шепчет что-то сбивчиво, стараясь объяснить необъяснимое, а он вдруг наклоняется, выхватывая что-то из-за голенища сапога. В воздухе блестит серебро. Ребекка не успевает даже вздохнуть, как брат замахивается. Тонкий кинжал рассекает грудь прямо над сердцем. Когда клинок вспарывает ее плоть, чернильная тьма засасывает ее, тянет, ухватив дряблыми, но такими сильными руками. Тянет, тянет в пропасть, в бездну. Туда, где лишь тлен и забвение. Взгляд стекленеет, и глаза превращаются в прозрачно-голубые бусины, что мертво поблескивают в свете догорающего очага. Кожа сереет, трескается под пальцами Майклсона, когда он осторожно укладывает сестру на кровать. И лицо его – как застывшая маска, губы сжаты в плотную, тонкую линию, глаза… в глазах, наверное, отражаются заглядывающие в окно большие звезды, рассыпанные по ночному небу, как пригоршни серебряных монет. Отражения звезд, так сильно похожих на застывшие капельки слез. Это лишь отблески звезд, не больше, потому что он не умеет плакать. Уже много веков. - Уверен, что это было необходимо, Никлаус? – Элайджа тихо шагает в комнату несколько часов спустя, видя брата у постели сестры. Сестры, из груди которой торчит острый клинок. Один из тех, которыми охотники пытались убить их очень давно в Италии. Убить или погрузить в вечный сон. Если бы не Никлаус… - Она предала меня, брат. Она заслужила наказание. Он поднимается, выпуская руку сестры, выходит, не оборачиваясь. Приостанавливается в коридоре, ожидая Элайджу. - Ты остался верен мне до конца, брат. Ты не отпускал двойника несмотря на все твои чувства. Я это ценю. Дружеский хлопок по плечу. И больших усилий стоит старшему сохранить невозмутимость на бесстрастном лице. - Поспеши… До встречи, Катерина… Может быть, в следующий раз. И ее лучистая улыбка на прощанье, как теплые лучи солнца на коже после долгой стужи. - Но зачем сестра сделала это? - Наша сестра непредсказуема и ревнива. Вспомни, как ненавидела она Татью и наше внимание к ней. – И теперь очередь Клауса отводить глаза. Слишком много тайн и недомолвок скопилось в этой семье. - Что дальше, Никлаус? - Ты должен выяснить, куда направилась Петрова. А я… я займусь другими делами. Он растягивает губы в тонкой, довольной усмешке, а у Элайджи мороз ползет по коже, когда он представляет, что мог задумать тот. - Я все выясню, брат, - и удаляется, не проронив больше ни слова. Клаус наливает в большой бронзовый кубок вина, отпивает жадно, все еще продолжая улыбаться. Болгария. Болгария, где у двойника осталась семья. Она отправится туда, но он прибудет раньше… и дождется ее. Дождется, чтобы увидеть ее наглое красивое личико. О, с каким наслаждением он всмотрится в глаза девчонки, когда Катерина увидит, что он приготовил для нее.