Ничего уже не изменить

      Известие о том, что без Гилберта ей было бы скучно, никому не приносит облегчения. Это как бросить бродячей собаке кость, потрепать по голове и оставить дальше прозябать на улице. Вроде и приятно, а все равно отдает фальшью, от которой хочется сблевать. Впрочем, у Пруссии хватает ума, чтобы действительно так не поступить. Тем более в тот момент, когда ловкие пальцы Хедервари бинтуют ему голову. Хотя очень хочется испачкать дорогие ковры этого сноба Австрии, так, чтобы их можно было просто выкинуть. Так же, как это сделала Элизабет, вычеркнув из своей жизни, решив, что никогда не принадлежала солдафону.       Хотя как им было весело играть в детстве, когда Венгрия казалась парнем. Байльшмидту тогда думалось, что он нашел настоящего друга. А потом друг оказался девчонкой. Изменило ли это известие хоть что-то? Да – все испортило. В том числе и их нынешние отношения. Они даже не враги – это слишком громкое слово для обозначения их отношений. Но и точно не друзья, а так, никто. Самое мерзкое слово из всех существующих.       Впрочем, рядом с Пруссией трудно представить кого-то, кто смог бы надолго занять его сердце. Альбинос – одиночка, который даже не воспринимает себя как отдельную нацию. А остальных не воспринимает просто. Хотя даже ему нужно чье-то тепло. Но он не скажет, никому и никогда. Тем более Элизабет, которая никак не понимает, что принадлежит именно ему, а не бесхребетному аристократишке. Интересно, ей действительно нравится жить вместе с Австрией? Гилберт не выдержал бы и секунды.       Хедервари, впрочем, все устраивает. И совместное проживание с Родерихом, и минимальное, насколько это возможно, присутствие рядом Байльшмидта. Она ненавидит его, ненавидит настолько, что закрывает глаза на все нелепые проявления чувств, будь то наглые заявления о собственности, приставания, насмешки. Порой кажется, что Пруссия ведет себя как мальчишка, нелепый влюбленный мальчишка. Но сердце Венгрии от этого не смягчится, и пальцы затягивают последний узел крепко, куда крепче, чем надо, причиняя боль.       Гилберт шипит, отпускает колкость и уходит, хлопнув дверью на прощание. Элизабет еще долго смотрит в пустоту, сжимая в руках оставшиеся бинты, не шевелится, будто превратилась в статую. Внутри чувство отвращения к себе и к Пруссии, заставившему это отвращение испытать. Будто она – настоящая злодейка, раз за разом отвергающая дары прекрасного принца. Но все совершенно наоборот, негодяй здесь точно определен, да только вместо рыцаря капризная принцесса, не умеющая прощать. И не желающая научиться подобному. Глупая капризная принцесса, не пытающаяся измениться. Прекрасная пара для злодея, который сейчас идет, засунув руки в карманы, стараясь не поднимать головы.       Моросит неприятный дождь, и в голову Байльшмидту приходит ванильная цитата, над которой он всегда смеялся. Только вот теперь все окружающее пространство, казалось, смеялось уже над ним. А что ему оставалось делать, зная, что он, никчемный иждивенец на шее брата, вскоре придет домой в пустую квартиру, в очередной раз будет листать дневники, пытаясь думать о своем величии, а не Венгрии, проигрывая сам себе?       Как и сама Элизабет, из рук которой тонкой змейкой сбегает бинт, падает на пол, а его место занимают маленькие капли – злые слезы, что без остановки текут из зажмуренных глаз. В комнате все еще пахнет медикаментами, кровать все еще хранит чужое тепло, и девушка с беззвучным плачем зарывается лицом в подушку. Что-то кричит Родерих, ее любимый муж, но Хедервари все равно, не в первый раз уже. Где-то там страдает любимый злодей глупой принцессы, но так и не признается, что между ними что-то происходит.       Они просто запутались. В прошлом, настоящем и будущем, не знают, что хотят друг от друга. Лучший выход – сохранить то, что есть сейчас. Дойти домой, подобрать бинт, вытереть слезы и улыбнуться. Назло себе и кому-нибудь еще. Поднять любимую сковородку и наконец-то откликнуться на тревожный зов мужа. Устроить в квартире уборку и сказать, что круче нет никого. И выбросить нелепые чувства, затолкать так глубоко, чтобы и самим не помнить об их существовании. Ничего ведь не изменится, верно? Ничего и никогда.