***
Джон лежит в своей кровати и рыдает. Он не хотел рыдать, но слезы сами полились из глаз. В нем словно бушует огненный океан. Лавовые волны перекатываются бархатными боками по его ребрам, лижут изнутри органы и жгут их адским огнем, словно все демоны человечества собрались внутри него и пытаются зажарить его изнутри в собственном ничтожестве и ужасающем безумии. Волны внутри него бушуют, разбиваются ярко-алой пеной о легкие, сокращающиеся в безумной агонии рыдающего человека. Волны сталкиваются внутри и разбиваются тысячами вспыхивающих капель.и кровь из головы кролика кружилась
кружилась
кружилась И его слепые, мутные, остекленевшие глаза смотрели с осуждением и горечью. Они словно восклицали, что это все не то, что все должно было быть не так, что все это – безумие. Чертово безумие. Игра дьявола. Кролик словно презирает его, падающего в дыру, окруженного каплями бордовой крови. Лавовые волны перекатываются как бархатный, обволакивающий туман на причале, и он практически может ощутить кожей нечеловеческий, приятный нутру крик.***
… Нечеловеческий крик Салли Донован, чью кожу кисти руки разъедает щелочь. Она рыдает, пытается стряхнуть белый порошок с руки, но у нее ничего не получается. Гидроксид натрия также известен, как «едкая щелочь» из-за своего умения разъедать органические вещества. Если на слегка влажную кожу просыпать каустик, то у вас точно останется белый химический и очень болезненный ожог. Едкий натр может выглядеть как сферические относительно большие кусочки, похожие на соль, он может быть похожим на чешуйки, как большие, так и маленькие, он может быть порошком. Если оставить кусок едкого натра на воздухе, то он вскоре «расплывается», активно поглощая атмосферную влагу. Едкий натр хорошо растворяется в воде, при этом выделяется большое количество теплоты. Салли быстро бьет ступнями по бетонному полу, ее ноги сводит судорогой от боли, это нормальная реакция организма. Она закатывает глаза, кусает и втягивает нижнюю губу, у нее уже нет сил кричать, поэтому она рыдает и мямлит что-то неразборчивое. Андерсон, скорчившись, лежит в углу и ничего не видит. Он спит со вчерашнего вечера. Ведь вчера он хорошо поработал. Его крики были музыкой для ушей, его кровь была лучшей похвалой для мастера, работающего над его кожей, над его волосами, над его красотой. Джон чувствует себя творцом, сжигая кожу темнокожей полицейской, он чувствует себя всесильным, слушая ее стоны и болезненные вскрики. Джон говорит: — Если продувать известковую воду, то гидрооксид кальция будет реагировать с углекислым газом, выдыхаемым нами, и в идеально чистом растворе выпадет белый осадок. Но если продувать этот раствор слишком долго, то осадок исчезнет. Это получается из-за того, что в растворе с избытком углекислого газа получается кислая соль, которая растворима, в отличии от карбоната кальция. Потом мы опять же начинаем продувать раствор, уже содержащий кислую соль. Ты, кстати, знаешь, что такое кислая соль? Салли мотает головой со спутанными сальными кудряшками и еле разборчиво просит: — Убери, Джон, пожалуйста. — Значит, не знаешь. Я тебе расскажу. Кислые соли – соли, содержащие два вида катионов, то бишь положительно заряженных ионов: катион металла и катион водорода, и многозарядный анион, это тот, что с отрицательным зарядом, кислотного остатка. Так вот, мы начинаем продувать раствор, содержащий кислую соль. И что же получаем? На наших глазах выпадает белый осадок? Что же мы получили, черт подери? Что, Салли? — Я не знаю, Джон, я не знаю! Пожалуйста, убери! — Мы обратно получаем карбонат кальция! Разве не прекрасно? – Джон достает откуда-то сзади Салли канистру с уксусом и выливает на шипящую кожу. — А сейчас, милая, произошла реакция нейтрализации. Салли тихо воет***
Джон перестает рыдать так же резко, как он начал. Он медленно встает с кровати, вытирая соленые дорожки на щеках раскрытыми ладонями, грубо проводит пальцами по глазам и улыбается дежурной, эдакой милой ватсоновской улыбкой. Ему сейчас нужно быть милым. Нужно быть правильным. Нужно быть полезным. Нужно дать подсказку. Шерлок не справляется. Джон оставил слишком много ниточек, за которые можно потянуть, но которые, к сожалению, приведут его вникуда. И это видно. Слишком сильно видно, что Шерлок больше не может, что он измотан, что он не видит правды и конца этой веренице прекрасных в своем ужасе трупов. Джону кажется идея дать подсказку гениальной. Джон Ватсон сомневался бы. Шерлок слишком умен. Шерлок схватится за подсказку обеими руками и не выпустит ее до тех пор, пока не выжмет всю информацию, даже косвенную. Даже ту, которую эта подсказка, собственно, не содержала. Даже ту, которую включить в версию невозможно. Ведь Шерлок умен. А мягкосердечный Джон Ватсон не очень. И Джон ненавидит Джона Ватсона. Ненавидит за то, что тот готов сдаться. А еще ненавидит за то, что не понимает, кто же хочет дать Шерлоку подсказку, он, жестокий убийца, Джон, как пишут газетчики – Безымянный, как привык считать себя сам – Творец. Или же милый-милый Джонни Ватсон, мальчик, всегда готовый бежать на помощь, дурачок на побегушках у чертовски умного манипулятора человеческими жизнями. Джонни, Джонни. Бедный дурачок Джонни. Бедный маленький Джонни. Стреляющий на первом деле, переживающий за отсутствие своего кудрявого друга, сходящий с ума от гордости, если сказал что-то умное и Он – великий Шерлок Холмс! – оценил это. Джон ненавидит Джона Ватсона. Всей душой. Джон ненавидит его. Он вытирает слезы ладонями. Он смотрит на себя в зеркало. Он улыбается и смотрит, как его глаза разливаются черным воском, как слезы, еще выступающие, собираются в уголках глаз маленькими переливающимися в цвете лампы морями огоньков. Лавовое море внутри утихает. Нет, оно еще облизывает и обгладывает ребра, но уже с нежностью, заботой и любовью. Джон моргает, хмыкает и поправляет исказившуюся от частых прикосновений прическу. Лавовое море распаляет огонь безумия. Джон даст Шерлоку подсказку. Лавовое море довольно урчит в ответ. Ведь Джон не глупый мальчик. И Шерлок сможет разгадать последнюю и самую большую тайну. Лавовое море в последний раз сыто облизывает внутренние органы Джона и утихает на скалах бездушия, жестокости и любви к Шерлоку Холмсу.***
Джон спускается по лестнице тихо, словно крадущаяся кошка, словно готовящийся напасть на свою жертву хищник, словно убийца, тщательно спланировавший преступление и готовый на все ради него, единственного момента прекрасного в разбитой, уничтоженной больными, словно покрытыми гноящимися нарывами фантазиями жизни. Он останавливается в паре метров от двери в гостиную, потому что не может сдержать смех, дико клокочущий в его горле, разрывающий связки, рвущийся наружу и готовый выплеснуться, затопить все вокруг едким удовольствием и своеобразным страхом, который, впрочем, в данном деле будет только подспорьем к последующему, страх, который сменится озлоблением, а оно, в сумме всех вариантов, даст то самое безумие. Джон сжимает в кармане тонкий нож, похож на скальпель, но немного толще, это помогает перестать смеяться, помогает сдержать этот дикий, нечеловеческий смех внутри, помогает перебороть себя и перенести ногу сквозь порог, шаг за шагом преодолевая себя, преодолевая страх перед самим собой, перед своим внутренним идеалом. Джон, Творец, Безымянный сейчас даст подсказку. И вся любовь живущая в его душе поет от этого жеста. Он поможет Шерлоку. Он поможет своему любимому. Он поможет тому, что в последствии своей заботой, своей невинностью, своей чистотой перед всем миром спасет его. Возможных партнеров Шерлока Джон игнорировал. Ведь Шерлок не мог иметь никого, кроме Джона. Его славного, преданного и бесконечно любящего Джона. Шерлок, которого Джон обязательно вознесет, невинным и прекрасным. Шерлок чист. Шерлок любит и любил только его, Джона. Он был создан для него. Для его любви. И именно ради этого, как залог для их будущего, как выкуп Шерлока у Господа, Джон даст подсказку. Пара слов. Пара слов, которые либо все разрушат, либо создадут нечто совершенное, нечто потрясающее и великолепное, нечто нечеловеческое, нечто, что решит исход всего.***
Шерлок восседал на своем кресле, словно свободолюбивый царь на троне, поджав под себя ноги, сложив руки под подбородком и упершись взглядом в бежевые шторы, явно не присутствуя в комнате, а находясь где-то там, внутри Чертогов своего Разума, где-то там, куда звуки не проходили, куда никто не мог проникнуть извне, где никто не мог помешать размышлять, где только он связывал все тонкие нити воедино, где он мог построить цепочку размышлений, которая не сходилась. Не хватало какой-то мелкой детали, он чего-то упускал, что-то серьезное, явно лежащее на поверхности, но исчезающее из рук, как песок на ветру. Он перекатывал на языке все факты, что у него были, но что-то не мог понять, что-то, что дало бы ответы, что-то, что имело огромную важность во всем расследовании. Он знал, что убийца, Безымянный, опережает их на шаг. И что этот шаг заключался в небольшом превосходстве – Шерлок не видел явной картины. Она собиралась пазами не подходящих друг к другу кусочков пазлов, она была словно фигура, собранная из разноцветных кусочков битого стекла, с зияющими дырами на месте креплений. И не хватало одной маленькой детали, которая положила бы конец всем сомнениям, которые только были у него в голове. «Жертвы его знали, но как тогда он смог не вызвать сомнений своим маскарадом, все эти перчатки, обувь на несколько размеров меньше и комически смотрящийся со стороны удлиненный или же наоборот укороченный шаг. Как они не могли заметить? Неужели он так смог им втереться в доверие, что они даже не почувствовали разницы?» Джон стоит за дверью, заливается немым хохотом и не имеет никакого контроля над своим телом, он смотрит на свои бездушные руки, словно лишенные костей, он смотрит на потяжелевшие, словно налитые свинцом ноги и не может понять, что произошло и почему он не может сдвинуться с места, это же абсурдно! Он заключает запястье левой руки в кольцо пальцев правой и приподнимает до этого безвольно свисавшую конечность. Данное действие производит на него двоякий эффект: его распирает злым хохотом и он хочет вонзиться в мягкую плоть своим остро заточенным лезвием. Ему хочется боли, ему хочется сладостных криков, ему хочется тяжелого железистого запаха мягко текущей по искореженной коже крови, ему хочется мерного стука капель, ему хочется податливости плоти под руками, ему хочется рвать зубами, прикасаться к своим совершенным статуям руками, ему хочется большего, ведь в перчатках ничего не чувствуется, и то, что у него есть, этим вдоволь не насытишься, этого мало, чертовски мало. Ему хочется большего. Он на секунду закрывает глаза и представляет, каков вкус крови Шерлока. Какова его плоть. Самая сладкая добыча из всех, самое лучшее блюдо, самое нужное. Джон толкает дверь и входит в комнату.***
Салли больше не плачет. Салли больше не хочет плакать. Салли больше не может плакать. Салли больше вообще ничего не может. Вообще. Ее голос сорван, костяшки сбиты, ногти либо выдернуты, либо выгнуты под неестественным углом от хаотичных движений пальцев, когда она пыталась зацепиться за абсолютно гладкие стены, волосы сожжены и на виске в неверном свете мигающей лампочки под потолком играет бордовыми и черными отблесками ожог. Андресон спит. Он спит не по своей воле, а потому что Джон решил, что тому стоит поспать. В его крови сейчас находится огромная доза снотворного. Он мерно поднимает грудь, проткнутую металлическим крюком, и опускает ее с хрипом. Джон впервые выкрадывает двух людей, поэтому, чтобы обезопасить себя от этих животных, он изобретает легчайшую систему. Систему, что позволяет ему спокойно выполнять максимум того, что у него есть в планах. Систему, что по своей жестокости не уступает его творческому процессу. Пока один спит, он играет со вторым.***
Шерлок восседает в кресле. Его кудри подсвечены отблесками фар изредка проезжающих машин и от этого он становится похож на героя средневековых сказок. Джон уже сожалеет о своем решении. Он не сможет. Он просто физически не сможет. А что, если Шерлок разозлится из-за того, что Джон не даст ему разгадать загадку самому? А что, если Шерлок поэтому и не может прийти к консенсусу, потому что ему не нравятся преподношения Джона? А что, если Шерлок возненавидит его за спешку? Ведь их любовь должна быть неспешна. Ведь Джон должен продолжать подносить дары, ведь Джон должен продолжать завоевывать Царя Темной Гостиной. Шерлок сидит, вперившись взглядом в разложенные по всем горизонтальным поверхностям фотографии, в которых Джон с гордостью признает свои деяния. Шерлок вертит головой, от чего мелькающий нимб из подсвеченных кудрей рушится и теряет свои идеальные очертания. Нет, все не правильно. Все не сходится. У Безымянного нет мотива. У него нет ничего, кроме безумия. Источающий безумие сосуд стоит напротив Шерлока в дверном проеме. От Джона смердит сумасшествием. От Джона Ватсона - заботой и совсем слегка игривостью. — Джон, мне нужно подумать. — Шерлок говорит, не отрывая внимательного взгляда покрасневших от усталости глаз от фотографий. — Я просто подумал.. Шерлок резко поднимает голову и вперяет взор в смущенное лицо Джона. Он словно говорит всем своим видом: «О, неужели, он подумал!»; он словно усмехается в лицо, не изменяя при этом выражения и оставаясь таким же каменным. Джон прокашливается и говорит смелее. — Я обратил внимание, что с левой стороны практически всех жертв надрезы действительно нанесены под углом 45 градусов. А вот на правой градусная мера слегка сбивается, совсем незаметно, но сбивается. Заметил это в морге, на левой руке у предпоследней жертвы. Словно он держал нож в левой руке. Шерлок щурит глаза. Шерлок запускает ладонь в волосы. Глаза Шерлока сияют. — Левша. Безымянный левша! Телефон! Срочно! Джон улыбается, сдерживая языком просачивающееся через зубы черное безумие и протягивает уже давно не трясущейся рукой телефон своему гению. — Лестрейд! Срочно найди все дела, которые даже слегка могут быть похожи на наши. Я хочу найти истоки. Все, что только найдешь, срочно. Лавовое море внутри Джона ликует.***
Андерсон поглаживает искореженными пальцами израненную кожу Салли. Он плачет. Он еще может плакать. Он еще хочет плакать. Он еще хочет свободы. А Салли уже не хочет. В коридоре звучат мягкие шаги. Андерсон последний раз прижимается сухими губами к виску Салли и отползает в сторону, сдерживая стоны. Он все еще может плакать. Он все еще хочет свободы.***
Шерлок курит.