Кто проживает на дне Лондона?

      Не знаю, сколько я провёл в дороге, но знаю, что много. Я не знал, зачем я шёл и куда, я просто шёл - просто для того, чтобы не возвращаться. Я не хотел даже оборачиваться, чтобы не слышать, как они кричат моё имя - то, что дала мне эта дьяволица. Там я не мог ничего, там я был скован, я даже не мог выйти, чтобы порасспрашивать о ней, поэтому я ушёл, и ни о чём не жалею - зло должно быть наказано! Но я не помню, почему, и как я сбежал, я просто не могу вспомнить, но я помню, что не хочу вспоминать. Об этом мне и шепчут мои пустые сны. Временами я задумывался: "Что стало с другими? Их наказали из-за меня? Злятся ли они на меня?", но от этих мыслей мне лучше не становилось, они только лишний раз напоминали мне, как бесчестно по отношению к ним я поступил, сбежав, не сказав ни слова. И от этого мне было больно. Очень больно, но я устал плакать. Тогда я просто устал от всего. Я просто вдруг захотел лечь и умереть, чтобы их голоса за спиной замолкли. И я упал. И стало вдруг так легко, что я забыл обо всём - даже о том, чего не помнил. И когда мир перестал существовать, пришла она - первая женщина, которую я запомнил, и вторая, которую мне никак не удаётся забыть - старушка по имени Линдси. Я очнулся в её доме, в довольно старом креслице, в полумраке, когда какой-то силуэт копошился у камина. - Угощайся, мальчик, - в тот момент я успел подумать всё, что угодно, но только не то, что произошло на самом деле. - Не обессудь - больше ничего нет, - женщина. Это была пожилая женщина, которая подобрала меня с дороги. Буквально. Притащила в дом, положила к кресло и предложила тарелку супа. От еды не стоит отказываться, если её предлагают. Особенно если ты в дороге, и у тебя кончилась еда, которую ты успел прихватить, пока сбегал. - Осторожно, суп горячий. - Спасибо, мэм, - первым делом я поблагодарил её за еду, которая на вкус была намного лучше, чем то, что мне давали в работном доме и у Гробовщика. Дальше мне захотелось осмотреться: скромный интерьер, места немного, пол деревянный, стены каменные - уже лучше, чем ранее, но оставаться не следует. - Что ты там делал, на дороге? - вопрос может показаться глупым, но он как нельзя уместен. - По этой дороге никто не ходит, только кареты проезжают, - и я даже видел одну, пока шёл. В ней сидели двое очень угрюмых джентльмена, которые были настолько поглощены своими идеями, что, наверное, даже не заметили меня. По крайней мере, мне так казалось. - Куда ты так спешишь? - В Лондон, мэм, - зачем я всё время сохранял эту привычку? Кругом одни "сэр", да "мэм", и только я один "точно идиот", как выразился один из гостей владельца работного дома. - В Лондон? - её лицо помрачнело. Казалось, что ей жаль меня, но в её глазах было что-то ещё... Что-то, что я заметил не сразу, но и не слишком поздно. - Бедный мальчик... сколько же ты уже в дороге? - я не помнил, вернее, не вёл счёт, просто назвал первую цифру, которая пришла в голову. - Пять дней, мэм, - эта цифра мне казалась наиболее приближенной к действительности. - Боже... Теперь понятно, почему ты упал. Ты напугал меня до полусмерти, - я тогда я заметил, что дрова почти полностью сгорели. Это значит, что котёл варится давно. - Знаешь, я уж совсем стара стала и издалека подумала... - эта пауза многое пояснила, но и она не дополняла той картины, которую мне надо было увидеть. Она давно готовила, но сама не ест, - Кушай, кушай, мне не жалко, - сам котёл полный, значит, она и раньше не ела. - Прости, что без мяса, в последнее время с ним туго. Знаешь, говорят, что некоторые поварихи в Лондоне просто выбрасывают потроха - ты можешь себе это представить?! Пока мы используем каждую часть данной нам твари, они их просто выбрасывают! - её гнев мне был понятен - богатые не имеют ни свойства ценить всё, ни умения делиться. - Конечно, тяжело найти применение прямо всем органам - некоторые ошмётки куриц даже собаки не едят. Кстати, давненько ко мне не заносили куриц... - и тогда до меня дошло: котёл стоит давно, но мяса там нет, значит, не готово. Издалека ей показалось, что я мёртв, плюс, я долго был в отключке, да ещё и котёл неизвестно сколько варился. Этих сведений мне хватило, чтобы сообразить: "В нём должен был быть я.", и не похоже, что она собирается мириться с супом без бульона... - Ты в порядке? Что-то ты побледнел... Может, добавки? - именно эта фраза решила всё, я понял её замысел, но она этого не заметила, и именно это сыграло решающую роль в этом вечере. - Если можно, - медлить было нельзя, я был слаб, а у неё явно были гости помимо меня, действовать нужно было сразу и наверняка. Но даже при том, что она занята, мне нужно было ещё как-то встать, чтобы она меня не заметила. Её кухонный нож был далеко и от неё, что хорошо, и от меня, что было бы не очень, если бы я не догадался кое-что забрать из работного дома перед уходом. Она копошилась у котла. Со стороны она выглядела, как настоящая ведьма. А даже дети знают, что ведьм надо жечь. Я поднялся, не издав по счастью ни звука, подошёл к ней вплотную, и когда она повернулась с тарелкой, я с размаху вонзил клинковую бритву ей в грудь. Пока она осознавала, что произошло, я, всё ещё держа в руках бритву, резко потянул её вниз, порвав в клочья её платье и вспоров живот. Из её глаз полились слёзы, но лицо её выражало чистую злость, на какую только способен человек. Её ноги подкосились, но она не падала. Кровь шла рекой, но она и не думала умирать. И в тот момент я окончательно убедился, что не ошибся в ней, на её лице не было вопроса "зачем?", но чётко прорисовывался вопрос "как ты понял?". Она взяла кочергу, чтобы перед смертью унести с собой своего убийцу, но её же кровь ей помешала: она согнулась в приступе агонии, из её рта, не переставая, шёл тёмно-бордовый поток, мешая ей даже вздохнуть. Но стоило ей сделать ко мне первый шаг, превозмогая боль, как она поскальзывается на луже собственной крови и падает, так и не выпустив кочергу из руки. Я посмотрел на свои руки - только одна была в крови, та, которая держала бритву, и то только по запястье. Но мне уже было страшно: "Я убил её! Я - убийца!!! Что же мне теперь делать..?" - такие мысли по кругу посещали меня, пока я не догадался первым делом помыть руки - благо, умывальник тут есть. Следом надо было промыть бритву, чтобы никто не понял, что она была убита именно ею. В том доме я ненавидел сам себя, ведь я убил её. Пусть я знал, что иного выхода нет, пусть я знал, что она была опасна, пусть я знал, что она была недостойна своей жизни, но мне всё равно было её жаль, я всё равно сожалел. "Может она и была недостойна жить, но, убив её, я сам стал недостойным", - думал тогда я. Но потом одумался: "Если я так боялся этой старушки, как я собираюсь найти свою мать? И если бы я её нашёл, я бы в любом случае убил её, и в любом случае стал недостойным! И если я умру сейчас, то кто её найдет?" - минута размышлений, и я дал себе обещание, от которого не отрекаюсь по сей день: "Пока я не найду свою мать, я буду избавлять мир от недостойных. А когда я избавлю мир от неё, я окончательно решу: продолжить ли жить, будучи недостойным и избавляя мир от скверных, или уйти в небытие, оставив мир без собственной скверности. А до этого решения я убью любого, кто попытается мне помешать или убить меня", - с этой клятвой я собрался идти по жизни, но я не знал, с чего начать, но точно знал, что очень устал и хочу есть. Выхлебав из котелка всё, что было съедобным, я ещё раз посмотрел на труп и сказал: - Простите, бабушка Линдси. У меня не было выбора. Я ещё посплю у вас и продолжу движение в сторону Лондона, - после этих слов я, перешагивая её тело и стараясь не вляпаться в лужу крови, иду до её кровати, где падаю, сытый, но без сил, и проваливаюсь в царство Морфея. Уже завтра тут не будет ни меня, ни каких-либо следов того, что я был здесь. Главное - не забыть вычистить шерсть с простыней.