Светлейшая аранель

      - Не пугайся, эллет. Я принесла тебе плащ, согреться...       Задыхаясь от испуга и холода, я смотрела на знахарку, что лениво достала трубку и сунула в рот. Разжигать она ее не стала, просто посасывая длинный мундштук.       - Когда Вы поняли? – помедлив, я вышла из воды, вздрагивая от ледяного воздуха.       - Когда увидела тебя, - старуха усмехнулась и протянула мне длинный теплый плащ. – Я не так слепа, как гномы и люди. Ты, конечно, прекрасно изображаешь юношу, но даже для эльфа ты слишком грациозна и нежна.       Торопливо завернувшись в плащ, я взглянула на знахарку.       - Вы сохраните мою тайну?       - Кто я такая, чтобы вмешиваться в дела бессмертных? – усмехнулась старуха. – Если такая девушка как ты обрезала волосы и оделась в мужскую одежду, значит, причина была более, чем серьезна...       Я кивнула.       Я чувствовала, как холод проникает под кожу и вцепляется жестокой хваткой в ноги. Поэтому я торопливо ухватилась за брюки, встряхивая, и старательно начала отчищать с них грязь. Посмотрев на меня, знахарка, сморщившись в улыбке, взяла мой камзол и присоединилась ко мне. Благодаря ей я очень быстро оделась и, натянув сапоги, закуталась в плащ старухи, стараясь унять озноб.       Вдруг знахарка ухватила меня за руку и притянула пальцы к глазам, пытаясь что-то рассмотреть в сумеречном свете луны, захватывающем небосклон. Недоуменно взглянув на меня, она пробормотала:       - Никогда бы не подумала. А тебя часом не тошнит, девочка?       Я ошеломленно выдернула замерзшую руку, пряча ее под плащ, и только потом поняла, какой вопрос она мне задала. Тошнота была со мной уже круглосуточно.       Старуха по моему лицу поняла, что угадала, потому что сокрушенно покачала головой и сказала:       - Бедная... Это кто же тебя так не любит?       Я молчала, не зная что сказать.       - Кто-то опасался, что ты беременна, - сказала знахарка. – В Хараде и Умбаре это зелье известно под названием уйлу и очень популярно в определенных кругах. Но там знают, что если женщина не ждет ребенка, зелье будет убивать ее саму.       Я растерянно застыла, уставившись на старуху.       - Видишь, синева по ногтю и вокруг, - знахарка снова взяла мою руку. – Ты, наверное, думала, что это от холода... Но нет. Это уйлу. И ты вовремя ушла оттуда, где тебе его регулярно давали...       Опасался, что беременна...       Разумеется, ребенок мог все изменить. Внук Трандуила не мог быть отшельником и беглецом. Видимо, после ставшей известной всему Лихолесью истории про зелье вожделения, когда только слепой не заметил, что принц красовался с засосом на шее и прикушенной губой, предприимчивый отравитель решил подстраховаться. А потом подумал – зачем останавливаться? Потеряю ли я ребенка или умру сама, оба варианта устраивали моих врагов...       Я покраснела от воспоминаний и зажмурилась от тоскливой боли, сжавшей сердце. Как же так? Как такое желание и нежность уживались в аранене, если в его сердце была Идриль?! Я до сих пор не могла этого понять...       И как?! Как Леголас мог поверить, что я хотела отравить его отца?!       - Не плачь, девочка, у тебя будут дети. Я выведу этот яд из твоего тела, и он перестанет тебя убивать. А там, смотришь, ты нарожаешь своему эльфу маленьких эльфят.       Я вздрогнула.       Ошеломленная, я настолько увлеклась своими переживаниями, что забыла о знахарке. И не заметила, что слезы текут по моему лицу.       - Нет, госпожа... – прошептала я. – Этому уже не бывать...       - У богов на все свое мнение, девочка, - усмехнулась знахарка. – И не называй меня госпожой. Я - Мага...       Я так и не узнала, к какому народу она принадлежала и какие земли называла родиной. Годы ее терялись в прошлом и, не зная наверняка, ей можно было бы дать... лет семьдесят... или двести... или пятьсот... Продубленная временем и солнцем, ее кожа была как сморщенное старое яблоко. И лишь яркие, насмешливые глаза, да широкая улыбка, располагали к себе и внушали доверие.       По словам Маги, она торговала зельями, настойками и травами, сколько себя помнила. И обошла все Средиземье не один раз. И не было травинки на этой земле, которую она бы не знала.       Старуха, посмеиваясь, шла следом за мной, ворча на мои быстрые ноги. И в говоре ее я слышала знакомые нотки и звуки эльфийских квэнья и синдарина, и понимала, что Мага не так проста как кажется.       Кто она?       Я не знала. И, наверное, не особенно старалась узнать.       С каждым днем уходило то обволакивающее чувство оглушения, что так владело моим разумом, и которое так долго руководило мной... Остались лишь растерянность, опустошение и странное ощущение – будто я очнулась от тяжелой болезненной дремы.       Еще ни разу в моей жизни я не испытывала такого горького чувства ошеломления. И такой пустоты. В сердце. В душе. В голове.       Пустота... звенящая, болезненная, гулкая.       Все во мне онемело, и будто раздирающий связки крик замер где-то внутри.       И мне казалось, что стоит открыть рот, и этот пугающий, жуткий, яростный вой вырвется наружу.       Это необъяснимое, неотвратимое ощущение было таким всепоглощающим, что мои чувства, казалось, притупились, словно все произошедшее было предрассветным сном, исчезающую мысль о котором я пыталась уловить... Я не чувствовала ни ненависти, ни презрения при мысли о Леголасе. Будто не он отвернулся от меня, не он промолчал... не он предал.       Но аранен оставался в моих мыслях... в моих снах. Словно память о нем пыталась разбить лед, сковавший мое истекающее тоской сердце.       Первую порцию своего напитка Мага дала мне той же ночью.       Какое-то мгновение я раздумывала. Пить или не пить.       В голове моей пронеслось сразу несколько сумасшедших идей, увязнувших в усталых мыслях. Лекарство или яд? Что дала мне знахарка? Ведь я не знала ее...       Если яд... То пусть уж действует быстрее. Жизнь беглеца и изгоя была мучительна для эльфа.       Лекарство?       Что ждало меня кроме изгнания и вечных скитаний? Но одно я знала точно – я не хочу умереть от неукротимой рвоты. Лучше уж вылечиться и умереть мгновенно от удара палача...       И я выпила горький настой.       Я вернула Девлину плащ, без которого он все время мерз и сердито ворчал, поглядывая на скорбно нахохлившегося Тивлина.       У знахарки я раздобыла капюшон с небольшой пелериной, которая не мешала выхватить, при необходимости, мечи. В тоже время, можно было прикрыть голову от ветра, мокрого снега и любопытных взглядов. Волосы, которые теперь постоянно лезли в глаза, я перевязала тесьмой через лоб. Кроме того, они стали сильнее виться...       Леголас как-то назвал их кудрявыми...       Поймав себя на этой мысли, я, мучительно выдохнув и сжав кулаки, подняла лицо к спрятавшемуся за облаками небу. Ты со мной даже здесь...       Ранним промозглым утром в караване просыпалась жизнь.       Раздраженные замерзшие путники, ворча и толкаясь, торопились свернуть лагерь, запрячь упирающихся животных и, наконец-то, выйти на тропу.       Я дремала, сидя на свирепо выгнувшемся корне, в ожидании моих спутников, что всю ночь отмечали воссоединение с сородичами и теперь с бледным видом суетливо собирали пожитки.       Знакомая волна горечи и судорожные толчки в желудке заставили меня сморщиться и спрыгнуть с корня. Не глядя на гномов, я торопливо отошла за деревья и опустошила желудок. Чувство омерзения и странного стыда владели мной, когда я, вытирая рот снегом, возвращалась к лагерю.       - Ты совсем не умеешь пить, - мучительно икая, сказал мне Девлин. - Выпили-то тогда всего пять кувшинов, а ты третий день блюешь! А еще говорят, что лихолесские эльфы дорвинионнское вино хлещут бочками...       Я рассмеялась. Гномы.       И впервые поймала себя на том, что улыбаюсь... А ведь еще несколько дней назад мне казалось, что я на это больше не способна. И, несомненно, я должна была поблагодарить за это гномов.       Утомительная дорога по расхлябанной тропе требовала внимания и осторожности. Повозки тащились медленно, и я съехала с тракта в лес, пустив свою пегую лошадку вдоль него. Я не углублялась в чащу, наслаждаясь звуками капели и запахом тающего снега. Синицы наперебой кричали, и даже солнышко осторожно дотрагивалось до озябшей коры могучих деревьев.       Каждый день наша дорога уходила все дальше на юг. Весна буквально шла нам навстречу. Едва заметно, по чуть-чуть, но ее шествие уже было не остановить.       Придержав лошадь, я пропустила караван и осторожно выехала на тропу.       Глаза мои скользнули по колеям от телег и месиву из снега и грязи, которое оставили всадники. Наследили мы изрядно. Оставалась маленькая надежда, что орки не ожидают, что в такое трудное для путешествий время люди осмелятся сунуться в лес.       Внезапно я услышала кряхтение и настороженно всмотрелась в большой сугроб, за которым кто-то сопел. И вдруг стал задом выползать на тропу.       - Я тут весь упал! – просипел уже знакомый мне голос Ульфа, пьяницы из Эсгарота.       Я усмехнулась и спешилась, чтобы помочь ему встать.       Толстяк крепко ухватился за мои руки, и я еще успела удивиться, насколько цепкие у него пальцы, когда услышала стук копыт, и на тропе показались мои товарищи.       - Да чего с ним случится? – донесся до нас голос Девлина. – Наверняка, он с какой-нибудь березой обнимается, как у них, у эльфов, принято! Либо в любви ей объяснялся, либо снова... того... чистился!       Тивлин пнул друга ногой и проворчал, глядя на меня:       - Элурин, ты не пропадай так... Тут места опасные.       Я улыбнулась.       Мои добрые гномы.       Остановился Асгон только в сумерках.       Не думаю, что это верное решение. Лично я не могла осмотреться в тающем свете, скрадывающем все подробности и опасности местности, не говоря уже о следах. Но, быть может, эсгаротец уже ходил этой тропой и знал все места для привалов.       Вскоре лагерь усеяло множество крохотных костерков, на которых путники торопливо готовили еду и грелись. К ночи большинство из них должно быть погашено, чтобы не привлекать внимания огнем.       Мои пальцы бегали по узорчатой резьбе, покрывающей плечи и рукоять лориэнского лука аранена. Я отчистила грязь и ласково втирала масло в пораненные грани дерева, бездумно уносясь мыслями в прошлое.       ...где сильные пальцы трепетно переплетались с моими, накрывая поверх рукояти лука. А прерывистое дыхание опаляло мою вспыхнувшую румянцем смущения щеку. И глаза - голубые, яркие, так близко смотрели на меня, что я видела каждую по-девичьи длинную загнутую ресничку, обрамляющую их. Лишь голос - холодный, надменный, обжигал насмешкой, заставляя меня выпрямляться, отталкивать плечом, сбрасывать руки аранена, который так внезапно решил указать мне на мои ошибки на стрельбище:       - Зачем тебе лук, полуэльф? Ты даже равновесия не чувствуешь и локоть постоянно опускаешь... Сидела бы за прялкой...       Мне было семнадцать. И Леголас снова и снова возникал в той моей беспечной жизни, чтобы обидеть, задеть и вызвать мой гнев...       Я никогда не была равнодушна к нему.       - Зачем тебе лук, парень? Ты же не умеешь с ним обращаться, - вывел меня из задумчивости голос одного из воинов Асгона. Высоченный широкоплечий молодой мужчина присел возле нашего костра. – Продай его мне.       Я взглянула на человека и улыбнулась.       - Попробуй сначала натянуть тетиву.       Воин усмехнулся.       - Ну, уж если такой хилый мальчишка это сделал, мне и подавно удастся.       Я сморщилась. Меня коробило от того пренебрежительного отношения, что сложилось обо мне в караване. Не столько потому, что это касалось именно меня, хотя для меня это было достаточно непривычно и унизительно, сколько оттого, что презрение это автоматически распространялось на всех эльфов сразу. Будто до этого они видели их только издалека, и моя глупая оплошность разрушила чудесный миф.       Я поднялась и протянула лук.       С уверенностью воин положил пальцы на рукоять, и невольно я напряглась. А если я не права, и этот человек обладает невиданной силой?..       Насмешливо взглянув на меня, человек дотронулся до тетивы и потянул. Его уверенность и улыбка исчезали по мере того, как медленно сгибался лук. Девлин и Тивлин многозначительно переглянулись.       Лицо воина покраснело, и с губ окончательно сошла улыбка, а когда он натянул тетиву примерно до середины хода, то локоть его задрожал...       Тетива гулко зазвенела, вырываясь из пальцев человека, и воин ошеломленно взглянув на меня, кинул лук обратно мне в руки.       - Проклятый эльф!       Я погладила узорчатое дерево и тоскливо улыбнулась. Как часто я говорила эти слова в адрес аранена.       Дни были скучны.       Ночи невыносимы.       Леголас неизменно приходил в мои сны, стоило только закрыть глаза.       То ласковыми поцелуями касаясь шеи и скользя по плечам чуткими пальцами, он прижимался ко мне, заставляя ощущать его... заставляя пылать мое тело. То с холодным надменным равнодушием отворачивался от меня, одним лишь взглядом бросая в пучину мучений разум.       И каждую ночь я будто боролась с наваждением, шепча, как в забытьи:       - Я больше не твоя!       - Мне кажется или эльф боится, что его съедят? – как-то утром спросил Девлин Тивлина, когда я привычно удалялась к деревьям, чтобы опустошить желудок.       - Почему? – спросил тот изумленно.       - Не спит толком и бормочет постоянно: я больше не еда, я больше не еда...       - Тьфу! Девлин! Что бы ты не курил, выбрось это! – Тивлин сердито сунул другу в руки седло. – Твой табак, похоже, заплесневел, раз тебе дикость такая уже мерещится!       Мы продвигались все южнее и южнее.       С каждым днем становилось теплее и, казалось, что наша настороженность и подозрительность лишь заблуждение. Лишь боязнь неизвестности, помноженная на многолетний страх.       Последняя вьюга злилась на десятую ночь нашего пути, пытаясь застелить все кругом белым полотном. Но к утру снег осел и под первыми же лучами солнца стал таять. Мокрые, злые путники ворчали друг на друга и на настырную зиму, что не хотела убираться восвояси.       Но с того утра весна бесповоротно вступила в свои права.       Проталины отвоевывали у снежного наста поляны и просеки. Тут и там дерзко пробивался зеленый росток первоцветов. Пахло тающим снегом, землей и древесиной. Стволы шептались, просыпаясь от спячки, и аромат задышавшей под солнечными лучами коры наполнял все вокруг. Зелень словно разбрызгали по тяжелым веткам, и крошечные, яркие, сочные почки лопались, добавляя в дурманящий весенний воздух свой смолистый запах.       Подснежник, такой трогательный, такой нежный... Будто хрустальный, искусственный и, в то же время, абсолютно естественный, дерзко кивал своим белоснежным бутоном.       Завороженная, тронутая до глубины души этим рождением жизни, я замерла не в силах объять это, впитать необыкновенное ощущение, лишь наслаждаясь каждым мгновением, каждым тоном запаха, каждой каплей краски... Глаза мои скользили по буйству ручья, что стремительно пробивал себе дорогу сквозь тающий снег.       Улыбаясь, трепеща, забывшись, я подняла глаза и... замерла.       Он смотрел на меня, повернув голову. Большой, матерый, во всем великолепии зимней шубы... Волк.       На мгновение я растерялась. Но вдруг поняла, что он так же замер и хвост его опущен, шерсть спокойна, а брыли не морщатся, приподнимаясь, обнажая острые клыки. Я смотрела в его желтые глаза, что взирали на меня настороженно и внимательно, и не могла отделаться от чувства, что волк чего-то ждет от меня.       Наконец, серый двинулся с места... Сделал несколько шагов назад. И снова посмотрел на меня. Отступил и снова смотрит, будто приглашает, зовет.       Я шагнула к нему, и волчара прыгнул в сторону и закрутился, посматривая на меня. С каждым моим шагом он удалялся от меня, увлекая в чащу и, вскоре, с быстрого шага я перешла на бег. Как только волк понял, что я следую за ним, то перестал оборачиваться.       Серой тенью он мчался передо мной.       И стремительно пересекая заросший подлеском участок леса, я старалась не упустить его из вида.       Вскоре я услышала рык и стон, визг и ворчание, и через секунду вылетела на еще нетронутую весной поляну, посреди которой билась в капкане волчица.       Она была гораздо мельче, чем самец, и в огромном медвежьем капкане безвольно подрагивали ее передние лапы. Было видно, что волчица уже пыталась отгрызть себе одну лапу, чтобы вырваться из страшных тисков, но это скорее было отчаянием, чем путем к спасению. Ту лапу, которую капкан размозжил у пясти, еще можно было отгрызть, но вторая была зажата аж у локтя.       Волк подбежал к подруге, тыкаясь ей в морду. Волчица жалобно заскулила.       Я вздохнула и сделала шаг.       Волки посмотрели на меня, будто спрашивая: «Чего ты ждешь, эльф?» И я осторожно присела рядом с самкой.       Расчистив от жесткого снега капкан, я поморщилась. Это страшное безжалостное оружие было поставлено недавно, до последнего снегопада, и еще не успело заржаветь. Значит тот, кто поставил его, промышлял где-то здесь в лесу, куда ни люди, ни эльфы просто так не сунутся.       Не без труда я разжала кошмарные железные когти ловушки и, освободив лапы волчицы, отбросила капкан в сторону. Смыкаясь, он жутко лязгнул. Меня передернуло.       Волки стали вылизывать пораненные лапы, поскуливая и ворча. Волчица, попытавшись встать, лишь снова осела в снег и жалобно завыла.       Протягивая к ней руки, я знала, что рискую, но не могла смотреть на животное, понимая, что если ей не помочь, самка погибнет. Волки ощерились и уставились на меня своими янтарными глазами, будто не я только что освободила волчицу.       - Я помогу, Серая тень... – прошептала я. – Я помогу...       И волк отступил, ворча на подругу.       Снова снег и свет плавились в моих руках, и голос, срываясь, шептал:       - Помоги!       Я видела, ясно видела, как выправляются деформированные кости, как затягиваются раны, оставляя розовые шрамы и проплешины в шерсти. Как свет, льющийся из моих рук, пугает волков, но они жмутся к нему, щуря свои желтые глаза.       Волки провожали меня до самого лагеря, неслышно скользя в опускающихся сумерках. И я была благодарна за этот эскорт, так как лес дышал тревогой и неизвестностью.