Ты - мое отражение

      Умирать не страшно. Оказалось, что не страшно. Смерть была бы спасением, избавлением от боли. Скарлетт все еще могла ощущать ее тянущую, ноющую где-то в боку, теперь Скарлетт прихрамывала, но все это не имело никакого значения, все это меркло перед тем фактом, что она спасена. И тем, кто вытащил ее из Пустоты был он — Грелль.       Он стоял перед ней, недовольно скрестив на груди руки, смотрел на нее высокомерно и надменно. Будто бы он снова вернулся в тот летний день, когда шел в отдел Секретарей за документом зачем-то — срочно — понадобившемуся — Уиллу, и он знать не знал ни о какой Скарлетт Эрдман, будто бы все было, как всегда. Сейчас он внимательно наблюдал за ней, как она поднимается с земли, неуклюже и торопливо отряхивается, недовольно цокает языком, проводя рукой по рваной ткани, задевая пальцами сросшиеся края раны. Останется шрам. Еще один. Он будет напоминанием, он будет ее самым важным уроком.       Она подняла голову, но увидела лишь профиль Грелля. Жнец смотрел куда-то в сторону, нахмурившись и о чем-то размышляя. Скарлетт знала, кого он пытается отыскать и о ком были его мысли. И она не знала, что думает об этом сейчас. Еще совсем недавно она была убеждена, что он не пошевелит и пальцем, чтобы хоть как-то помочь ей, что он выберет Уильяма Т.Спирса ни секунды не колеблясь, но сейчас он стоял перед ней, в то время, как Спирс был где-то там, неизвестно жив ли. — Почему он побежал туда? — задал вопрос в никуда Грелль, хмурясь все больше.       Скарлетт тоже посмотрела в ту сторону, но ничего, кроме снующих туда-сюда безымянных жнецов и огромной, рухнувшей колонны не увидела. — Иди к нему, — сказала Скарлетт. Может, он ждал именно этих слов? Может, ему нужно было получить от нее подтверждение, что с ней все в порядке и его помощь ей больше не требуется? Грелль повернулся к ней, и пару секунд, сверля ее прищуренным взглядом, схватил за запястье и поволок за собой.       Скарлетт не пыталась вырваться. Идти было больно, нога все еще плохо ее слушалась, да и внутри ощущалось что-то ненормальное: она ощущала нечто подобное, когда-то очень давно, но сейчас не могла припомнить эту ситуацию. А Грелль упорно тащил ее за собой, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг, да и на Скарлетт, сказать по правде, он тоже внимания не обращал.       Скарлетт не до конца осознала, но поняла сразу, как только увидела лежащего на спине Алана, что случилось непоправимое. Мир сузился до лежащего на земле Хамфриза, остальное же расплылось от подступившим к глазам слез. Она не увидела, как метнулся к ней Эрик, что-то крича. — Сука!.. Дрянь!.. Виновата!.. — слышалось ей сквозь эхо собственных мыслей. Но смысл этих слов больно бил по измученному сознанию, слышать это было невыносимо. Закрыв уши ладонями, она низко опустила голову, а потом и вовсе осела на землю, пытаясь спрятаться от этого злого голоса. — Успокойся! — приказал держащий Эрика Уильям. Он с силой дернул его за плечи на себя, оттаскивая подальше от Скарлетт. После пары безуспешных попыток вырваться, Эрик вдруг как-то обмяк, а после зло поведя плечами, просто скинул руки Спирса, и быстро отвернулся.       Слингби не знал, что делать, как справиться с той жгучей волной ненависти, что поднималась в нем при виде этой мерзкой дьяволицы. Он бросил на нее полный ярости взгляд, но увидев ее, раскачивающуюся взад-вперед, бормочущую «Прости…» неизвестно кому адресованное, он не испытал ничего, кроме ядовитого презрения. Жалкая, сломанная, она не была достойна мести, не сейчас. Сначала она убьет этого проклятого Себастьяна, сначала она израсходует все свои силы, и только потом Эрик доберется до нее.       Впрочем… А, впрочем, лучше не думать, еще слишком больно. На Алана он пытался не смотреть, но против воли взгляд все время падал на лежащего на земле Хамфриза, и Эрик чувствовал, как в горле застревает ком, грозясь прорваться наружу отчаянными слезами. — Эй, Скарлетт, — позвала бывшую подругу Шарлотта, поднимая к ней заплаканное лицо. Скарлетт вздрогнула, услышав знакомый голос, но встретившись взглядом с Шарлоттой, поспешила отвернуться. — Выживи, чтобы ответить за это.       Голос Шарлотты звучал твердо и уверенно, но в глазах не читалось обиды и злости, лишь усталость, лишь невысказанное желание, наконец, проснуться, вырваться из этого кошмара. Но Шарлотта понимала, что это не сон, ведь рука все еще отдает жгучей болью, а голова вот-вот расколется пополам. Даже смотреть больно, но Шарлотта упрямо смотрит, не позволяя себе поддаться слабости, не разрешая и запрещая себе даже подумать опустить сейчас руки. Хватит! Очень долго она бежала от проблем, очень долго поддавалась меланхолии и оплакивала свою не слишком-то удачную, как ей казалось, жизнь. Но вот она — полная неудачница — прямо перед ней. Сидит, вздрагивая от ее слов, смотрит с испугом на нее, как затравленный зверек, сверлит этим невозможным янтарным взглядом. А потом вдруг ее зрачки резко сужаются, и она быстро вскакивает на ноги. Неуклюже пошатываясь и хромая, она подходит к ней, кладет руку на ее плечо, ощутимо впиваясь в него пальцами. Шарлотта смотрит на нее удивленно, хочет скинуть ее руку и убраться подальше, но ловит ее взгляд: просящий, умоляющий простить ее; в нем Шарлотта видит раскаяние, видит вину, что душит ее. Соперница… была ли она соперницей? Нет, с Дэвидом их связывали другие узы, более крепкие, общая тайна, общее проклятие сблизило их, Шарлотте попросту не отводилось место в этой плохой драме. Сейчас же перед ней стояла просто Скарлетт, девчонка-оборванка, с которой она училась когда-то. Больше не соперница… — За Дэвида я прощаю тебя, — говорит Шарлотта так, чтобы услышала ее только Скарлетт. Ларкинз видит, как она странно повела плечом, склонила голову, вслушиваясь в слова, впитывая их смысл. — Но только не за Алана…       Скарлетт кивает и опускает руку, отходит на шаг и, наконец, оборачивается, смотря куда-то себе под ноги. По привычке пытается нашарить руками карманы, но не найдя их, судорожно сжимает дрожащими пальцами края рваной, грязной рубашки.       Грелль хмуро наблюдает за ней исподлобья, иногда бросая взгляд в сторону Уильяма и Эрика. Эрик курит, отвернувшись, ведь знает, что если посмотрит на эту мерзкую тварь, по несчастью и какому-то дикому недоразумению, являющуюся дочерью Грелля, то непременно убьет ее. Но… нельзя. Она еще нужна. Грелль понимает это так же четко, как понимает, что ей ни за что не победить, не после того, как она почти рассыпалась в прах.       Появление Тадиэля и мальчишки графа осталось незамеченным. Он просто услышал шорох тяжелых крыльев, но обернулся на их шелестение лишь через пару мгновений.       Тадиэль ненадолго задержал свой взгляд на павшем жнеце. Он тяжело вздохнул, прикрывая глаза и поворачиваясь всем корпусом к Эрику и Уильяму. — Мне жаль, — сказал ангел, не скрывая скорбных ноток в своем тоне. — Тогда где ты был?! — вскричал Эрик, уже собираясь кинуться на ангела, но чистый сияющий лазурью взгляд буквально пригвоздил его на месте. Сильно сжав кулаки, Эрик заставил себя остановиться. Он мотнул головой, сплевывая в сторону табачный привкус с языка и вновь решительно уставился на Тадиэля. — Не смей говорить, что тебе жаль! — Это была его судьба, — ответил ангел, твердо и уверенно смотря Эрику прямо в глаза. Эти ангелы… У них была миссия, задание, что они выполняли из века в век до того момента, как не исчезнет само Время. Они не раскаивались, не сожалели, веря, что поступают во имя Высшей Цели. Эрик прочел все это в этом сильном взгляде, в котором уже не было ни намека на жалость. Лишь сила, лишь желание довести начатое до конца. Вот только, чем было это начатое? Зачем он явился сюда? — Он в любом случае умер бы.       После этих слов Тадиэль отвернулся от Эрика и сделав несколько шагов к Скарлетт, остановился рядом с ней. — Ты была за этой гранью, — говорит он ей, игнорируя огрызнувшегося ему в спину Слингби. Он не спрашивает — утверждает, и Скарлетт лишь кивает: — Да. — Тогда ты знаешь, что за сила в тебе?       Скарлетт морщится, как от зубной боли, опускает на мгновение взгляд, будто что-то пытаясь припомнить. — Нет, — наконец, отвечает она, — я не понимаю, что вы имеете в виду. — Я тоже, — бесцеремонно вмешивается в разговор Грелль, оказываясь рядом с ними, и хватая Скарлетт за плечо, тянет на себя. Против воли она делает шаг назад, почти прижимаясь к нему, но Грелль не позволяет ей этого, хотя это и не мешает Скарлетт чувствовать исходящее от него тепло, для нее кажущееся почти жаром солнца. — Тэдди, будь добр, объяснись. — Клоун, — выплевывает презрительное Сиэль. — Сейчас не до твоих игр, не видишь, что мы почти проиграли? «Мы» остается звенеть в воздухе. Жнецы, два демона и два ангела — странный союз априори, такого просто не может быть. — Но не проиграли, — мягко возражает ангел, и Сиэль шипит сквозь зубы, признавая тем самым, что ему попросту нечего ответить, или он думает, что Тадиэль не исправимый оптимист, и этот оптимизм так сильно граничит с глупостью, что почти сливается с ним в одно. Но нет, за этот день у него было множество возможностей убедиться, что этот ангел не глуп, а значит… он действительно знал, о чем говорит.       Грелль качает головой, выпуская Скарлетт из своих рук, отходит к Алану, замирая над его телом, и смотрит, вглядывается в спокойное лицо Хамфриза, пытаясь осознать, что он больше никогда не откроет глаза и больше никогда не будет донимать Грелля своей правильностью. Наверное, ему будет этого не хватать... Пожалуй, Грелль единственный знал, почему Тадиэль не вмешивался в бой и почему не спас Алана. Его призвала сюда Скарлетт, призвала, чтобы защитить его и Сиэля, и ангел с блеском выполнил свою задачу. Сиэль был все еще здесь, на нем не было ни царапины. Вот только может он сказать об этом Эрику, объяснить, что не стоит винить существо такой силы в бездействии? Они, жнецы, забирают души людей, их воспоминания проносятся перед их глазами раз за разом. Они всегда находятся в человеческом мире, их миры не разделимы, они ходят среди людей, говорят с ними и наблюдают. Существа, что служат другим целям, так редко приходящие к людям просто не в состояние понять всей этой гаммы чувств, не способны постичь глубину и полноту человеческой жизни. Смерть — великий дар, он учит ценить каждое мгновение. Они, слуги Смерти, понимали это, хотя и сами являлись бессмертными существами, а вот ни Тадиэль, ни Себастьян не понимали… Они были другими.       Грелль упускает момент, когда Тадиэль оказывается рядом со Скарлетт, по-отечески положа руку ей на плечо. Он был выше ее на целых три головы, рядом с ним Скарлетт смотрелась особенно жалко. Она вскидывает голову, чтобы посмотреть ему в лицо, в то время как на ее собственном читается некое потрясение, будто ей снизошла самая что ни на есть Истина и Прозрение. Но она тут же опускает взгляд. — Подумай об этом, — говорит ангел, прежде чем отойти от нее. — У вас есть время проститься с вашими павшими товарищами. Воспользуйтесь этим шансом, и не растрачивайте время впустую.       Тадиэль уходит, провожаемый мрачным, подозрительным взглядом Грелля. — Что он имел ввиду? — требует ответа Сиэль, с прищуром глядя на Скарлетт. Та скорее машинально пожимает плечами, а потом будто опомнившись, удивленно смотрит на Сиэля. — Что? — спрашивает уже она, затем качает головой, о чем-то размышляя. — Да-да, все мы видели твою силу, птичка, — пренебрежительно говорит Грелль, хватая Скарлетт под локоть и пытаясь увести ее. Он понимает, что пока Эрик не отошел от потрясения, это идеальный шанс увести Скарлетт подальше, а там, глядишь, один из них, а, может, и оба, не переживут этот день. У Скарлетт-то действительно было маловато шансов. — Пошли, поговорим, — настаивает Грелль, видя от нее слабый протест. Он ловит ее взгляд, читает в нем какую-то промелькнувшую мысль, а потом Скарлетт неожиданно выдергивает руку из хватки отца и бежит туда, куда ушел Тадиэль. — Стойте! — кричит она, пытаясь нагнать ангела. Грелль ничего не понимает, но, чертыхаясь, несется за ней. Нельзя ее больше оставлять одну. Одна она имеет привычку наворачивать дел, которые потом приходится расхлебывать всем и каждому. На периферии он замечает, как злой до чертиков Сиэль бежит следом, но явно уступает в скорости, потому как уже вскоре теряется из виду. А, может, Грелль просто не ставит себе целью следить за графенком? Вот уж… нянек у Сиэля тут и так хватает.       Он нагоняет Скарлетт, когда она уже стоит лицом к лицу с двумя ангелами, что-то судорожно и сбивчиво объясняя. — Ты уверена? — спрашивает Кальмия, глядя на Скарлетт с легкой полуулыбкой. — Уверена, — кивает она и смотрит на Тадиэля. — Но… что потом будет со мной…? — Я не знаю, — вздыхает ангел. — Решение ты должна принять сама. — Я приняла его! Если для победы нужно умереть — я с радостью заплачу эту цену.       Грелль слышит в ее голосе решимость, слышит непоколебимую уверенность в правильности своих слов. Грелль видит, как блестят ее глаза, когда хватает ее за руку и круто разворачивает к себе. — Решила погеройствовать? — с раздражением спрашивает он, хотя за этим раздражением и слышатся его привычные ехидные нотки. Он тянет ее ближе, наклоняется к ней, почти сталкиваясь с ней нос к носу. — Я что тебе говорил?       Скарлетт хватает ртом воздух, но впервые не находит слов для ответа. — Тебе не кажется, — сдавленно говорит она, опуская голову и пряча глупую улыбку, появившуюся на лице, — что уже поздно быть заботливым папочкой? — Вздор! — возражает Грелль. — Я прямо сейчас готов тебя отшлепать и запереть в твоей комнате, если от этого у тебя прибавится мозгов, и ты вспомнишь, наконец, что обещала во всем слушаться!       До Грелля не сразу доходит, что Скарлетт дрожит, сдерживая смех. Когда этот до ужаса простой, но слишком не вписывающийся в общую атмосферу войны факт доходит до него, он и сам невольно усмехается. — Хорошо, — говорит она, поднимая голову. Ее глаза… Два изумруда, очерченные янтарным блеском. Почти как у жнеца, если бы не были такими демоническими. Ее глаза лучатся счастьем и безграничной благодарностью. Демон не может, не умеет испытывать таких чувств. Такое может только жнец.       Грелль не заметил, как удивленно, порывисто втягивает через приоткрытый рот воздух, а пальцы против воли выпускают ее руку из крепкого захвата. Но Скарлетт не отходит, напротив, она делает еще один шаг, сокращая расстояние между ними до критического минимума, и, встав на носки, порывисто обнимает его за плечи. — Но я все равно сделаю то, что должна.       Грелль растерянно смотрит через ее плечо на стоящих чуть поодаль ангелов, наблюдающих за этой сценой. Грелль смотрит на Тадиэля, на Кальмию, будто пытается прочесть на их лицах ответ, что ему делать. Но ангелы понимающе усмехаются и бесшумно исчезают в легкой светлой дымке, оставляя их одних.       Скарлетт выпускает его из объятий почти сразу, делая пару шагов назад. Грелль видит, что глаза ее снова демонически-янтарные, холодные, вот только в уголках губ появилась легкая полуулыбка. Грелль видит, что она приняла какое-то очень важное решение, подвела черту и не отступится. Он уже ничего не может сделать. — Тогда делай это побыстрее, — говорит Грелль. — А как закончишь, я буду ждать тебя вон там, — палец указывает куда-то в боковой коридор, и жнец с запозданием понимает, что это тот самый, откуда они перенеслись к Эвелин, коридор, с которого это все началось.       Скарлетт проследила за его жестом, чему-то хмурясь, наверное, сама пришла к такой же мысли, а потом ее лицо заметно светлеет, и она кивает: — Поняла.       Черный дым размывает ее фигуру, и она исчезает вслед за ангелами. Наверное, они уже где-то ее ждут.

***

      Ее жизнь измерялась тысячелетиями. Она была одной из тех, кто встал под знамена любимого сына Божьего, кто поддержал его в войне против Отца. И так же, как и Люцифер была скинута с небес в адские бездны, без шанса когда-либо заслужить прощение. Падать было долго, ее скинули на самое дно, туда, куда никогда не проникал солнечный свет, где царствовал холод, голод и бесконечная боль.       Ледяная пустошь отныне стала ее домом. В том месте не было ничего, к чему она привыкла, что делало ее жизнь целой и понятной. Сколько времени потребовалось, чтобы сердце ангела до краев наполнилось чернотой, а невыносимый холод заполнил каждую клеточку в ее теле? Она не знала. Не хотела этого знать. Когда ей удалось выбраться из этого бесконечного ледяного мрака, новые творения Отца расселились по всей Земле. Те ее братья и сестры, кому повезло больше, уже давно выбрались из своей тюрьмы, размножились, и теперь нашептывали людям свои прихоти, ввергая их в грех.       Да, они выбрались намного раньше, но все они были ни чета ей, ведь она пробивала себе дорогу к солнечным лучам намного дольше, и путь ее был намного труднее, чем у них всех. Но одно их все же объединяло — клятва. Та самая, что принесли они Люциферу. Теперь он их бог, он их отец и повелитель. Они пойдут за ним до конца…       И так тысячелетие за тысячелетием, эпоха за эпохой. Ей не было дела до людей, она никогда не стремилась играть с ними. До того дня, когда этот треклятый демон пришел к ней поговорить о будущем. Он хотел войны, хотел господства над всеми, но вместо этого она предрекла ему вечное рабство и вечные цепи, что свяжут его. ...       Его звали… впрочем, так ли это важно? Единственный сын у богатых родителей. Его мать, в девичестве Сатклифф, была дочкой знатного человека из Англии, а отец важная шишка из Нового Света. Демоница не задавалась целью выяснить чин и состояние этого мальчишки, ведь все это человеческие заморочки, ничуть ее не волнующие. Ее сразу привлек этот юноша, когда она согласилась помочь этому демону. Ему нужен был жнец, отравленный Шипом Смерти, и она сказала, что подарит ему самый лучший вариант. Беспроигрышное дело.       Молодой дворянин был мечтательным юношей, всегда ходил с альбомом, где хранил свои стихи и рисунки. Он не интересовался политикой и войной, вместо этого он зачитывался рыцарскими романами, о славных подвигах, о далеких землях и мечтал объехать весь земной шар. — Это юношеское, — говорил его отец. — Пройдет.       Не проходило. Только с возрастом он научился это скрывать, научился прятать от всех свои истинные помыслы, закрывался, одевал маску, демонстрируя миру то, что от него ждали. Он ходил на балы, целовал ручки дамам, кружил их в вальсе, чувствуя лишь как ноет его душа.       Было нетрудно склонить его к такому вопиющему преступлению. Ей почти ничего не надо было делать. В нужной ситуации что-то шепнуть, настроить на правильный лад, чтобы в истерзанной душе поселилась невыносимая мука.       Он умер красиво, как в его любимом романе «Ромео и Джульетта». Лежал на алом шелке, на разбросанных лепестках роз, сжимая в руках кинжал. Он так и не воспользовался им. Яд подействовал раньше. Он просто уснул. Он рассчитал все правильно.       Вот только лицо его было землисто-зеленым, с черными пятнами, в глотке застряла буро-грязная жижа, выливаясь тонкой струйкой из приоткрытого рта на подушки. Смерть не может быть красивой. Не даром люди представляют ее безобразной старухой.       Он проснулся уже жнецом, не помня кто он и что он. Редко какой жнец помнит свою жизнь. Это приходит намного после, а, может, не приходит никогда. — Твоя жизнь была яркой, — шептала она ему, обнимая за плечи. Он еще не пришел в себя до конца, мог только слушать, мог только безоговорочно довериться этим ласковым, нежным рукам. — Короткой, как жизнь бабочки, исчезла быстро, как последний луч осеннего солнца… — Кто я? — растерянно бормотал он, прижимаясь к этой доброй женщине, ища у нее защиты и помощи. — Ты — Грелль Сатклифф. Разве не помнишь? — Кажется, помню…       Он не знал, приснилось ли это ему. Он давно позабыл об этом удивительном сне. Только имя осталось с ним, когда его нашли люди в черных костюмах и сказали, что теперь он — слуга Смерти, жнец.       И лишь потом, через много лет голос, такой знакомый, такой надежный и добрый окликнул его по имени, восхищаясь, как ловко он управился с двумя опасными демонами... ...       Все было спланировано с самого начала. Все должно было закончиться, согласно сценарию, что она готовила долгие годы. Вот только взяв свое дитя на руки, посмотрев ей в глаза, Эвелин поняла, что ни за что не простит себе, если не даст ей шанса хотя бы попытаться изменить свою жизнь. Что ж, такого демон предвидеть не мог, и этого никогда не было озвучено в контракте. — Сделай ее сильной, — сказала она ему тогда, когда через несколько лет смогла найти дочь и привести ее к демону. — Пусть хоть развлечет тебя, пока будет сидеть на привязи, дожидаясь своего часа.       Скарлетт не услышала этого. Она еще не знала языка демонов, ни один человек не мог его услышать, а понять — тем более.       Сколько с тех пор прошло лет? Эвелин не считала, никогда не следила за течением времени. Просто однажды она обнаружила, что ее дочь сидит перед ней, такая взрослая, павшая духом, но все еще лелеявшая надежду, что у нее есть шанс. Вряд ли она сама это понимала, наверное, убеждала себя, что смерть — это хорошо, что только так она станет свободной. Глупое дитя. ...       Скарлетт так ничего и не поняла.       Себастьян был силен. Она никак не могла ожидать, что он раздобудет где-то демонический клинок. Это было неожиданно, но не смертельно. Вот только Эвелин не учла, что Скарлетт не сознательно сдерживала всю ее мощь, что просто никак не могла снести все барьеры и дать волю силе. Ее силе.       Эвелин уже подумала, что просчиталась, что она погибнет вот так глупо, но…       Кто бы мог подумать, что этот жнец спасет их дочь. Взыграли отцовские чувства? О, нет. Только не этот мальчишка. Он никогда не был способен брать ответственность, от слов «жена и дети» его воротило, как от чумы, но… что вдруг изменилось?       Ритуальный круг, в котором она появилась, был начерчен прямо в маленьком кабинете. Здесь горела только одна лампа в зеленом абажуре. Дочь высвободила из себя ее дух, план удался.       Она должна была умереть. Так было нужно. Вот только почему же она не хотела ее смерти? Зачем оставила ей толику своей силы, зачем позволила ей волочить эту жалкую жизнь дальше? А, главное, надолго ли она отсрочила ее судьбу?       Эвелин не знала, она смотрела на приходящую в себя дочь, как та поднимает на нее измученный взгляд желто-зеленых глаз, и улыбается побледневшими губами. — Здравствуй, мама…