Ангелы из глины, которые не могут летать, С душами из бумаги, которые горят, С сердцами, которые как опавшие листья, Наши мечты - воздушные замки...* Alessandro Safina — Luna tu.
— Мы обойдёмся и без твоей сраной самодеятельности, сопляк! Судя по всему, далеко идти за Трэверсом не придётся — тюремщик отчитывает кого-то на нижней площадке, куда ведёт изогнутый ряд ступеней из залов мэнора. По ним как раз спускается в подземелья Люциус. — Мистер Тортур, я... гкх-х! Глухой звук удара слышен отчётливо, и можно представить, с какой силой он был нанесён. Малфой морщится, улавливая тяжёлое дыхание, сбитое шипением. — Кто давал тебе разрешение говорить, щенок?! Звучный голос долетает по влажному воздуху до слуха, стоит лишь открыть тяжёлую дверь, ведущую на нижние этажи. А чем ниже приходится спускаться, тем громче он становится. Ну, разумеется. Трэверс никогда не мог пожаловаться на слабые голосовые связки. Когда он ревел на провинившихся подчинённых, те, кажется, моментально теряли десятки лет жизни, едва ли не трясясь от страха. Стоит Люциусу спуститься на нижнюю площадку, вынырнув из каменного тоннеля лестницы, как взгляд тут же скользит к двум фигурам у самого поворота, за которым начинается лабиринт коридоров с дверями камер. Тортур как всегда одет в тёплую мантию, отделанную мехом и кожей, а седые волосы туго перехвачены за спиной чёрной лентой. Молодой и совершенно бледный Пожиратель перед ним вытянулся в струнку, а при виде хозяина мэнора губы его и вовсе потеряли всякий цвет. Рука мальчишки жалась к животу, а глаза слегка слезились. — Добрый день, — прохладно произносит Малфой, глядя на обоих по очереди. Трэверс разворачивается резко. Улыбается во все тридцать два и почтительно кланяется. Не так, как расшаркивался бы перед Тёмным Лордом, конечно. Но доля дежурного страха была замечена Люциусом. — Мистер Малфой, как хорошо, что вы зашли. — Несомненно. Взгляд серых глаз скользит по молодому человеку, который продолжает шумно дышать через нос. Волосы его недлинные, аккуратно расчёсаны и кажутся чёрными в полутьме коридора, освещённого только парой факелов. На вид — лет двадцать. Лицо бледное, но хорошо заметно, что парень пытается сохранить в себе остатки достоинства. Несмотря на это, он тут же опускает синие глаза и выдавливает из себя: — Здравствуйте, мистер Малфой. — Ты можешь быть свободен, — гаркает Трэверс. И добавляет, когда парнишка бросает на него опасливый взгляд, покорно шагая в сторону коридоров: — Зайдёшь ко мне в кабинет после дежурства. — Да, сэр. Тот отворачивается торопливо и практически сразу же скрывается за углом. Люциус несколько секунд осматривает пустую площадку с тяжёлым столом в углу, на котором нагромождены железные ящики с документами. Замкнутое помещение всегда казалось ему тяжёлым и давящим. — Что произошло? — негромко спрашивает он. Тортур взмахивает рукой, будто речь идёт о чём-то незначительном и не имеющем место быть. — Новобранца привели, вторую неделю работает. Всё никак не поймёт, что нельзя идти на поводу у крыс, — он брезгливо вытирает костяшки о мантию. — Сегодня утром дал одному из этих мразей жрачки больше, чем положено. Тьфу. Люциус молча жмёт губы. Затем идёт в сторону коридора, а Трэверс торопливо следует за ним, едва слышно бормоча: — В гробу я таких работников видал. Совсем ваши верхи непереборчивыми стали... А мне за ними присматривай... А мне ответ держи перед... — Драко сказал, что ты хотел видеть меня. У Малфоя нет желания выслушивать причитания, которые, если их не пресечь, могут затянутся на долгое время. — Да, ваш внимательный сын оказал мне большую честь, передав вам мою просьбу. — И что же произошло? Мужчины поворачивают в паутину коридоров, и тут же навстречу выплывает один из молчаливых патрулирующих, который тут же меняет свой курс, стоит ему заметить хозяина мэнора. Видимо, “новобранец” уже сообщил ему о неважном настроении начальства. Тортур всё ещё хмурит седые брови, однако покорно качает головой, цепко вглядываясь в обитые железом двери с номерами, мимо которых они проходят. — Да я уж и не знаю, говорить ли вам, мистер Малфой. Очередная волна раздражения поднимается в груди, когда Люциус бросает на тюремщика быстрый взгляд. Затхлый запах темниц, заметно усилившийся здесь, не прибавляет ему желания оставаться тут дольше, чем потребуется. Трэверс тут же забывает о своём сомнении. — В общем, та грязнокровка, которую не так давно притащил на горбу Лестрейндж... Малфой напрягается, однако лишь крепче сжимает пальцами трость. — И что с ней не так? — Не с ней, — тут же трясёт головой Трэверс. — В соседней от неё камере мальчуган додыхал. Хилый такой, без глаза, если помните... С месяц уже гниёт здесь. Не помню имени его... Сбивчивую речь практически сразу прерывает вопль из ближайшей камеры. Люциус хмурится, наблюдая за тем, как тюремщик на миг сжимается, будто смутившись. И, бормоча что-то вроде “я же просил предупредить, чтобы они молчали”, останавливается напротив двери, из-за которой всё ещё раздаётся равномерное подвывание. Заглядывает в крошечное окошко и кривится, с размаху шибанув кулаком по створке. Подвывания тут же становятся тише, однако не прекращаются. — Падаль... — шепчет тюремщик. Возвращается к ожидающему Малфою и извиняюще усмехается. — Прошу прощения. Никак не научатся закрывать рты. Так вот, о чём я говорил... Парень этот, калека, вчера пришёл в себя. Тон его напряжён. Видно — нервничает. Просчитывает реакцию Люциуса. Тот же только устало и безразлично смотрит. — Я помню, ты говорил, что ему день-два оставалось, — и снова хмурится, когда Трэверс жмёт плечами. — Клянусь Мерлином, мистер Малфой, я сам не знал. Сегодня один из патруля сообщил. И сказал что новенький этот пропитания ему выдал чрезмерно. А нам на черта здесь лишние рты, верно? Малфой вздыхает, преодолевая в себе желание сильно сжать пальцами переносицу. Или крепкую шею Трэверса. Он действительно думает, что Люциусу сейчас есть дело до какого-то одноглазого... К дьяволу. У него начинала болеть голова. В ней густым коктейлем смешивается стойкий запах гнили, истеричного воя сумасшедших и успевшее надоесть гудение от очередной бессонной ночи. Зато теперь ещё на одну загадочную проблему больше — не хватало, чтобы все заключённые разом излечились ото всех своих недугов. — Верно, — произносит он. — Это ты и хотел мне сообщить? — Да я теперь уж и не знаю, что с ним делать, — бурчит Трэверс, кивая проходящему мимо Пожирателю. Тяжёлые шаги его отдаются лёгкими вспышками боли в висках. — Может, приказать не давать ему паек? — Кормить нужно всех. — Ну так мы же только продукты на него переводим, а? — Кормить нужно всех, — жёстко повторяет Малфой. — Если он здесь, значит Лорда заинтересовал, и если он в состоянии употреблять пищу, пусть употребляет её. А нет — так пусть дохнет к чертям. Видимо, металлические нотки слишком громкие, потому что Тортур бледнеет под прямым взглядом Люциуса, примерно как и тот мальчишка, которого сам же отчитывал на площадке перед лестницей. — Да, сэр. Прошу прощения. Малфой ещё какое-то время смотрит на Тортура, а затем переводит взгляд и находит камеру грязнокровки. — У меня здесь ещё остались дела, Трэверс. Надеюсь, у тебя всё. Тюремщик нервно переминается с ноги на ногу. — Конечно, мистер Малфой. — Рабастан был здесь? — Ушёл полчаса назад. Сказал, что вы... — Да, я ему поручал. Свободен, Тортур. И тот практически сразу же растворяется в полумраке. А Люциус ускоряет шаг, стараясь выкинуть эту чушь из головы. Это явно не его проблемы. Пусть поступают со своими крысами, как считают нужным. Всё, что интересовало сейчас — быстрее закончить с девчонкой да вернуться наверх. В конце концов, может быть ему удастся немного поспать. Если попросить эльфов принести ему зелье Сна-без-сновидений, которое он иногда себе позволял. Дверь открывается без скрипа. И закрывается так же тихо, когда Люциус проскальзывает в камеру, на мгновение останавливается, вглядываясь в полумрак за решёткой. Грязнокровка сидит в углу, обхватывая руками колени, сжавшись в ком и натянув подол своей тряпки практически до самых пальцев ног. По крайней мере, в сознание её приводить не нужно. Сегодня она вполне крепко держит свою голову с грязными свалявшимися волосами на весу и не выглядит такой дезориентированной, как в прошлый раз. Стоит ей заметить Малфоя, как на миг что-то вспыхивает в глазах. Он ещё и рта не успевает раскрыть, а девчонка уже выпрямилась и уставилась прямо на него. Широко открытыми, взволнованно сжимая кулаки, словно... узнала его. Так обычно смотрят на людей, которые могут помочь. Взгляд мечется по нему и от этого становится не по себе. От осознания, что он, скорее всего, первый знакомый ей человек за последнее время. И эта непонятная, неправильная надежда в её глазах тухнет очень быстро. Ему стоит только усмехнуться краем рта. Жёстко и холодно, складывая руки на груди и слегка наклоняя голову. Здесь не место для иллюзий, дурёха. И она будто слышит. Моргает раз-другой. Взгляд теряется: медленно смещается сначала на плотно застёгнутую мантию Люциуса. Затем на каменную стену, становясь совершенно пустым. И в конце концов девчонка отворачивается, уставившись в пол около себя. Малфой понятия не имеет, что за внутренняя борьба только что произошла, однако в полной тишине за несколько секунд из воплощённого упоения она снова превратилась в пустую и бессильную тень. Кукла. С тонкой шеей и торчащими ключицами. — Уже обжились в новых апартаментах? Какое-то извращённое удовольствие протягивать слова с этой издевательской насмешкой, которую он вышколил в себе до автоматизма. Она не шевелится, а Малфою кажется, что он слышит, как что-то внутри неё горько завывает. На что она рассчитывала? Что он собирается её выручить? Только потому, что когда-то они с его сыном вместе учились в Хогвартсе? Это смешно. Тишина дарит несколько секунд для того, чтобы рассмотреть: на её профиль падает свет — вполне зажившая часть лица. Теперь практически исчезла и та корка, что покрывала его. Зато проявилась синеватая бледность. — Наконец-то у нас появилась возможность поболтать, — Люциус останавливается у самой решётки. Девчонка не двигается. Только едва заметно подрагивают её плечи в такт неровному дыханию. Он смотрит на запястья, которые она сжимает пальцами так, что кожа натягивается. Безобразные синяки — чёрные, алые, желтоватые — на её руках почему-то никуда не делись. Зато укус исчез, будто и не было. Малфой стискивает зубы. Какого чёрта смотреть, он видел тысячи таких, как она. Раскурочивал их внутренности магией похлеще, чем свора Сивого. Убивал, не глядя. Вот и сейчас. Он не хочет рассматривать её, он хочет поскорее покончить со всем этим. Внезапно приходит мысль, что и правда — убить её было бы куда проще, чем пытаться... говорить. — Отвратительные манеры не обязывают тебя отвечать, когда к тебе обращаются? — он действительно зол. И это придаёт его голосу нужную нотку. — Не заставляй меня открывать решётку и заходить внутрь. Грейнджер тут же поднимает взгляд. Который в сознании разрывается образом чистенькой девчонки в юбке до колена. Огромные глазищи и пышущая здоровьем кожа. Явно не то существо, что скукожилось во мраке своей камеры. — Что вам нужно, мистер Малфой? Он определённо изменился с тех пор. Её голос. Сейчас его можно было бы назвать избитым. Трясётся и прерывается, и... наверное, ей больно говорить. Подойти к решётке ещё ближе, не отрывая глаз от сжавшейся на полу девчонки — этого достаточно, чтобы она сжалась ещё сильнее, однако головы не опустила. — Хорошо, что ты помнишь меня. Грейнджер молчит, и судя по затравленному выражению лица, она была бы счастлива не знать его никогда. Затем губы снова невесомо шевелятся: — Что вам нужно? Он её не оставляет без ответа. Протягивает руку с тростью и указывает набалдашником прямо в её сторону. — Нам нужна ты. Ореховые глаза распахиваются ещё шире, хотя, кажется, это почти невозможно. А лицо, Малфой уверен, бледнеет ещё на несколько тонов. — Но я... Голос обрывается. Требуется мгновение, чтобы собраться. Люциус улавливает его и едва сдерживается, чтобы не дать себе усмехнуться. — Я ничем не смогу вам пригодиться, — негромко лепечут сухие губы. — Я обычная... — Ну, конечно, — с напускным пониманием протягивает он, замечая в её взгляде напряжённый страх. Она не разрывает зрительный контакт. — Ты обычная грязнокровка, отбившаяся от вашей вшивой стайки повстанцев? — Да... — ещё тише срывается с губ Грейнджер. — Да, так и есть. Смотрит, вглядываясь в саму подноготную. Слишком открытое лицо. Будто говорит правду. Ещё несколько мгновений Люциус сохраняет на лице сочувствующее выражение, а затем кривит губы, отдёргивая голову, словно ему противно смотреть на это. И ему действительно противно. — Тогда скажи мне, обычная грязнокровка, почему твоё сознание закрыто от проникновения в него? — шипит он сквозь зубы, и Грейнджер вздрагивает. Это вызывает новую огромную волну гнева, а её взгляд снова оживает — на этот раз в нём столько презрения, сколько могут вместить в себя переполненные болью радужки. Словно в один момент до неё дошло, что происходит. Что Люциус уже знает о том, что она всё ещё пыталась скрывать. И взгляд неожиданно становится жёстче. Она, как проклятая, трясёт головой. Грязные пакли скачут по плечам. Какие разительные изменения - из забитой тихони в сосредоточение упрямства. Играет девчонка превосходно. — Я ничего не скажу вам, — и в голосе паника, придающая ему силу. — Разумеется, скажешь. Но для начала выслушаешь меня очень внимательно, потому что повторять дважды я не буду. Грейнджер тяжело дышит, глядя исподлобья. — Ты можешь согласиться на помощь Тёмному Лорду, помогая ему по собственной воле, предоставив всю информацию, которой владеешь и которую скрываешь. Тогда тебе будет дарована лёгкая смерть как предательнице единственной правильной стороны и участнице движения, направленного против власти Лорда, — сухо чеканит Люциус, не отрывая от стремительно белеющего лица брезгливого взгляда. Что-то в её глазах. Не даёт усомниться в том, что ответ очевиден. — Нет. Твёрдо и уверенно. Словно она действительно готова умереть за то, что хранится в её хрупкой черепной коробке. Малфой сжимает губы в тонкую полоску. — Вы подписываете себе мучительный смертный приговор, мисс Грейнджер. Мы всё равно узнаем, что вы скрываете. — Мне плевать, — а дрожащий голос орёт за неё о страхе, снедаемом изнутри. — Вы просто идиот, если думали, что я по своей воле буду... Договорить она не успевает. Затылок ударяется о стену, и её тело волочит наверх, поднимая на подгибающиеся ноги. Скомканная ткань сарафана повисает на плечах, и кажется, он сам куда тяжелее, чем хозяйка. С губ срывается шипение. — П...рекратите... Руки, которыми она зачем-то тянется к шее, прижимаются к стене. Дверца решётки с грохотом открывается, шарахнув железными прутьями о прутья. Люциус, влетающий в клетку, видит, как грязнокровка пытается отвернуть голову, противясь магии, но не может даже отвести глаз. — Ты, отвратительная, грязная, ничтожная, тварь, — рычит он, в два шага преодолевая расстояние до неё. Кончик палочки жмётся к натянутой коже горла, покрытой слоем пыли и грязи, принесённой ещё из Клоаки. — Посмеешь ещё хотя бы раз обратиться ко мне в подобном тоне... — И что? — хрипит она, а Малфой видит, как на распахнутые глаза наворачиваются от боли невольные слёзы. — Я могу говорить... что захочу. Вы... не тронете меня... вы — сборище трусливых недоумков. Люциус практически не ощутил вспыхнувшего жжения на внешней стороне ладони, когда лицо девчонки запрокинулось ещё сильнее — вверх и вбок — от хлёсткой пощёчины. Он успел только осознать, что кожа у неё тёплая, несмотря на то, какой бледной казалась. И сейчас на ней проступал отчётливый наливающийся след. — Идиотка, — произнёс он сквозь зубы. — Твоя жизнь сейчас целиком зависит от меня. Грязнокровка несколько мгновений не шевелится. Натужно и шумно дышит, и Малфой ловит себя на том, что сверлит взглядом непрерывно движущуюся жилку под тонкой кожей шеи. На ней остался лёгкий след от палочки. Девчонка медленно поворачивает голову и во взгляде её столько режущего, что почти хочется отвести глаза. — Ну так убейте меня, — выдавливает она, облизывая кровь с треснувшей, видимо, от удара, губы. — Уж это вам под силу. Люциус сжимает челюсти, чувствуя, как движутся под кожей желваки. Рука с палочкой взметается вверх, едва не пронзив грязнокровке висок с синеватыми венами. — Легилименс! Она зажмурилась. Сейчас должен быть толчок. Внутренний толчок в сознании, словно ветер ударяет в спину. Словно летишь с крутой горы вниз, в чужие мысли, море чужих образов. И толчок произошёл. В пустоту. Будто пространство в разуме Люциуса покачнулось, собралось в тугой ком. Рванулось вперёд и ударилось о камень, разлетевшись вдребезги. Почти отпихнуло его от неё, едва ли не физически. Он моргнул, делая автоматический шаг назад, и выдохнул, глядя в её открывшиеся тёмные глаза. Переводя дыхание. Яростно стискивая челюсть, когда заметил в них что-то, похожее на насмешку. Эта дрянь своё получит. — Легилименс! Она шипит, когда палочка врезается в висок и царапает кожу. Люциус ощущает, как всё его существо стягивается в гудящий шар, и снова ударяет магией. Практически вибрирует мощью и в следующую же секунду разрывается на куски, сталкиваясь с... этим. Битая в осколки пустота. — Да что ты такое?! — рявкает он, задыхаясь от бессильной ярости, которая жрёт его изнутри. Боль в голове увеличивается втрое. Он рывком отворачивается, рыча сквозь зубы. Слыша, как лёгкое тело съезжает по каменной стене обратно на пол. Чертовщина. Это какая-то чертовщина. Люциус на миг прикрывает глаза, восстанавливая в себе привычный контроль. Возвращает внимание к грязнокровке. Грейнджер смотрит на него, и теперь к насмешке в её глазах примешивается страх. Слабость. Она будто снова постепенно выключается, пока по светлой коже вниз по щеке стекает густая бордовая капля. — Голову мне... не проткните... — шепчет девчонка, снова облизывая губы. Стирая кулаком кровь с лица, размазывая её по скуле. Малфой молчит. Отвратительно. Он чувствует себя беспомощным. Этот дьявольский блок, будто её череп вылит из титана. Резким движением Люциус прячет палочку в трость и брезгливо кривит губы, когда Грейнджер со страхом ловит это движение взглядом. А затем он разворачивается и размашисто шагает к двери. Чёрная мантия развевается как плащ, закручиваясь вокруг его ног. Захлопнувшаяся решётка ударяет по слуху и словно становится условным сигналом к слезам, которые вдруг льются по щекам Гермионы. Она смотрит в спину высокой фигуры, которая через мгновение исчезает за тяжёлым деревом двери, и стоит створке закрыться, как девушка роняет голову на руки, прижимая ладонь к пылающему виску. Слёзы текут, текут и не собираются останавливаться никогда, наверное. Ей больно, холодно, страшно — и это единственное, что помогает ей удерживать себя в сознании. Держись, Гермиона. Ты сможешь, ну же. Слабым движением она отталкивается от стены, твёрдость которой всё ещё помнят гудящий затылок и содранная на шейных позвонках кожа. Медленно доползает до матраса и сворачивается на нём в тугой клубок, стараясь посильнее затянуться в лёгкую материю сарафана. Не обращая внимания на пекущую боль в руках и лице, горящую от удара щёку и пульсирующую резь в рёбрах. Всё пройдёт. Всё будет хорошо. Главное не открывать глаза, и, возможно, получится уснуть. Но взгляд упрямо буравит прореху в матрасе, от которого несёт чем-то грязным и липким. Наверное, так же сейчас пахнет и от неё самой. Тогда эта брезгливость в серых глазах ублюдка Малфоя объяснима. Его лицо стоит в сознании и от этого по щекам снова текут слёзы. Это больно — они попадают в незажившие раны и жгут, словно перец. Это стыдно. Гермиона проклинает себя за глупый порыв — когда она увидела его, входящего в её камеру, она на миг подумала... ей показалось... Что он поможет. Потому что перед глазами вспыхнуло испуганное лицо его сына, когда тысячу лет назад его призвал к себе Волан-де-Морт прямо посреди школьного двора. Места, которое когда-то было родным, до смешного безопасным. Так давно. За считанные минуты до того, как мир канул во тьму. Мы всё равно узнаем, что вы скрываете... Его голос не изменился. Низкий и гулкий. Нет. Они никогда не узнают. Никогда не узнают от неё ничего. Ничего. Вы подписываете себе мучительный смертный приговор, мисс Грейнджер... Она сжимается, подтягивая к себе колени. Утыкаясь в них носом и жмурясь, стараясь перебороть пухнущий в сознании ужас. Огромный и парализующий. Она не хотела умирать. Ей было страшно. Мерлин, так страшно. Нужно было не думать, просто отключить это. Но понимание того, где она находится, лишало других мыслей. Осталась только одна, стучащая, колотящаяся о стенки её головы. И она приводила в ужас. Гермиона Грейнджер боялась смерти.___ *Angeli di creta che non volano Anime di carta che si incendiano Couri come foglie che poi cadono Sogni fatti d’aria che svaniscono...