Пробуждение

      Я на руках отношу тебя обратно в комнату, ежась от небольшого сквозняка в коридоре — футболку я так и не надел. Аккуратно опускаю твое бессознательное тело и прикрываю пледом. У тебя спокойное лицо, умиротворенное, что кажется мне немного странным при данных обстоятельствах. Но я определенно  рад, что ты в порядке.       Достаю из твоего шкафа первую попавшуюся не белую футболку и натягиваю на себя. Задумчиво разглядываю себя в зеркале — теперь мне придется носить одежду других цветов, но твое психическое состояние мне много дороже, чем предпочтения в одежде. Возможно синий мне даже идет — нужно будет узнать твое мнение. И когда меня стали волновать такие вещи?       Разговор с Ватари так ни к чему нас и не привел. Я рад, что ты остановил меня. Я мог совершить непоправимое — ударить человека, давшего мне все, что я сейчас имею, человека, бескорыстно заботящегося обо мне все эти годы. Я никогда не воспринимал Ватари как отца, но думаю, что при мне у него именно эта роль. Он дорог мне, очень дорог. Не знаю, откуда у Ватари к тебе такая неприязнь, но нужно что-то с этим делать. Понять бы только, что — к сожалению, я не особо силен в таких вопросах. Близкие отношения всегда были для меня загадкой. Я искренне не понимаю всех рычагов взаимодействия между людьми, небезразличными друг другу.       Сажусь на пол и прислоняюсь спиной к дивану, откидывая голову смотрю на тебя. Вспоминаю, как целовал твое заплаканное лицо, и не могу понять, что на меня нашло. Я был рад, что ты пришел в себя, что ты меня узнаешь и вообще понимаешь где ты, и что произошло, но целовать тебя — для меня это по меньшей мере странное проявление радости. Нужно было хлопнуть тебя по плечу или что-то подобное. Наверное. Но это бы не выразило всего того, что я чувствую. Понять бы еще в полной мере, что же конкретно я чувствую.       Обычно ты касаешься меня — руками, губами, всем телом. Протягиваю руку и провожу пальцем по твоей щеке. Что со мной, Бейонд? Почему я становлюсь так похож на тебя? Откуда берутся все эти чувства, порывы? Если мыслить логически, то причина изменений во мне — ты. Только ты и никто другой. Мотаю головой, отгоняя эти мысли — не хочу об этом думать, я боюсь того, к чему приведут меня эти размышления.       Это все адреналин, определенно он. Хихикаю. И тут же давлюсь воздухом — и давно это я стал хихикать? Голова идет кругом. Оставляю версию с адреналином на самый крайний случай, если я все-таки не найду ответа, но в то же время понимаю, что ответ очевиден, просто я не могу себе позволить его озвучить, сделать материальным и смириться с ним.       Мне нужно прийти в себя, вернуть трезвость ума и необходимую мне сейчас рациональность, но один взгляд на тебя выбивает всё из моей головы, оставляя только твое имя в красных всполохах.       Нам нужно ограничить общение — эта мысль неожиданно неприятна, но я не вижу других вариантов. Ты меняешь меня, и эти перемены пугают с каждым днем все больше и больше. Теперь уже не получается не обращать на них внимания, принимая как мимолетный всплеск эмоций, как исключение из правил. Я должен исполнять свои обязанности перед обществом, я должен раскрывать самые сложные преступления, я должен быть на шаг впереди — и для этого мне нужно вернуть свое самообладание во что бы то ни стало.       Ты негромко стонешь во сне и мнешь одеяло в пальцах. Забираюсь к тебе и прижимаю голову к своей груди. Ты обхватываешь меня за плечи и, подтянувшись выше, утыкаешься носом в шею. Я чувствую твое горячее дыхание и по телу пробегает дрожь. Порывисто обнимаю тебя в ответ и дышу тебе в макушку. Почему это происходит со мной? Когда я потерял контроль?       Ты пахнешь лекарствами и ромашкой — успокаивающе. Я закрываю глаза и пытаюсь перестать анализировать свои действия, хотя «анализировать» в данном контексте звучит слишком громко. Мне хорошо, тепло и уютно, ты в моих руках такой... Родной? По привычке тяну большой палец в рот, но сам себя одергиваю — не сейчас. Сейчас я хочу наслаждаться твоей близостью — чувствовать твое дыхание на своей коже, твои тонкие руки на моей спине. Я хочу защитить тебя, спрятать ото всех — от Ватари, от полицейских, от всего мира.       Внезапное чувство собственничества действует на меня, как ведро ледяной воды. Что это — эгоизм? Желание завладеть тобой? Посадить тебя в башню, как принцессу из сказки, и сторожить ее огнедышащим драконом? Мне становится страшно — я сильнее прижимаю тебя к себе и зажмуриваюсь. Определенно я схожу с ума — возможно психолог нужен мне больше, чем тебе.       Что же ты делаешь со мной, Бейонд?