Осторожен, будь осторожен, Этот именно тот момент, когда мир погибает, Ты делаешь вдох и выдох, Ты сдаешься, Ты обессиливаешь... Ведь нет ничего странного в том, Как это превращает тебя в оружие...
Matthew Good «Weapon»
На самом деле Павла Рехту звали не так. Но он сам уже забыл своё имя. Он забыл его в тот самый момент, когда убегал от выстрелов обезумевшего отца, который сначала убил его мать, а потом два дня подряд насиловал его сестру, когда мальчик прятался в чулане. Он видел всё это. Он знал, что должен помочь. Но ничего не предпринимал. Именно тогда он решил, что будет жить любой ценой. Он позволит отцу издеваться над сестрой, но будет жить. Он станет жрать собственное дерьмо, но будет жить. Вторым по значимости для него была свобода. Жажду свободы он познал, когда попал в плен к террористам. Они нашли его в лесу с простреленной ногой, но далеко от родного дома. Потому что он должен был жить. Его поселили вместе с охотничьими собаками в клетке, с которыми он делил еду и сон. Учили мастерить гранаты и заставляли прочищать ружья. В один день они надели на него все созданные им гранаты и отправили в город. Чтобы никто не догадался, что он жив, и его не преследовали, он снял с себя все гранаты, нарядил ими бездомного пса и взорвал. В итоге жизнь привела его в Файндебург, где он стал любовником одной старой мадам, которой принадлежал бордель. Видимо, он ублажал её так хорошо, потому что бордель после смерти мадам достался не её дочери Лили, а Пашке-милашке, человеку, который обрёл имя и потерял душу.1
Кама Вандербаг закончила закапывать могилу. Для погребения она выбрала замечательный холм, откуда можно наблюдать рассвет. Она в последний раз припала к земле, прикоснулась к грязи губами, таким образом освятив её, и начала читать молитву. – … дай успокоенье душе Сандры Вандербаг… – уловил слух Павла. – Это её ненастоящее имя, – прервал он девочку. – А какое тогда настоящее? – Спросила она, не разжимая ладоней и не поднимая головы. – Бог его знает, здесь ни у кого нет настоящих имён. Это одновременно и дар и проклятье, – начал свои разглагольствования Пашка-милашка, но Кама его больше не слушала. Душой и разумом она вернулась к молитве. – Эй, я с тобой разговариваю и не потерплю, чтобы какая-то мра… – Павел схватил девочку за грудки и прижался своим лицом к её лицу. Глаза Камы были равнодушными и прозрачными. Желчь подкралась к горлу Павла, оставляя за собой жгучие следы. Он кипит, он горит злостью, а она даже не видит его. – Это ничто, – вымолвила она, эти слова будто выпорхнули у неё изо рта, как крылья голубки. – Что ничто? – Прогремел Павел. Глаза Камы обрели цвет и обратились к мужчине. – Отсутствие имени – ничто. Человек не может его потерять, человек либо отказывается от него, либо нет, – своими хрупкими, слабыми пальцами она раскрыла пальцы Пашки на своей одежде, коснувшись ногами земли, она продолжила. – У человека всегда будет имя. Настоящее имя он обретёт из уст близких. Кама вновь встала на колени и сложила ладони в молитве. – Она представилась Сандрой Вандербаг, – веточкой на земле она написала имя умершей, – и она умерла с этим именем. Важно, чтобы близкие смогли отыскать её по тому имени, которое они ей подарили. Девочка продолжила молитву. – Господин Рехту, позвольте мне сделать ещё одну вещь. – Какую? – Встретить рассвет.2
Вернувшись домой, Пашка-милашка прыгнул в своё кресло и залился очередным виски. Тёмная жидкость мгновенно наполнила его глотку до краёв, спирт с любовью жёг горло, алкоголь пробежался по коридорам разума, бесцеремонно открывая все двери нараспашку. Он искал единственно нужную дверь. Дверь выхода. Павел поперхнулся: – Будь её воля! Этой святоши! Она б всех мертвяков перехоронила, – ворчал мужчина, вспоминая боль в глазах никто и ненадолго, когда девочка увидела ту самую труповозку. Она уже успела переполниться, и разные части тел выглядывали из кузова. Да, к дежурным дням покойники успевают поднакопиться. Кто их только мочит? Хотя нет, знаю-знаю. Воспитанники детского дома госпожи Байрон, к примеру, мрут, как мухи. То один под повозку угодит, то продавец за кражу порежет. Руки у этих мелких пакостников так и чешутся что-то стырить. В цирке уродов всегда перераспределение. Людям скучно зырить одних и тех же страшилищ, поэтому старых, подобно барахлу, выбрасывают на помойку. Но те долго не живут. Остальные по мелочи. Кто жену с любовником застукает, два трупа; кто награбленное не поделил, три-четыре, иногда и пять свежих тел. Провидение отчаянно следит, чтобы не допустить перенаселения. Пашка-милашка икнул. Дверь неожиданно распахнулась. Это Лили. – Паша! Милый! – Она свалилась на него всей тушей и отпила из его рта каплю виски. – Скоро наши любимые клиентики подъедут. Они просят чего-то необычного. Как думаешь, что их развеселит? – Она кокетливо водила пальцем по его груди и хлопала ресницами. – Развращение святыни! Никто не устоит! – Торжественно поднял бутылку он и разбил о подлокотник.3
Кама в подвале мыла посуду. Через вентиляцию она ловила запахи дома. Кислые, приторно сладкие, терпкие, горькие. Это были чрезвычайно крепкие и стойкие запахи. Она пригляделась к остаткам на тарелках. Куриные и рыбные кости, зелень почти не тронута. Жирные масляные пятна. Шоколад. Она приложила свои руки к носу. Да, сейчас они пахнут чистящим средством. Но на коже ещё немного осталось её любимых запахов, травы, почвы, ветра, сам по себе ветер не имел запаха, но в нём был привкус соли. Он говорил, что Большая вода близко. Пахло ещё чем-то. Чужой кожей. Пахло Сандрой Вандербаг. Кама отдёрнула руки от носа и запустила в мыльную воду. Это неправда, что она не может бояться и не испытывает брезгливости. Ей очень страшно. Девочка тихо заплакала.