Пробуждение

      Сегодня похороны Лайта. Я должен на них присутствовать. Обязан. Не смотря на то, что Лайт — Кира, он не заслужил такой смерти. Его должны были судить по закону и справедливости. Должны были. Хотя в последнее время я не так в этом уверен. На 74%. Примерно.       Я знаю, что Ватари подмешивает мне в чай какие-то лекарства. Я заторможен. Пассивен. Индифферентен. Вот уже несколько дней я почти не встаю с мягкого ковра — с того дня как Мацуда меня на нем оставил. Я отлучаюсь только по естественным нуждам и чаще всего на четвереньках.       Ватари сказал полицейским, что Бейонд мой брат. Что он психически нездоров. Что все произошедшее — страшная трагедия. Что Бейонд понесет наказание. Я просто молчал. Они все смотрели на меня с жалостью и недоумением. А я просто молчал. Молчал, когда Соичиро тряс меня за плечи и сквозь рыдания просил выдать ему Бейонда. Молчал, когда Мацуда пытался со мной поговорить. Молчал, когда Ватари сказал, что мне не стоит покидать мою комнату для моего же блага, и закрыл ее на ключ. Я просто молчал.       Щелчок замка. Ватари. С черным костюмом. Нужно идти на похороны, но я не хочу никуда идти. Ватари вздыхает. Достает шприц и делает мне укол в плечо.        — Рюдзаки, сейчас ты придешь в чувство. Оденься, я вернусь через несколько минут.       Я закрываю глаза.       Я чувствую, как понемногу меня начинает отпускать действие лекарств, атрофирующих мой мозг. Я больше не мыслю односложными предложениями. Я снова я и мне снова больно.       Медленно встаю и вижу Ватари, стоящего в дверях.        — Ты должен быть на похоронах, Рюдзаки. После, — Ватари делает паузу, — Я отвезу тебя к Бейонду.       При звуке твоего имени мне под кожу вонзаются сотни невидимых игл. Они проникают все глубже при каждом движении. Я с некоторой неловкостью надеваю костюм, и Ватари завязывает мне галстук. Иду в ванну и умываюсь холодной водой. Из зеркала на меня смотрит безликое нечто, с глазами на пол-лица и впалыми щеками.        — Я готов, Ватари, — собственный голос звучит глухо и незнакомо.       Когда мы подъезжаем к кладбищу, все уже в сборе. Детективы, мать и сестра Лайта и заплаканная Миса. Им всем больно, но женщины хотя бы не знают, кем он был на самом деле, и как бесславно закончил свои дни — Соичиро сказал, что это был несчастный случай. Я с удивлением понимаю, что испытываю чувство потери. Что Лайт был не только Кирой, но и моим другом. Умным, целеустремленным, харизматичным. Он мог бы прожить долгую счастливую жизнь, если бы не подобрал ту тетрадь. И, возможно, если бы не встретил меня. И Бейонда.       Иглы вонзаются все глубже с каждой секундой, но я терплю, стискивая зубы. Я здесь, чтобы почтить память несостоявшегося Бога и почти реализованного гения. Вскользь отмечаю, что гроб искусно украшен резьбой и просто завален цветами. Лицо Лайта спокойное, умиротворенное, кажется, что еще минута и он проснется, откроет глаза и засмеявшись объявит об окончании грандиозного розыгрыша. Но крышка гроба опускается, и иллюзия редеет с каждый комком земли, падающим на резное дерево.       Я выражаю соболезнования, по-японским традициям склоняя голову в поклоне. Позволяю Мисе плакать уткнувшись носом в мой пиджак. Я скорблю вместе с ними, не так сильно, не так искренне, но мне тоже жаль, что Лайт покинул нас. И совсем не жаль, что нас покинул Кира.       Мы с Ватари уходим первыми. В машине мы не перекидываемся и парой слов, но я чувствую взгляд старика в зеркале заднего вида. Я молча разглядываю пейзажи за окном, серые и унылые, сменяющие друг друга, но абсолютно неизменные в своей обреченности. Развязываю галстук, мешающий мне дышать, и вместе с пиджаком кидаю его на сидение рядом. Когда мы выезжаем за черту города я с надеждой думаю, что Бейонд все-таки в частном заведении, где есть шторы на окнах и мягкие кресла. Бейонд боится больниц. Однажды он взял с меня слово, что я никогда не допущу его попадания в больницу, что даже если он будет при смерти, я не вызову скорую и позволю ему умереть в помещении с обоями и коврами. Он так и сказал — «с обоями и коврами». С того самого дня ковры есть во всех номерах отелей и домах, где мы останавливаемся. Перебираю их в памяти и насчитываю около 20 мест нашего временного пребывания.       Машина останавливается, и Ватари оборачивается ко мне, хмуря брови.        — Рюдзаки, я хочу, чтобы ты понимал, что условия его содержания были вынужденной мерой.        — Что ты с ним сделал? — спрашиваю почти шепотом.       Ватари вздыхает и открывает рот, но я дергаю ручку двери не дожидаясь ответа и со всех ног бегу к одиноко стоящему одноэтажному дому из кирпича. Рывком распахиваю входную дверь, и в нос ударяет резкий запах лекарств. Навстречу выбегает полная женщина неопределенного возраста в белом халате. В белом халате! Окидываю взглядом стены — на них нет обоев. Они выкрашены в тот же белый цвет. В белый цвет!        — Где он? Я хватаю ее за руку и кричу ей в лицо:        — Где он?!       Дрожащей рукой женщина указывает мне на белую дверь за своей спиной. Я отталкиваю ее и замираю перед дверью. Мне страшно. Страшно увидеть то, чего я надеялся не видеть больше никогда.       Сглатываю предательский ком в горле и берусь за ручку. Дверь открывается без единого скрипа. Абсолютно белая комната. Запах антисептика и каких-то трав. Обшитые тканью стены. Хватаюсь за дверной косяк в попытке не свалится в обморок. Во всей этой белизне с трудом нахожу единственное пятно другого цвета - сгорбленная фигура в углу. В смирительной рубашке. Опора все-таки уходит из-под ног, колени надламываются и я оседаю на мягкий пол. Ты поднимаешь голову, невидящим взглядом смотришь на меня. В уголках губ скопилась слюна, под глазами залегли синие тени. Мое горло разрывает крик, я давлюсь воздухом и чувствую, как по щекам бегут слезы. Подползаю к тебе, разворачиваю, распутываю узлы за твоей спиной. Ты заваливаешься на меня, и я подхватываю твое почти невесомое тело на руки, прижимаю к себе, повторяя твое имя. Ты поднимаешь на меня свои пустые глаза и тянешь руку к моему лицу, проводишь пальцем по мокрой щеке. В глубине твоих зрачков буквально на секунду появляется отблеск облегчения, мимолетный настолько, что я боюсь, что мне лишь привиделось. Ты роняешь руку обратно на пол и закрываешь глаза. Я поднимаюсь на ноги, не выпуская тебя из рук и смотрю на Ватари, стоящего в дверях с опущенной головой.        — Я ненавижу тебя, Ватари. Ненавижу! — выплевываю ему в лицо и выхожу из этого белого ада на свежий воздух, прижимая тебя к груди.       На меня обрушивается вся безысходность ситуации и наружу рвется обреченный стон. Шатаясь, добираюсь до машины, аккуратно укладываю тебя на заднее сидение, накидываю сверху свой пиджак и усаживаюсь на водительское кресло. Не нахожу ключей в зажигании и подвываю от своего бессилия и неспособности спасти тебя, увезти из этого сумасшествия.        — Рюдзаки, пересядь назад, я отвезу вас в отель.       Разом постаревший на десяток лет Ватари стоит около машины с ключами в руке. На плохо слушающихся ногах перебираюсь назад и устраиваю твою голову на своих коленях. Мои слезы капают на твою шею, ты вздрагиваешь и негромко стонешь, не открывая глаз.        — Все хорошо, Бейонд, — глажу тебя по волосам, — Я здесь, я заберу тебя домой.