Конференция. Самолёт. Усталость такая, что сил нет даже зевать. Дженсен вдыхает свежий запах пустоты — пахнет не жильём, а как в элитном мебельном магазине: пафосом, новой обивкой и освежителем.
Шею ломит, глаза печёт. Расставшись с сумкой, едва переступив порог, он без сил падает на диван — и тот скрипит девственной кожей. Пальцы вдавливают в череп глазные яблоки, под веками тут же вспыхивает фейерверк.
Терпеть Падалеки всё невыносимее. С момента помолвки он вновь превратился в восторженного щенка, правда, с переменчивым настроением, бьющим рикошетом по всем окружающим. Хочется выть. Дженсен понимает, что после свадьбы мало что изменится: сериал продлили на четвёртый сезон, а значит, впахивать им бок о бок, как и прежде, по двенадцать часов. Но всё реальнее ощущение, что Падалеки — как торт — кто-то режет и раздаёт кусочки посторонним, а самому Дженсену скоро и вовсе ничего не останется.
— Собаку завести, что ли? — вопрос адресован стене в модных вертикальных полосках.
Полоски гипнотизируют.
Дженсен вздрагивает, когда из глубин прихожей доносится трель сотового. Теперь надо поднять зад с дивана и потащится в коридор, а так хочется просто завалиться набок и закрыть глаза. Но звон не умолкает, и Дженсен медлит, проверяя насколько серьёзно настроен звонящий — сдаются они почти одновременно — едва Дженсен встаёт, как телефон умолкает. Наверное, истекло время ожидания ответа.
Снова подскочить на месте заставляет домофон. На сине-белом экране видна макушка, почти упёршаяся в камеру. Знакомая макушка.
— Ты же к себе спать поехал? — пытается сообразить Дженсен, какого чёрта на пороге стоит Падалеки. Вид у него не лучше, чем у него самого — вялые, замедленные движения, сонное лицо, слипающиеся, полузакрытые веки. Красные глаза. С неудовольствием в который раз отмечая про себя, что Падалеки никак не прекращает расти, хозяин квартиры удаляется в гостиную. Он ждёт смачный зевок в спину, какую-нибудь глупость… ну хоть что-нибудь, но вместо этого в коридоре продолжает стоять гробовая тишина. Дженсен оглядывается и втыкает взгляд в статую, с отсутствующим взглядом подпирающую шкаф. Прямо-таки новый элемент декора.
— Решил почувствовать себя лошадью?
— А? — осоловелый взгляд гостя из иной вселенной. — Почему?
— Спать стоя, — еле заметно поморщившись от начинающей сверлить череп головной боли, поясняет Дженсен, в свою очередь подпирая проём двери и складывая руки на груди. — Что случилось?
— Сандра.
Джаред, как птичка, резко дёргает головой в бок, словно припадочный, и морщится, будто проглотил лимон. Желания продолжать в нём не чувствуется, и Дженсен закрывает глаза, глубоко и медленно вздыхая. Почти тут же едва не засыпает, но вовремя спохватывается — снова внимательно, широко раскрытыми глазами глядит на застывшего у двери гостя.
— Сандра… — повторяет он за Падалеки, ожидая продолжения.
— Меня… — продолжает тот, послушный, словно осёл, которого тянут за верёвку.
Дженсен видит, как он закатывает глаза, словно вот-вот отдаст богу душу. Только сейчас сверлящая, ставшая привычной боль в груди сменяется тревогой, кажется, что стая летучих мышей одновременно сорвалась с места, и те бьются в клетке под ребрами. Слово «расстались» мельтешит среди них ярко-красным упырём, разрывающим на части лёгкие — иначе почему вдруг так сложно дышать? Сколько ни вдыхай, всё мало.
Что сказать?
Всё ещё может оказаться шуткой. Сейчас этот шутник-переросток оскалится в тридцать два зуба и добавит что-то вроде «пригласила». В застланную сонным туманом голову не идёт ни одна дельная мысль, Дженсен кусает губы изнутри и смотрит исподлобья на Падалеки, а тот — на потолок. Рассеянный утренний свет набирает плотность, заполняя прихожую через в гостиной, а Дженсен хочется темноты. Взять тайм-аут. Остановить время и подумать, придумать самое лучшее, что-то, о чём он потом не пожалеет.
— Предлагаю это дело отметить, — под рёбрами спазм. — Теперь ты свободен.
Слова льются всё увереннее, словно родник пробил путь наружу и набирает силу.
— По меркам обывателей ты богатый и знаменитый, а теперь ещё и свободный, — кривая усмешка. — Теперь обжимайся, с кем хочешь, никто и слова не скажет, даже СМИ.
В глазах напротив непонимание. Падалеки пытается неловко улыбнуться, как человек, всё ещё надеющийся уловить смысл услышанной шутки, но подозревающий, что это и не шутка вовсе.
— А если учесть, что девок хлебом не корми, дай утешить брошенного сладкого мальчика… — Дженсен трёт пальцами щетину на подбородке, пряча за рукой половину лица. — Хотя, ты когда-то был мальчиком, года три назад, сейчас впору Геракла играть.
— Ты серьёзно? — обретает голос Падалеки, а взгляд его темнеет под опустившимися бровями.
Дженсен пожимает плечами как можно легкомысленнее и отворачивается, уходя в гостиную.
— Конечно.
И откуда в нём такая тяга к самоуничтожению?
— Никогда не понимал твою одержимость одной юбкой, семьей. Ты волен делать, что хочешь: молод, обеспечен, красив. А вместо этого посадил себя на два поводка — девушка и семья.
Из коридора доносится едва слышный скрип, словно открыли дверь. Дженсен ждёт хлопка. Он застыл у бара, бессильно вцепившись в ручку, но не открывая. Слюна скапливается у самого горла, давит, заставляя постоянно сглатывать себя. Глаза горят. От недосыпа.
Хочется курить. Но он не может пошевелиться, ждёт: хлопнет дверь за спиной Падалеки или… или нет? По ногам тянет сквозняком.
— Мне нравится быть со своей семьей, — доносится обиженное из коридора, и сквозняк пропадает. Дженсен не слышит, как закрылась дверь, он слышит шаги за спиной. — Что в этом такого?
Оборачивается. Джаред редко подходит близко, быть может, бережет его гордость, чтобы не пришлось задирать голову. Сейчас он кажется побитым годовалым бычком.
— Да ничего, просто странно, что ты чуть что — срываешься в Техас. Понятно, первое время скучал по дому. Большой и страшный Голливуд, злые и циничные люди, а дома парное молоко и все любят. А сейчас-то? Вроде, большой мальчик уже.
Держать тон сложно, голос норовит то дрогнуть, то предательски сфальшивить. Дженсен балансирует между насмешливой легкомысленностью и серьёзностью, а на лице Падалеки застыла маска обиженного внимания. Он закрылся. Он играет роль. Зачем? Ведь проще хлопнуть дверью, чем терпеть.
«Я же хочу как лучше», — уговаривает себя Дженсен. — «Быть может, понимает?»
Дверцы бара распахиваются, радуя взгляд богатым ассортиментом: размер и цвет жидкостей разнообразен, даже хозяин коллекции вряд ли сможет назвать все её экспонаты, но зато делает широкий приглашающий жест и отходит, не взяв себе ничего.
— Так что она сказала? Почему передумала?
— Семья — это не то, что входит в её планы, — как по написанному, явно повторяя чужие слова, бубнит Падалеки. Дженсен любуется его спиной, а тот — созерцает содержимое бара. — Знаешь, дети… Ванкувер. Я понимаю: какая это семья, если я девять месяцев здесь, а она — там.
— Тогда зачем всё это? — диван опять скрипит под весом его тела, Дженсену этот звук кажется неприлично громким. — Ты же сам хотел жениться.
— Не знаю. Подумалось, что пришло время.
Плечи Падалеки опущены, может, он и не выбирает, что выпить, а просто не хочет показывать лица, вот и застыл у шкафа.
— Так и думал… тебя уязвило, что она тебя бросила, а не то, что вы расстались. Пей, смотри телек, — диван скрипит, скрипит противно, когда Дженсен встаёт. — Я спать. А ты уже завтра наверняка посмотришь на всё иначе…
Быть может, он должен был остаться с ним подольше, проявить понимание и не упрощать всё в край. Но он не знал, о чём говорить. Сочувствовать не мог, и радоваться тоже. Зато уснул, не раздеваясь, едва голова коснулась подушки.
Впервые ему не хочется просыпаться. И открывая глаза в полной темноте — всё ещё не хочется. Поэтому он тут же их закрывает, пытаясь снова уснуть, продлить забвение без мыслей, шинкующих душу. Но рой в голове гудит.
«Шанс» — полузадушено орёт эхо, отражаясь от стенок черепушки.
За окном — ночь.
Давит на клапан. Дженсен нехотя встаёт и ползёт в туалет, по дороге заглядывает в комнату по соседству — на диване, поджав ноги, сопит Падалеки. Удивительно, как тот вообще уместился на нём. И на обратном пути Дженсен заглядывает в комнату снова. Только на этот раз переступает порог и присаживается на краешек дивана — судя по количеству пустых бутылок, Джареда не разбудить даже выстрелом, но всё же Дженсен осторожничает, касаясь его. Руку пронзает от кисти до плеча ударом тока. Давно они не ночевали вместе. Давно он его не касался. Давно не…
Встаёт и отходит к окну. Здесь не так темно, по ту сторону стекла свет ночного города, можно потеряться взглядом, раствориться во множестве огоньков. А рука ещё дрожит, будто чужая, совсем недавно прикрепленная к телу. И колючие мураши скребутся о позвоночник.
Дженсен глубоко вздыхает, успокаивая страх. Если ничего не делать — ничего страшного и не произойдет. Не потому ли он ничего и не делает? И не делал? Всегда был слишком осторожен.
Он говорил о девках, готовых утешить, но сам утешать не хотел, лицемерно изображая сочувствие, потому что мысли все только о том, что теперь-то можно…. Теперь-то не против совести.
Разве он не человек? Разве не заслужил хотя бы шанс попробовать стать счастливым?
Только не знает — как. Он никогда не соблазнял. Он никогда не ухаживал. Не знает, как понравится, как добиться взаимности, поэтому не будет спешить. Сначала просто сблизится. Джаред купил дом, одному ему там будет не по себе… До конца съёмок осталось всего ничего, потом он умотает к своим в Техас, придётся переждать, а с новым сезоном… постепенно, шаг за шагом…
***
— Ты не уснул? — грубый голос вырывает из прошлого и Дженсен вспоминает, что не один. Коллинз загораживает окно, а там, сквозь когда-то плотные, но уже разболтавшиеся жалюзи просачивается робкая предрассветная серость. Клонит в сон. Что-то он рассказал, что-то не стал, но всё равно странно — с какой стати? Отношения с Дэннил стали натянутыми, когда он переехал к Джареду, вот и накопилось. Нужен был слушатель.
«Какой же я слабак».
— Сейчас усну, — отзывается вяло.
— Так я не понял, — Миша шумно сосёт сок из маленькой коробочки, делая паузу, — чего ты как в воду опущенный? Живёте вместе — бери и еби.
Дженсен морщится от грубости, даже то, что она в основном наигранная, не умаляет этого человека. Неужели нельзя хоть чуть-чуть подумать своей головой, прежде чем спрашивать?
— А, понял, — кажется, у Миши привычка самому отвечать на свои вопросы, не дожидаясь собеседника, вот и сейчас он противно намекающее ухмыляется и едва не попадает выпущенной из губ трубочкой себе же в глаз. — Ты ждёшь, что он придёт и трахнет тебя? И долго ждешь? …а-а-а, ах да, всегда ждал. Понятно.
Уместив весь смысл в одну короткую фразу, Коллинз кажется довольным собой. Ему явно чуждо понимание тонкостей и деталей. Но как ни неприятно Дженсену это слышать, ещё неприятнее осознавать его правоту. Грубую, не прикрытую эстетическими лоскутами красивых слов.
— Неужели такой пассив до мозга костей, что даже соблазнить не можешь?
— Не хочу, — резко обрывает его Дженсен, отворачиваясь к спинке дивана и натягивая на плечи плед.
Его затянуло. Он увяз в этом, в этой дружбе, как жук в смоле. Даже оказавшись под одной крышей, проводя фактически 99% времени вместе, казалось, что легче сдвинуть гору с места, чем что-то изменить. Разговоры, манера поведения — всё сложилось уже давно, за годы зацементировалось, стало каркасом, стенами, не дающими свернуть, проложить новый путь. За два месяца Дженсен не смог сделать даже малюсенького шага — намекнуть о своей ориентации.
— Эй, — окрик в спину словно тычок. Миша близко, его голос звучит у самого затылка. — Если хочешь, я буду с тобой. Женишься на своей Дэннил, сделаешь ей ребёночка, все останутся довольны.
Дженсен дышит ровно, кулаки его не сжимаются, в груди не стучит.
— Все — включая меня? — уточняет почти деловым тоном.
— Включая меня, — голос Миши звучит покровительственно, он словно делает предложение века и уверен, что отклонить его невозможно. Слишком уверен в себе. Уверен настолько, что нечем возразить.
***
— Я сегодня не приду ночевать… — упирая взгляд в пол, сообщает Джаред прежде чем исчезнуть на лестнице и оставить Дженсена с противнем посреди кухни. На противне мясная запеканка, пока сырая, но ещё полчаса — и изойдет соком, затопляя пол этажа иссушающим мозг запахом.
— Хорошо, — отвечает брошенный повар. Отвечает никому, потому что Джареда уже и след простыл. Дженсен аккуратно загружает запеканку в духовку, снимает перчатки и берёт телефон. — Алло, Миша? У меня сегодня лишняя порция на одно лицо… Нет, он опять куда-то ушёл.
***
Он ловит их в один из перерывов между трейлеров. За высокой широкой фигурой почти не видно маленькую и худенькую. Женевьев нельзя назвать писанной красавицей, вне съёмочной площадки она грубовата, непосредственна и кажется брошенным на глубину птенцом, отчаянно бьющим по воде недоразвитыми крыльями. Дженсен думает, что это его не касается. В конце концов, ему самому есть с кем трахаться, Джареду тоже кто-то нужен.
***
Миша бесится, когда он принимает сторону Джареда. Есть какое-то извращённое удовольствие в том, чтобы наблюдать, как Падалеки сосредотачивает всю свою энергию на Коллинзе. Тот стал почти единственным объектом шуток актёра, как только они сблизились, словно Джаред понял что-то. И видеть в его действиях ревность — это уже клиника.
Дженсен сходит с ума. А Коллинз, словно болото, засасывает его, требует обожания, не позволяет ничего решать, диктует, а не идет на компромисс. Если не считать первый, быстрый раз, секс с ним всегда — как мат в карточной игре: порой в неожиданных местах, или прямо посреди разговора.
С ним можно забыть обо всём — о Дэннил, о Джареде, о сериале. Он женат, у него есть сын. Он не видит в своих действиях ничего плохого и заражает Дженсена уверенностью и непоколебимостью. Верой в то, что ты просто живёшь, живёшь для себя, для других. И если принять те рамки, куда загоняет жизнь, смириться — то совсем не сложно ощутить себя свободным.
