Светлейшая аранель

             Я не знала.       Я не знала, что думать. Как быть. Куда идти. Что чувствовать... И кого ненавидеть.       Во мне трепыхалась подбитая птица, пронзенная на взлете стрелой... Ошеломленно крича от боли, разбрызгивая кровь и ломая крылья. И не было больше шанса на жизнь без оглядки на... него.       До недавних пор я не знала, что такое предательство, и этот привкус горечи при каждом глотке, при каждом вздохе преследовал меня. Как, должно быть, больно падать звездам с небосклона, когда их мир переворачивается, и впереди лишь темнота и неизвестность.       Никто в этом мире не мог доставить мне большей боли, чем Леголас. Его невысказанные слова, его молчание стали для меня мучительной пыткой, заставляющей мой разум вновь и вновь погружаться в пучины сомнений и боли.       Как он мог?.. Как?..       Неужели я была слепа?..       Неужели я... придумала его? Того, кто был со мной... таким бесстрашным, гордым, страстным, заботливым и нежным...       Того, кто, казалось, был так упорен, добиваясь у мира права быть со мной.       Я не искала внимания и не пыталась общаться, ища лишь уединения.       Я кивала знакомым лицам, не стараясь узнать имен, молча проходила мимо воинов, опуская глаза, когда они насмешливо кидали мне под ноги унизительные слова об удивительном неудачнике-эльфе, и печально улыбалась детям.       Только гномы пользовались моим расположением и то, в силу своего неутомимого оптимизма, широты души и неистребимого желания опекать меня. И, конечно, потому что напоминали Гимли, которого мне так не хватало.       - Не пойму, что в тебе изменилось, - как-то вечером сказал Девлин.       Я настороженно подняла глаза от котелка с похлебкой, в которую добавляла почки мяты. Почти сразу я взяла на себя готовку, так как парни и в самом деле могли случайно отравить друг друга.       - Помылся, - хмыкнул Тивлин.       Нахмурившийся и задумчивый, в эти дни он часто впадал в меланхолию и часами мог молчать, не обращая внимания на скептическое ворчание друга.       - Может быть! – заразительно улыбнулся Девлин, которому ничто не могло испортить настроение. – И все же! Вот скажи мне, как вас различают с девчонками?       Я усмехнулась.       - Они в платье.       - Тьфу! Это и я понимаю! Но вот...       - Девлин, мы не так сильно отличаемся от гномов, - остановила я его. – Разве что борода не растет.       - Серьезно?! – неугомонный гном нахмурился и посмотрел на меня. – Нет, ну без бороды это ж как...?!       - Девлин, лучше бы ты о сверкающих чертогах думал, а не о всяких глупостях! – буркнул Тивлин.       - А что о них думать?! И так ясно, что там залежи самоцветов! – гном хохотнул и пояснил мне. - Дядя Гимли случайно нашел обалденную изумрудную жилу! Как выпьет лишку, то приговаривает «изумрудик мой»! Уверен, что он бы не вспоминал с таким трепетом и удовольствием, если камушек был... ну, скажем, не с тебя размером!       Я чуть котелок не перевернула.       - Что?!       Тивлин удивленно посмотрел на меня и попытался объяснить:       - Наш дядя был в горах Эред Нимраис в прошлом году и нашел то, что называет Сверкающими чертогами. Сейчас многие гномы стекаются на его зов в те горы, чтобы увидеть великолепие и насладиться обработкой камня...       - Гимли? Гимли, сын Глоина? Тот гном, о котором ты говоришь? Гимли?       - О! О! Как эльф-то возбудился! – воскликнул Девлин. – Ну да... Наш дядя. Гимли... А что?       - Он... Он дружит с нашим араненом, – нашлась я, не в состоянии справиться с улыбкой. - Дядя?       Недаром эти два гнома так напоминали мне его.       - Ну, формально... – ответил Девлин. - Он двоюродный брат третьего сына нашего троюродного дедушки, а он у нас один по материнской линии... Или племянник? Да, племянник.       Невольно я переспросила:       - Двоюродный племянник третьего сына? Или двоюродный брат третьего племянника?..       - Не отвечай, - буркнул Тивлин. – А то придется нам генеалогическое дерево полвечера рисовать. А потом Элурин и сам свое нарисует... из вежливости. К утру как раз закончит... В итоге мы голодными останемся!       Я неторопливо спускалась в сумерках к ручейку, с триумфом пробившемуся из-под тающего льда, чтобы ополоснуть котелок и ложки.       Я грустно улыбалась.       Гимли... Гимли, мой добрый милый свирепый гном. Как я скучала по нему. Как бы мне хотелось сейчас разреветься ему в макушку... И услышать его угрозу: «Я сейчас этому остроухому в ухо дам!»       Но я знала, что мне придется расстаться с моими новыми друзьями гораздо раньше, чем они достигнут пещер Хельмовой пади. Я не хотела стать той, кто разрушит странную неожиданную дружбу Гимли и Леголаса. А также мне не улыбалось оказаться еще одной причиной обострения отношений между гномами и эльфами.       Поскользнувшись, я неожиданно для себя ухватилась за чью-то ногу. И подняв глаза, увидела довольную усмешку.       - Ульф! - услышала я голос Маги, поднимающейся нам навстречу вместе с женой торговца шерстью и воином, который пытался купить у меня лук. – Чего ты, дурень, лыбишься? Помог бы лучше эльфу устоять! Вот попросишь в следующий раз браги - не дам!       Ульф душераздирающе икнул и вдруг осел сам. Скользя, я, изловчившись, встала и, уцепившись за дерево, протянула руку пьянице. Ульф скомкал какой-то шнурок и, кряхтя, стал подыматься.       Под общий смех пьянчуга еще раз навернулся и, уже не пытаясь встать на ноги, прямо на карачках, пополз в сторону ручья, ругаясь, на чем свет стоит.       Я еще улыбалась, когда вдруг осознала, что не слышала его шагов.       Совсем я расклеилась.       Это был менестрель.       Своими узловатыми пальцами он скользил по струнам коленной арфы. И даже из этого грубого людского инструмента старик умудрялся извлекать дивные звуки. Как, наверное, он был хорош в те дни, когда руки не были изувечены переломами.       Слепой старик улыбался, и шрамы на его лице оживали, создавая жуткую уродливую маску. И, наверное, именно это привлекало к нему простых людей. Этот контраст между отвращением и усладой...       Благодаря ему тем вечером собралась большая компания любителей попеть и послушать.       Кто бы подумал, что человеческий фольклор способен на такое.       Я не смогла сразу подобрать слова, чтобы охарактеризовать эту разудалую песню - про рыбака и дочь богатого торговца, которую с удовольствием и весьма талантливо исполнял Ульф Пьяница.       В песне рассказывалась история о том, как девушка регулярно приглашала незадачливого поклонника на свидание в разные сомнительные места и не приходила, пока в итоге он не влез к ней в окно. С таким искрометным, но несколько пошлым юмором, баллада была обречена на успех.       Привлеченная смехом и необъяснимым теплом поющей компании, собравшейся у костра, я неслышно подошла к моим гномам и с улыбкой дослушала оставшиеся куплеты. В конце я покраснела, так как, судя по последним словам и громкому хохоту воинов, рыбак не ограничился поцелуем. Но я была такая не одна. Девлин пихнул красного как рак Тивлина и смеялся, пожалуй, громче всех.       - А чего мы хрипим, - усмехнулся вдруг Асгон, заметив меня. – У нас собственный эльф есть! От тебя пользы, как от мыша в амбаре, так хоть спой...       Я нахмурилась и попятилась от костра.       После такого приглашения не то что петь - слушать расхотелось.       - Прости его, парень! – вмешался один из воинов. – Лучше бы ему орки язык отрезали, а не ухо! Спой!..       - Спой! – послышались голоса.       Я замялась.       - Я не знаю таких песен, - смущенно пробормотала я.       - А чем тебе наши песни не нравятся? – опять подал голос Асгон.       Я молча уставилась на него и покачала головой. Караванщик явно хотел меня задеть и вызвать на спор. Чем же ему эльфы насолили?       - Спой!..       Я, в самом деле, не знала таких разудалых песен. Мои сородичи много пели, но я никогда не пыталась запомнить ни лиричных баллад Линдира, ни утренних распевок Элладана, лишь подпевая и улыбаясь. Да и некому мне было изливать свою душу.       Последний раз в моем присутствии пел Леголас.       Все сжалось во мне от этой мысли. И чувствуя в груди неутихающую боль, я устремила глаза в угасающее небо и тихо запела на синдарине, нашептанные тоской строчки...       Замерз в твоих руках бутон моей любви,       Увяла прелесть лепестков, утратив аромат,       И их роняешь в снег бездумно ты,       Где мертвые они в объятиях инея дрожат.       «Моя. Навеки». Ты так когда-то мне шептал,       И, руки к сердцу нежно прижимая,       Слова священной клятвы всуе повторял,       В ночи чернильной жарко обнимая.       Осколками любви наполнена душа моя,       Закрыв глаза, тебя я вижу пред собою       И как в бреду шепчу: «Я больше не твоя»,       И умываюсь поутру непрошеной слезою...       Свирепый ветер дарит мне теперь объятия,       И терпкой горечи вкус вечно на губах,       Воспоминание о тебе – мое проклятие,       И от тебя бегу я наяву, но не во снах.       Я чувствую тебя, преследователь мой,       Твою тревогу, страх, твое смятение,       Как странно - ты живешь, ты дышишь мной,       И каждый вздох тебе - невыносимое мученье...       Ошеломленная своими собственными мыслями, ощущениями, чувствами, что обрели такую форму, я замерла. Мой голос затихал в ветвях деревьев, и в звенящей тишине было слышно, как шипят влажные дрова в костре.       - О чем ты пел? - хрипло спросил Тивлин.       - О любви... – ответил за меня слепой старик. – Разве ты не слышал, как кровоточит разбитое сердце?..       Я думала о своих словах. О словах песни, которая, как стон, вырвалась из моей души. О тех мыслях, о чувствах... чужих чувствах, что ощущала я.       О той тоске и тревоге. Его тревоге... Его страхе.       Я впервые осознала, что слово «единение» не просто так употребляют в отношении эльфийской пары. И впервые позволила себе понять, что я ощущаю его... чувствую. Где бы он ни был.       - Куда ты летишь, маленькая раненая птичка?       Вздрогнув, я обернулась и всмотрелась в изувеченное лицо старика, который нашел меня у кромки леса, вглядывающуюся в темноту ветвей.       - Вы... Вы знаете синдарин? – обреченно спросила я, горько улыбнувшись.       - Твой голос выдал мне тебя... не песня. Я слишком давно слеп, чтобы не научиться слышать.       Наверное, для старого менестреля голоса и вправду таили в себе гораздо больше, чем я могла представить.       - Это орки сделали? – спросила я про его раны.       - Сделали? Да, орки, - тихо подтвердил старик. – Это было очень давно.       Мы еще долго молчали, погрузившись каждый в свои мысли. И, наверное, мне давно так легко не молчалось в чьем-то присутствии.       Я с любопытством всмотрелась в гномов, гроздью висящих вверх ногами.       Как они умудрились оба попасть в одну орочью ловушку, я даже не представляла. Налившиеся кровью лица, перекошенная и самым подлым образом задравшаяся одежда, и даже выпавшие из ремней на спине топоры, до которых мои друзья не могли дотянуться... Я тихо рассмеялась. Услышав меня, гномы перестали ворчать друг на друга и совершать немыслимые движения телом в неутомимых и бесплодных попытках освободиться. Все это сопровождалось самыми отборными ругательствами.       Интересно, что делали бы мои друзья, если бы мне не вздумалось поискать их, соскучившись по неуклюжей опеке. Присев, я взглянула в сердитые лица.       - Элурин! Слава Ауле! – гаркнул Девлин.       Я прижала палец к губам и покачала головой. Зачем так орать в лесу, где мы дичь?       - Элурин! – яростно зашептал Девлин, когда я выпрямилась и исчезла с его глаз. – Вернись, проклятый эльф!       Всмотревшись в сумбурное нагромождение узлов, я сообразила, как устроена ловушка, и поняла, что мне придется чем-то удлинить веревку, на которой висели гномы, чтобы опустить их на землю, а не уронить головой вниз. Выдернув из брюк ремень, я стала подворачивать пояс, чтобы штаны не упали, когда вдруг услышала за спиной ошеломленный, настороженный голос Девлина:       - Меня пугает наш эльф! Зачем это он штаны снимает?!       - Дурень! Это он ремень вытаскивает! – проворчал сипло Тивлин.       - А?! Пороть что ли будет?!       Давясь смехом, я привязала ремень к веревке и обрубила узел. Меня даже слегка подбросило, когда гномы, протестующе крича, благополучно приземлились.       - Вот не ожидал от тебя! – недовольно пробурчал Девлин, лежа навзничь в растаявшем грязном снегу. – Зачем же в лужу-то!       Дни спешили один за другим.       Однообразные, повторяющиеся в своей утренней суете, размеренном молчаливом движении и тихих настороженных вечерах. Это ощущение бесконечности пути, вечное ожидание нападения и тревога замораживали во мне страх. Страх и желание быть пойманной.       Я бежала. Бежала. Бежала. Бежала от себя в той же степени, в какой желала скрыться от воинов Трандуила. От Леголаса...       Всю жизнь я знала его надменным, самовлюбленным, гордым и язвительным. И не было в нем ни капли нежности. Оглядываясь назад, я боялась думать о тех минутах, часах, днях, что мы провели вместе, когда мне казалось, что нет эльфа ласковее и светлее его. Когда я думала, что любовь ко мне заставила его открыться, быть со мной самим собой, а не таким, как всегда - безупречным, уверенным, гордым лихолесским принцем...       Но все оказалось миражом. Мороком... Обманом.       Таким реалистичным, таким достоверным... обманом.       Но, несмотря ни на что... я думала о нем. Ощущала присутствие. И чем дальше мы удалялись от границ Лесного королевства, тем острее я чувствовала его.       Его странную, непонятную тоску.       Значит ли это, что он также чувствовал то опустошение и растерянность, которые так тесно переплелись во мне с болью?..       - Не пейте эту воду, - сказала я.       Люди застыли, настороженно смотря на меня.       - И лошадей не поите.       - Не вмешивайся не в свое дело, эльф! – раздался голос Асгона, спешащего к ручью, возле которого приказал разбить лагерь.       Я холодно взглянула на эсгаротца.       - Не поленись, караванщик, пройди вверх по течению. В полулиге, не дальше, в воде гниет мертвое животное. Орки очень любят воду с душком. Быть может, ты тоже?       Асгон прожег меня взглядом и кивнул своим воинам, которые бросились вдоль ручья. Вскоре мы услышали их возмущенные крики.       - Капитан, там большущий олень... его уже личинки атаковали... – доложил разведчик и подмигнул мне.       Улыбнувшись, я отвернулась, желая скрыть от Асгона свое удовлетворение. Его самоуверенность раздражала меня. Она могла стоить нам жизни. Люди и так слишком расслабились, оставляя ночами больше костров, чем это необходимо, и спокойно удаляясь в одиночку от лагеря в лес. Уже несколько недель как караван вышел из Эсгарота, а намека на орков не было. Но это не значило, что в лесу мы одни.       Их не пугали даже волки, что, как тени, двигались вместе с караваном на юг. Я часто видела их янтарные глаза, мерцающие в ночи леса, и дивилась: что заставляет их уходить из знакомых мест?       Подойдя к опушке, я вгляделась в украсившуюся сережками ольху. От звонких переливов соловья мое бедное сердечко вздрагивало и стонало. Уцепившись за низкую ветвь, я быстро втянула тело и стала подниматься выше, к пернатому певцу.       Трели птицы заставляли замирать меня от нежнейшего, чистого, желанного воспоминания, унося мысли прочь, в прошлое, к тем временам, когда счастье было так обыденно. Счастье, которое текло в моих венах, ради которого я готова была измениться, забыть, кто я и быть той, кем меня хотел видеть любимый. Как любая женщина, я была вьюном, обвивающим дерево, готовая поступиться многим, чтобы намертво оплести своими сетями.       Я замерла, растянувшись на гибкой ветке, завороженная крохотной птичкой, что заливалась такими дивными, пронзающими душу трелями. Поддавшись порыву, я протянула руку, и соловушка смело спрыгнул на мою ладонь. Осторожно я погладила перышки и прошептала:       - Ах, певунья... Знал бы ты, как трепещет мое сердце, когда ты поешь. Какая тоска съедает меня. Как... мне плохо без него - того... каким я знала его.       Соловей взъерошил перышки и посмотрел на меня своими глазками-бусинками. Будто понимал. В груди так привычно заныло.       - Если бы ты только мог сказать ему... то, что я уже никогда не смогу. Я презираю его гордыню, высокомерие и нерешительность. Презираю молчание... Презираю... предательство... я... Ненавижу его!..       Голос мой сорвался. И рыдание заклокотало в горле.       И еле слышно, сдаваясь, я прошептала:       - Я люблю...       Внезапно пичужка вспорхнула с моей руки.       - Эльф!       От этого рева я испуганно вздрогнула всем телом и, не удержавшись, с треском рухнула вниз. Мое падение не замедлили ни ветки, ни мои попытки уцепиться за них. Приземление плашмя было относительно мягким.       Когда Тивлин, наконец, смог сбросить меня с себя, то возмущенно изрек:       - Такого неумеху даже среди людей не встретишь... А еще эльф! Тебе бы все цветочки в волосы вплетать и песенки мурлыкать!       Смущенно я выдернула из волос сережки ольхи, что забились в них при падении.       - Скажи еще, что орков с дерева выслеживал! С птичками небось шептался! А я ищи тебя! Совсем не понимаешь, что нельзя одному ходить?!       Сон был невесом как паутина, дрожащая от дуновения ветра. Легкая дремота смежила ресницы, расслабила мышцы, отпустила на волю мысли. А мысли мои были с ним...       Ветер доносил страдающий голос. Листва шептала: «Только не беги... Только не беги от меня... Дождись... Я иду...»       И так хотелось верить, так хотелось проснуться и знать, что это не сон. Сон, что так терзал и был так желанен.       Этот ни с чем не сравнимый запах я почувствовала за мгновение, как он кинулся на меня. Я знала, что какая-то тварь рядом. Утренний лес замер. Даже новорожденные листья на деревьях пытались мне подсказать об опасности, дрожа и волнуясь на ветру. И это чувство, осязаемое, впилось в меня, заставляя прислушиваться и принюхиваться, выглядывая орка.       Он бросился на меня со спины, по обычной трусливой тактике всех темных тварей, что старательно выгадывают себе более выгодное положение. Но это не спасло его. Кривой, затупленный меч орка просвистел возле моего плеча, когда я, развернувшись, уже всадила в его грудь оба клинка.       Упершись ногой твари в пах, я вырвала мечи, разрывая грудную клетку, и встречным двойным ударом снесла уродливую голову.       Хорошие клинки у аранена.       Вот и довелось убедиться, что в критический момент мне не помешает, что они сделаны не под мою руку.       Я шла по лагерю, и все оборачивались мне вслед. Я шла по лагерю, и густые черные капли орочьей крови отмечали мой путь. Я шла по лагерю, замершему, испуганному, недоверчиво смотрящему на меня.       Я швырнула к ногам Асгона голову орка, которую за волосы принесла с собой, и сказала:       - Он шел по нашим следам.       В ошеломленном молчании я присела и, плеснув себе на руки из меха с водой, всполоснула их и, вытерев тряпицей, бросила ее в костер. Пламя вспыхнуло и заискрилось от орочьей крови.       - Он был один, - добавила я.