***
Это было похоже на волшебный сон, на то, о чем раньше Скарлетт никогда не посмела бы и мечтать. Она станет матерью. В этом мире у нее появится что-то, что принадлежит ей. Внутри нее зарождалась чья-то жизнь, чье-то маленькое сердечко скоро застучит, вторя биению ее собственного. У нее за спиной будто выросли крылья, она будто летала и была бесконечно счастлива. Вальтер воспринял новость о положении супруги с недоверчивой радостью, будто до конца не осознал то, что только что сообщила ему Скарлетт. Но юная баронесса видела, как уже по истечении минуты в серо-голубых глазах ее супруга заискрилась настоящая радость и неподдельное счастье, даже морщинки вокруг его глаз разгладились, и лицо будто помолодело. Уже вечером, он преподнес ей дорогое колье из белого золота, с большим изумрудом в центре. Он сам одел ей его на шею… Барон даже взял на себя труд поделиться новостью со старшим сыном. Ну, конечно, об этом должен был сообщить Рихарду именно он. Наследник узнал обо всем уже следующим утром. И тогда хрупкому миру, что царил в доме, пришел конец. Рихард кричал, крушил все, на что подал его взгляд, а встретившись с испуганным взглядом Скарлетт, стоящей возле двери, было ринулся на нее, но двое слуг смогли его удержать. Вжавшись в стену, она с ужасом смотрела в лицо пасынка, на его рот, искривленный злой яростью, в его глаза, потемневшие от гнева. Лицо его раскраснелось, пошло багровыми пятнами до самых ушей. Он тяжело дышал. — Ты притащил домой эту шлюху! — кричал он, брызжа слюной. — Я смирился, что ты на старость лет решил обзавестись такой дрянной пассией. А теперь эта потаскуха носит этого выродка от какого-то ублюдка, а ты веришь, что он твой?! Холодная ненависть затопила, накрыла с головой. Скарлетт сжала кулаки, да так, что побелели костяшки, лишь силой воли она удерживала себя на месте, чтобы не броситься на Рихарда, не выцарапать ему глаза, не вырвать поганый язык. Медленно выдохнув, Скарлетт молча развернулась и быстрым шагом вышла из гостиной, оставив кричащего пасынка и мужа разбираться самим. Здесь она была лишней. С того дня началась их война за существование в доме. Рихард, искренне уверовавший, что старик-отец перепишет завещание на эту тварь с ее ублюдком, старательно играл роль порядочного сына. Даже извинился за свою истерику перед отцом. Но не перед ней. На каждом приеме он не ленился рассказать окружающим, какая его мачеха продажная шваль, что она заморочила голову его отцу. А бедный старик, в силу своего возраста, верит ее наивному молодому личику. Он чернил ее и в глазах слуг, что служили в этом доме столько, сколько Рихард себя помнил, вот только было ли дело людям среднего класса до проблем господ? О, конечно было! Люди они с толстыми кошельками и с дырами в карманах оставались людьми, охотниками до чужих жизней, сплетниками, с длинными языками. Скарлетт слышала много версий ее появления в этом доме, в этой семье. Слушала, с отстраненной улыбкой и… ей было все равно. Она получила гораздо, гораздо больше, чем могла бы мечтать. Семья. То, чего у нее никогда не было. Любовь, что она подарит ее еще не родившемуся ребенку. А то, что говорят о ней… Пусть. Ей было плевать. Рихард ненавидел все в ней. Ненавидел ее несуразность, нелепость. Ее, одетую в дорогие наряды, которые носили ее, а не она их; ее острые черты лица, безразличие ко всему, что происходит вокруг; ее грацию кошки; ее прожигающий, будто выворачивающий душу, блестящий изумрудом взгляд. Ненавидел и… страстно желал. Он не понимал, почему из всех женщин на этом свете именно она втемяшилась ему в голову, заняла там все его мысли. Сжимая руки в кулаки, он ежедневно смотрел, как эта фурия, принявшая облик молодой девушки, играла в шахматы с его отцом, как улыбалась, смотря в окно, неторопливо вышагивала по коридорам, внимательно разглядывая картины, будто видела их впервые, как ела, как дышала… И Рихард не понимал, почему он не может выбросить ее из головы, почему все его мысли, в конечном счете, сводились к одному ее проклятому имени. Изливая душу безымянному собеседнику в одном из германских кабаков, он сбивался с шепота на гневный крик, впрочем, заглушенный в гуле прочих голосов. Его собутыльник, высокий статный мужчина, с правильными чертами лица, слишком бледной кожей, чуть впалыми щеками и острым цепким взглядом, был воплощением спокойствия во время всей возбужденной тирады наследного барона. Закончив свой рассказ, Эрдман залпом допил из кружки эль и потребовал добавки. А его собеседник покачал головой, как-то грустно вздохнув и, подперев голову рукой, глотнул вина прямо из горла. — Почему же ты не возьмешь ее силой, если добровольно она не согласна? — задал он справедливый вопрос, который не раз задавал себе сам Рихард. Тот на секунду замер, будто обдумывал, что можно на это ответить, но лишь скрипнул зубами от нахлынувшей досады и махнул рукой. — Да как это сделать, если она все время сбегает, а потом нагуляла от кого-то этого маленького выродка, и только недавно разрешилась… Этот ублюдок… отец наверняка перепишет на него свое завещание… — Так убей его. Это прозвучало как само собой разумеющееся, слишком спокойно, слишком неожиданно, чтобы быть готовым услышать подобное. Рихард поперхнулся, с шумом отставив кружку и прокашлявшись, он бросил на незнакомца гневный взгляд. А потом вдруг замер, обдумывая эту мысль. А ведь и правда, почему бы не убить «братишку»? И большая часть его проблем сразу решиться. Вот только сказать это легче, чем сделать. И он озвучил свою неуверенность незнакомцу. — Есть у меня один приятель-аптекарь, когда найдешь его, скажи, что от меня, — с этими словами, незнакомец достал из внутреннего кармана сюртука визитку и положил перед наследным бароном, после чего сделав последний глоток, неторопливо поднялся, и ловко лавируя среди разбушевавшейся пьяни, покинул это злачное заведение. Аптекарь оказался на удивление расторопным малым. Не задавая лишних вопрос, после предъявления визитки и солидной суммы со звенящими в ней золотыми, он поманил его в подсобку, где в тайнике за старыми досками в полу, прикрытые для надежности половичком, достал небольшую пыльную шкатулку, где хранились три маленькие с наперсток колбочки. — Это, — указал он на одну, где была черного цвета, загустевшая субстанция, — чума. Одной капли достаточно, чтобы заразить весь город. А это, — указал он на следующую, чуть болотного цвета, — опасный, сильнодействующий яд, парализует дыхательные пути и его почти невозможно обнаружить, одной капли на колодец хватает, чтобы убить человек сорок. А это — оспа. Аптекарь достал последнюю склянку с желтоватой жидкостью и, несколько раз завернув ту в черную материю, сунул в мешочек и протянул Рихарду. Осторожно убрав ценный груз во внутренний карман, Рихард с минуту помолчал, что-то усиленно обдумывая, приходя к какому-то чрезвычайно важному решению. — У вас есть противоядие? — наконец, решившись, спросил он. Аптекарь усмехнулся в седые усы, а глаза его как-то понимающе блеснули, блеснули так, что Рихарда заметно передернуло. — Странный вопрос, молодой человек, учитывая, специфику данного… хм… снадобья и непоколебимую решимость применить его в вашем взгляде. — Это… на случай непредвиденных обстоятельств, — сбивчиво заговорил Эрдман, а потом, сухо поблагодарив аптекаря и натянув на голову глубокий капюшон, спешно покинул здание. На двери звякнул колокольчик, оповещая об отбытие клиента. И будто по команде двери шкафа распахнулись и оттуда вывалилось тело аптекаря, туго связанного по рукам и ногам с кляпом во рту. Вместо того, кто выдавал себя за старика-фармацевта, стоял тот самый незнакомец из кабака, задумчиво вертя в руках мешочек с золотыми и чему-то предвкушающее улыбаясь.***
День был промозглый и мрачный, не задавшись с самого утра, он обещал быть долгим и трудным. Устало потирая виски, Уильям то и дело прикрывал глаза, правда, через пару секунд он их широко распахивал, часто моргал, и начинал тереть виски только активнее. Ему хотелось спать. И это был факт. А еще ему нужно было разобраться со Скарлетт, причем в кратчайшие сроки, и это тоже было дело, что никак нельзя было отложить. Вот только еще до ланча она бесследно исчезла, в сопровождение своего дражайшего папочки, а вот с чьей это было подачки оставалось гадать. И еще оба смеют утверждать, что не геройствуют понапрасну? Идиоты. Оба, как малые дети, за которыми нужен глаз да глаз, а у Спирса не хватало рук, чтобы разобраться с делами насущными, чтобы еще следить за двумя заигравшимися в великих сыщиков подчиненными. Конечно, Уильям подозревал, что Грелль, в своих попытках угодить начальству, просто таскает дочь за собой, не оставляя ей выбора, это было почти аксиомой, и Уильям считал, что лучше перестраховаться и дать втык обоим. Но прошел день, прошел и ужин, маленькая стрелка неумолимо приближалась к цифре «IX», а это значило, что пора идти в конференц-зал. В центре за столом уже сидел начальник Английского Департамента, читая последний отчет, он все время хмурился, прикрывал глаза, давая себе время переварить полученную информацию, проанализировать, затем вновь углублялся в чтение. Кучка секретарей столпилась у окна, в полголоса что-то обсуждая. Остальные жнецы рассредоточились по всему залу: кто сидел, тихо разговаривая с соседом, кто просто ходил из угла в угол, кто-то что-то читал, перебирал какие-то бумаги. Общее волнение витало в воздухе, напряжение казалось, можно было пощупать. Заметив в удалении Эрика и Рональда, Спирс поспешил к ним. — Где Сатклифф и Эрдман? — осведомился он, вместо приветствия. Эрик пожал плечами, Рон же помрачнел, но тоже отрицательно мотнул головой. А вот Спирс нахмурился. Исчезновение этих двоих, именно в день собрания, когда будет решаться вопрос о захвате Сиэля Фантомхайва и его возможной казни, было как минимум подозрительно. Разумеется, Спирс допускал мысль, что Грелль может помчаться искать Себастьяна, предупредить о готовящейся операции, но с его стороны это было слишком неразумно. Во-первых, он не мог знать к какому решению придет начальство на этом собрании, во-вторых, он не мог предоставить врагу никаких дат, ну, и в-третьих, Грелль никогда и ничего не делал просто так, но то, что он мог потребовать у демона, было уже неактуально, посему… Другой вопрос была Эрдман. Вот ее исчезновение действительно было подозрительным, а в совокупности с Сатклиффом, Уильям опасался, что и их постигла участь всех пропавших жнецов. Коса Грелля, как, впрочем, и Скарлетт, находились на складе, значит, выбраться, дать отпор они никак не могли. — Мистер Спирс, прошу вас, садитесь, — услышал он голос главы Департамента, — мы начинаем. Молча заняв свое место рядом с Эриком, Уильям сосредоточил все свое внимания на разгорающихся дебатах. После прочтения докладов, короткого обмусоливания каждого, тема плавно подошла к главному вопросу их сегодняшней встречи, и уже грозила перерасти в настоящий скандал. Кто-то считал, что у жнецов недостаточно сил для захвата Сиэля, учитывая, что его охраняет высший демон, у которого, наверняка есть не одна сотня слуг разного уровня и масти. Другие же, кричали, что необходимо брать демонов сейчас, пока существует элемент внезапности, потому что если подобная тема поднялась сейчас, да еще в такой большой компании, то информация наверняка просочится к врагу, и тогда они будут готовы к встрече. — Просочится? — скривился Эрик. — Вы считаете, что среди нас есть шпион? — Да, я так считаю, — грубо ответил ему жнец, до этого горячо убеждающий, что всех и каждого, кто имеет хоть какое-то отношение к расследованию, необходимо подвергнуть допросу. — Бред, — бросил Слингби, — никому из нас нет выгоды помогать демонам. Любой должен понимать, что в конечном итоге за такую помощь, они вместо награды получат удар в спину. Повисла напряженная тишина. На помрачневших лицах собравшихся отчетливо прослеживалась мысль, что все прекрасно понимают абсурдность подобного предположения, но другого объяснения такого краха просто не находилось. И все это очень хорошо понимали. — Итак, — подвел черту спора глава Английского Департамента Роберт Харди, — раз уж спор зашел в тупик, предлагаю проголосовать. Кто за то, чтобы немедленно выступить? После небольшой заминки, поддерживающие эту идею жнецы, подняли руки. Среди жнецов Лондонского Департамента нашлись такие смельчаки тоже. Уильям бросил на них хмурый взгляд. Конечно, они никогда не встречались с этими демонами, они не знают, с кем связываются. Нет, причина не в этом. Ведь Уильям знал их лично, знал и того ребенка, что повзрослел слишком рано, слишком рано познал все отчаяние и боль этого мира. Сам Уильям оборвал свою человеческую жизнь сам. А вот почему — не помнил. Он вообще замечал подобную тенденцию у тех жнецов, которые решили добровольно встретиться со Смертью. Возможно, то было благословение, спасение, второй шанс? Уильям помнил свою жизнь урывками, но не помнил, какой предел привел его к той самой черте, из которой не было возврата. Сейчас он не представлял ситуации, заставившей его выпить яд. Смешно… то, что он отравил себя, он помнил, а причины… В любом случае, зная Сиэля лично, он точно знал, что не сможет его убить, видя в нем не демона, а того самого загнанного в угол ребенка, что выбрал способом своей смерти такой необычный и мучительный вариант. А вот другие не были с ним знакомы в его человеческой ипостаси, а потому могли отбросить мораль и принципы, и рука бы их не дрогнула, нанося последний удар. Перед ними был только демон, опасный монстр, которого необходимо ликвидировать. А пока Уильям думал, что во всей этой ситуации делать ему, краем уха слушая разгорающиеся дебаты, в душе у него нарастало волнение. Он вдруг поймал себя на том, что каждые десять минут бросает взгляд на плотно закрытые двери, ожидая, что те вот сейчас распахнуться, а на пороге появится Грелль, шумно возмущаясь и крича своим пронзительно звонким голосом. Наверное, за ним будет мрачная как туча Скарлетт, с неодобрением косясь на отца, она прошествует за ним к свободному месту, усядется, да там и просидит до окончания собрания. Вот только двери были по-прежнему закрыты, и никто открывать их не торопился. — Все в порядке, мистер Спирс? — осведомился Рон, заметив хмурый взгляд начальника. Уильям лишь слегка повернул к нему голову, неопределенно пожал плечами и коротко бросил: — Да. — Что-то не похоже, — прокомментировал сидевший рядом Слингби, переминая уже и без того безнадежно испорченную сигарету. — Ты что-то недоговариваешь. — С этим можно разобраться и потом, — отрезал Уильям, возвращая себе прежнюю сосредоточенность. И, правда, не стоит сейчас думать о том, что только мешает работе. С этим действительно можно разобраться и потом. Вот только… не будет ли это «потом» слишком поздно?… Стараясь внимательно слушать коллег, отвечать, брать слово, предъявляя доказательства, и делясь своим мнением, Спирс чувствовал, как волнение в тисках сжимает грудь, как становится невыносимо находиться здесь. Хотелось что-то делать, ходить, например, а лучше туда, куда могли отправиться эти двое. И наконец, Спирс не выдержал. Под недоумевающие взгляды коллег, он поднялся с места и уверенно зашагал в сторону выхода. Впрочем, от волнения многие жнецы ходили по залу, и до этого спокойно сидящий на месте Спирс, видимо, не выдержал напряжения и решил пройтись туда-сюда. Вряд ли кто подумал, что он собирается покинуть зал, да, многие даже не обратили внимания на то, что начальник Лондонского отдела вдруг покинул свое место. Но не дойдя до двери всего пары шагов, Спирс почувствовал, как резко опустилась температура в комнате, как тени, вдруг почернели и стали стекаться в центр зала. Уильям резко обернулся, с таким же непередаваемым выражением наблюдая, как из теней, что стали больше напоминать суспензию стала вырастать бесформенная фигура, отдаленно напоминающая человеческую. А потом на месте, где должна быть голова зажглись два горящих изумрудам огонька. Но и это видение пропало. В центре зала стояла Скарлетт в окровавленной одежде, с отсутствующей левой рукой, чуть выше локтя, из которой сгустками выходил черный дым, и густыми каплями капала багровая кровь, из порванной на спине одежды росли два черных перистых крыла. Их вид был настолько страшен, что у Уильяма невольно застрял ком в горле, похожий на позыв тошноты. Ее крылья были сложены на груди, что-то закрывали, прятали. Когда она их распахнула, взгляду Уильяма предстал и Грелль, в точно такой же запачканной кровью одежде, спутанными волосами, слипшимися, висящими некрасивыми мокрыми прядками, но внешних ранений Уильям не видел. — Демон! — закричал кто-то, и общее оцепенение спало. Все, как один повскакивали со своих мест, окружая появившихся. Скарлетт с трудом держалась на ногах, Уильям видел, как подрагивают ее колени, как она держится рукой за предплечье Грелля, а тот, подставив ей локоть, как ей было удобнее, не дает ей упасть. И картинка сложилась… Все стало понятным и очевидным. «— Кто может быть ее матерью? — Демон… это единственный вариант…» «Оно ждет… Один из вас уже пострадал…» «Ноттингем…» Спирс наблюдал, как их растаскивают в разные стороны. Как кричит Грелль, пытаясь вырваться, как Скарлетт смотрит на отца, как беззвучно раскрываются ее губы, а в глазах плещется страх. И Уильям смотрел. Смотрел, будто сквозь стекло, стоял рядом, но не слышал ни слова. В голове у него что-то бухало, а потом резко оборвалось. Кто-то дал Греллю под дых, чтобы успокоился, и тот осел на колени, но тут же вскинул голову, а взгляд аловолосового жнеца метал молнии, кажется, в его ярости можно было утонуть. Скарлетт дернулась к нему, но на подкашивающихся ногах она бы и не приблизилась к нему, лишь растянулась бы на мраморном полу, но звонкая пощечина заставила ее сделать шаг назад и обвиснуть в руках, держащих ее. — Я убью тебя! — неожиданно громко закричала она, предприняв еще одну попытку приблизиться к Греллю. — Тварь! Ты заплатишь мне! А Грелль вдруг замер, уставившись на нее, будто увидел впервые, будто ее слова были для него чем-то странным. А потом… на его лице отчетливо прослеживалось облегчение. — Увидите ее! — дал распоряжение Роберт Харди. — Заприте, и не спускайте глаз! И этого жнеца — тоже. — Указал он кивком головы на Грелля. — Вы были правы, мистер Томпсон, — обратился он к жнецу, стоящему по правую руку от него, тому самому, который подозревал кого-то в двойной игре, — вы оказались правы. Уильям посторонился, когда конвой, ведущий Скарлетт, приблизился к дверям. Черный дым стал приобретать более определенную форму, но был черным, непроницаемым, густым. Она не взглянула в сторону начальника, когда они поравнялись, зато Уильям отчетливо увидел две кровавые дорожки, текущие из ее глаз по грязным щекам.***
— Идиотка, — выдохнул Грелль, привалившись спиной к холодной грязной стене. Почему-то его совсем не волновало, что вековой слой пыли и плесени навсегда въестся в одежду, в кожу, в него. Он уже утонул в этом дерьме, отсюда уже не было возврата. — Какая же ты идиотка. Скарлетт повернула к нему голову, вглядываясь в его нечеткий профиль, тускло освещенный лишь факелом, висящим на стене узкого коридорчика. Их отделяла прочная решетка, такая же, что преграждала и выход наружу. Их заперли здесь до выяснения всех обстоятельств. Вот только у Скарлетт, наконец, отлегло от сердца. Она уже давно жила за решеткой, давно ее закрыли в клетке, которая с каждым годом сужалась все больше, пока не сузилась до критических размеров, грозясь раздавить её. А потом вдруг ее тюрьма разрушилась, пала… и на душе было спокойно. Больше она не может сделать ничего… Больше она ничего не сделает. По ее вине больше никто не пострадает. — Ты хоть понимаешь, что теперь будет? — не унимался Грелль, внимательно наблюдая за бесстрастным лицом дочери. Но та упорно молчала. — Да ответь мне, черт тебя подери! — закричал он, подавшись вперед и ударив ладонью по решетке, разделяющей их. Скарлетт прищурилась, ее взгляд скользнул по его лицу, замер на секунду на искривленных злобой губах, а потом медленно двинулся вверх. Глаза в глаза. — Да, — четко и на удивление ровно ответила она, — понимаю. — Да нихрена ты не понимаешь! Прошел всего час после того, как Скарлетт, еле живую, втолкнули в соседнюю от него камеру, приковав за ноги цепью, тянущейся от стены, а после, не произнося ни слова, удалились. Грелль слышал, как ее истязали, слышал ее крики, надрывные полные боли стоны, хрипы…, а потом вдруг резко наступила тишина. В тот момент сердце Грелля упало, и он поймал себя на том, что прислушивается к каждому шороху, раздающемуся за дверью. Когда притащили Скарлетт, он подумал, что теперь его очередь идти на допрос, но его никто не трогал, даже не взглянули в его сторону. И от этого делалось еще страшнее. — В чем смысл… скажи мне… скажи мне, потому что ты все равно сдохнешь! Скарлетт! Она вздрогнула. Он впервые назвал ее по имени. Ее имя скользнуло с его языка горькой всепоглощающей усталостью, разбившейся мелодией, тем, что разрушало душу. Она заговорила, когда он уже не ждал, не рассчитывал добиться от нее объяснений: — Когда-то давно, моя мать, известная в Аду провидица и мастер темных обрядов, предсказала одному высшему демону, что однажды он свяжет себя вечными узами обещания с душой, что будет так сильна и чиста, что он никогда не сможет разорвать эту связь. Решением этой проблемы был ритуал. Главный ингредиент — жертва. Сердце жнеца. Сердце того, кто отравлен ядом смерти. Скарлетт выдохнула, прикрывая глаза, она облокотилась лопатками об шершавую каменную кладку. — Меня никогда не посвящали в его подробности. По сути, я и была тем самым ингредиентом. Шипов смерти не было. Их создают отравленные души, те, что поглотили демоны. Но никто расставаться с частичкой силы, составляющей души, не будет. А отбирать это силой — не возымеет эффекта. Значит, такую душу можно создать. Тот демон заключил контракт с моей матерью, на то, что она предоставит ему такую душу. Что получила она взамен — я не знаю, и если честно, не стремлюсь узнавать. Вот только их план не удался — я стала частью мира людей. Одела смертную оболочку. И освободиться от нее могла лишь через смерть. Я росла в Кёльне, где и рыжих-то не было, что говорить обо мне, гадком отродье. — Она горько усмехнулась. — Я сбежала… Я бежала и молила Дьявола избавить меня от страданий, ведь все твердили, что я его дитя, и я подумала, что раз это так, то хоть он должен услышать, если Бог отвернулся… Она подтянула колени к груди, обхватив их рукой. Цепи звякнули, заполняя эту звенящую пустоту чем-то нелепым, чем-то непередаваемо неправильным. — Они ставили меня в ситуации, создавали мне все условия, чтобы я пробудила свою сущность, чтобы я стала жнецом, отравленным демоническим ядом. Они не убили меня тогда, но сделали все, чтобы я никогда не забывала что я и зачем нужна. И… я понимала, что они не станут со мной церемониться, так же, как понимала, что им нужно любое сердце, не обязательно мое. Я хотела жить… я хотела потянуть время… и… после смерти моего друга я… приняла свою сущность и отреклась от самой сильной, самой чистой души, что была во мне. Она стала ядом. И она поразила сердце одного из жнецов. Я не знала какого. Я искала его десять лет. Но год назад демон призвал меня и сообщил, что время пришло, и мне пора исполнить свое предназначение… — А вампиры… зачем эта пыль в глаза? — Грелль не смотрел на нее, а когда заговорил, не узнал собственный голос, который охрип, понизился на пару тонов, был глухим, не его… — Их Король убил моего друга, а я забрала его Королеву, потребовав, чтобы тот отдал приказ своим упырям отравить жнецов, раз уж я не могу найти того… первого. Он мог дать такой приказ, его бы послушались…. Значит, у них теперь есть уже все составляющие…? И будто прочитав его мысли, Скарлетт сказала: — Те сердца не такие сильные. Ведь их отравили низшие, примитивные существа. Я не знаю, сработает ли ритуал, если использовать такое сердце. Наступила тишина. И в этой тишине уже не было ничего. Она рассказала все, выложила на стол все карты. Эта работа, ее пребывание в Департаменте лишь попытка сбежать от своей судьбы, вся ее работа, вся ее жизнь — бесконечная борьба, бесконечная борьба и желание жить. Зачем она перевелась в оперативный отдел этим летом? Потому что увидела его? Потому что понадеялась, что он примет ее? Грелль окинул дочь хмурым взглядом. Спрятав лицо в острых коленях, она сидела в углу, прижимаясь к холодному камню. Дрожала, не то от боли, не то от переизбытка чувств… да и важно ли это? Жнец прикрыл глаза, запрокинув голову вверх. В голове крутились какие-то мысли, нечеткие образы, но у него не было желания разбираться в этом. Все! Это конец. Это то, чего не должно было с ним случиться. Он сидел в исправительной комнате на пару ярусов выше, после того дела Потрошителя, у него даже изымали Косу. Но это — не шло ни в какое сравнение с тем, что сейчас он сидит на самом страшном ярусе для особых заключенных за пособничество демону. Что может быть хуже? — А те записки? Ты писала их. Зачем? — спросил он, наконец, припомнив одну странную деталь. — Чтобы очистить себя нужно пройти через Пустоту, через смерть и само время. В этом суть ритуала. Я надеялась, что среди расследующей группы найдутся специалисты по древним темным обрядам. Увы… Обхватив колени единственной рукой, Скарлетт выпрямила спину, облокотившись виском о стену. — Скарлетт… — позвал ее Грелль, удивляясь, как легко ему было произносить ее имя, которое раньше он называть не решался даже в мыслях. Все так запуталось. Стало сложным. Он придвинулся к огораживающей их решетке, вглядываясь в ее нечеткий профиль… Он и сам не мог дать определение тем чувствам, что обуяли его, накрыли с головой. Он виноват в ее страданиях. Если бы он не поддался демону, Скарлетт не было и на свете. Конечно, Эвелин могла опоить его, заколдовать, но все это было не так эффективно, как если бы он пошел на это добровольно. И он пошел… Он, черт подери, проиграл! И вот сейчас, сидя в сырой гнилой яме, Грелль сполна осознал свою ошибку, сполна ощутил всю обреченность на своих плечах. Но что-то дрогнуло внутри него по отношению к Скарлетт. Сегодня он увидел ее в другом ключе. Тогда он не понял, как черный дым возник перед ним, когда демоница опускала ему на голову оружие. Но услышал пронзительный, полный отчаянной боли крик, уловил какое-то движение, будто что-то отлетает в сторону, а на него целым водопадом льется густая черная кровь. А в следующую секунду два больших крыла вырывающиеся из этого черного дыма накрывают его, дрожащая рука с силой притягивает к себе. И Грелль чувствует жар, слышит, как беснуется вокруг пламя, а потом они вместе проваливаются в обжигающий холод, чтобы потом все исчезло и его за руки не оттащили жнецы от дочери. Она спасла его. Спасла, потеряв руку, без возможности восстановить, без дальнейшей надежды работать оперативником с такой-то травмой. Грелль невесело усмехнулся. Какая там работа! Дай Смерть ее в живых оставят… И потом, когда они появились в зале… своим криком она, возможно, спасла его еще раз. Возможно, руководство посчитает его появление рядом с ней лишь стечением обстоятельств, роковой ошибкой, и снимут все обвинения. Кажется, эта девочка побила все рекорды, и сегодня она дважды спасла его от ужасной участи. Он видел, как уставший взгляд изумрудных глаз был прикован к нему, ожидая продолжения. Грелль вздохнул, привалившись спиной к холодным металлическим прутьям, выпрямив ноги. — Знаешь, из всех возможных вариантов, ты не такой уж и плохой ребенок для меня, — он слышал, он готов был поклясться, что она как-то расстроенно хмыкнула, но промолчала, а Грелль не оборачивался, не смотрел, даже когда звякнули цепи и нетвердые шаги послышались за спиной, и Скарлетт привалилась спиной к его спине по ту сторону решетки, — чтобы не случилось, чтобы не ждало тебя в будущем, знай, я не отказываюсь от своих слов, я помогу, насколько это будет возможным. Она не отвечала, кроме короткого вымученно выдоха он не услышал ничего. Лишь слабое тепло ее тела, слишком холодного для него, подрагивающих мышц, оставалось единственным подтверждением, что она все еще дышит, все еще продолжает существовать. Сдалась ли она? Возможно. Грелль не был уверен, хватило бы у него сил вынести все это в одиночку. Он больше не корил ее за то, что она на протяжении всех этих месяцев отравляла ему жизнь. Хоть семьей они и не стали, наверное, для нее и это было ценным. О, Грелль не сомневался — было. Он даже хотел извиниться перед ней за то, что по незнанию обижал ее, ранил в самое сердце, но слова застряли в горле, не желая быть озвученными. Может, оно и ни к чему. Сегодня она потеряла из-за него руку, это ли не подтверждение того, что она за все его простила? — Скарлетт? — позвал он ее, когда молчание слишком затянулась. Он чуть повернул голову, ровно настолько, чтобы видеть ее плечо. — Меня зовут Аннет, — отозвалась она, но немного помолчав, с печальной улыбкой добавила, — так меня когда-то звали.