Счастья Ветер

      Справка: Опиоидный синтетический анальгетик, обладающий центральным действием и действием на спинной мозг (способствует открытию ионных каналов K+ и Ca2+, вызывает гиперполяризацию мембран и тормозит проведение болевых импульсов). Оказывает некоторое противокашлевое и седативное действие. Угнетает дыхательный центр, возбуждает пусковую зону рвотного центра, ядра глазодвигательного нерва. Среди побочных эффектов: головокружение, парадоксальная стимуляция ЦНС (нервозность, ажитация, тревожность, тремор, эйфория, эмоциональная лабильность, галлюцинации), сонливость, нарушения сна, сухость во рту, тошнота, нарушение зрения и вкуса, диспноэ.       Отвратительная, надо сказать, вещь – просыпаться от того, что жидкость в твоем теле отчаянно взывает о желании вернуться назад в землю. Переворачиваешься на другой бок, снова прикрываешь веки – чистое наслаждение – и лениво заталкиваешь несвоевременно возникшую потребность назад в иллюзорные закоулки сна. А в растревоженном мозгу зреет тяжесть, и чтобы не портить сонное блаженство, ты поднимаешься, подергиваешь плечами зябко, нашариваешь в темноте ботинки и плетешься на улицу…       Выйдя на крыльцо, Шаграт узрел картину маслом. Галдер похрапывал под кустом шиповника, укрытый каким-то пыльным и рваным кожаным плащом, который даже с виду казался дубовым от времени. Мустис лежал ничком рядом с крыльцом, а на крыльце запеклась розоватая пена рвоты. Посреди неба стояла полная луна, ясная, умытая облаками. Мокрые верхушки елей блестели – похоже, снова дождило, пока он спал, – а тёмная громада леса нависала вокруг, и казалось, они находятся в здоровенном котле. Ноги путались в траве, роса мгновенно натекла в ботинки и пропитала штанины, отрезвляя прохладой.       На обратном пути Стиан попробовал растормошить Тома, но безуспешно. Тогда он потрогал за плечо Эйвинда.       - Я не сплю… - отозвался тот и с мучительным стоном сел, запустив пальцы в спутанные чёрные волосы.       - Допились?       - Холодно, - поежился Мустис. – Том не вставал?.. Давай отнесем его в дом.       Бесчувственного Галдера с горем пополам затащили в комнату и уложили спать. На выходе Эйвинда занесло – «Осторожно, порог!» – и он чуть не сбил с ног Шаграта.       - Не вижу ничего… - сетовал он, то и дело натыкиваясь на стены. – Блин, еще лестницу найти, где-то она должна быть… В кладовке, может, или в сарае, пойду поищу…       Что-то гулко упало на пол. Шаграт поморщился. Он представил, как пьяный Мустис будет в кромешной темноте искать лестницу, потом устроит погром, полчаса разворачиваясь с нею в узком коридоре, и наконец, подключит к сему безрадостному действу сонного Стиана…       - Обязательно. Завтра поищешь, - он поймал клавишника за шкирку и толкнул в направлении своей комнаты. – Иди-иди, алкашня. Ку-уда ты прёшься, поворачивай!       - Мне туда надо! Там кладовая!       - Хуёвая! Пиздуй спать! – он втолкнул Эйвинда в проём. Тот с грохотом врезался в сервант, по широкой петле дошёл до кровати и завалился на нее в ботинках. Старые пружины жалобно загудели.       - Разуйся сначала, - распорядился Стиан. Понаблюдав, как Мустис, согнувшись вдвое, елозит волосами по гадам и вяло дергает шнурки, он не выдержал: - Дай сюда ногу.       Джинсы его промокли насквозь, гриндера отсырели. Затянутые в тугие узлы шнурки были сплошь облеплены репейником и травяной шелухой, поддавались с трудом, заставляя отдирать ногти. Ну вот зачем же их так завязывать, - изнутри подкатывала ярость, да и сама ситуация казалась донельзя нелепой и в чём-то унизительной. Снизошёл, называется…       Ну, вот и всё, наконец-то.       - А где нож? – спохватился Эйвинд. – А, обожди, я нож потерял…       - В жопе, - раздраженно отозвался Стиан. – Сядь, блядь! – удержал за плечо. – Походи еще босиком по грязи и залезь в кровать! Сменка есть?       - Нету.       - Что поделаешь. Раздевайся. – Мустис тупо уставился на него. – Я не собираюсь с тобой спать в мокрой постели. Ну, мне что, штаны с тебя снимать? И это вот… выжми хотя бы. Я даже отвернусь, раз ты такой стеснительный. Давай, раз-два, я спать хочу.       Наконец Эйвинд влез под выцветшее одеяло и уткнулся в самую стену. Шаграт стянул футболку и устроился поближе к краю. Сон сморил его быстро, но когда тело стало почти невесомым, а мысли – расплывчатыми, цветными и нездешними, Эйвинд беспокойно заворочался и, прежде чем Шаграта начал раздражать нудный и протяжный стон пружин, попытался через него перелезть. Стиан, не открывая глаз, влепил ему звонкую затрещину. Попал, похоже, по руке.       - Сказал спать, пьянь!       - А… ты не спишь…       - Уже нет, блядь!       - Можешь мне аспирин достать? В рюкзаке у меня, в боковом кармане.       Вполголоса матерясь, Стиан полез в рюкзак перебирать лафетки. Шорох картона и фольги, незнакомые слова – есть в этом что-то подобное перелистыванию старых книг на чердаке, в сероватых пятнах сырости, с гнилостным запахом. Таблетки аптекой не пахнут, но тоже могут рассказать о человеке многое. Так, что тут у нас?       - Энцефабол… Это еще что такое?       - Антидепрессант. Для улучшения работы мозга.       - Вставляют?       - Нет. Вообще никакого с них толку.       - А это? – насколько Шаграт мог рассмотреть, на белом коробке была изображена жизнерадостная зеленая травка. – Витаминчики?       - Которые? А, снотворное.       - А это… Трамадол? Прикольно, где взял? Так ты трамом балуешься? – Стиан широко улыбнулся темноте.       - Это от мигрени, - пояснил Мустис. – Если больше ничего не помогает. Не пей, они по иммунитету сильно бьют. Ну Стиан, блин! Не переводи мне таблетки, они по рецепту!       - Ага, хорошо. Я только четыре. А вот тебе, кстати, аспирин.       Стиан запил трамадол пивом – алкоголя не хотелось, но таблетки застряли в горле. Посидел на краю кровати, умиротворенно сложив руки на коленях. Однородная мягкая тьма обволакивала и обещала, что всё будет хорошо. Спать, что ли, лечь? Яркие сны, стремительные, теплые – протягиваешь руку и дотрагиваешься до всего, такого ожившего. Только смысл прятаться в укромную каморку, если над тобой вскоре разомкнется пыльный потолок, сползет бесшумно серая чешуя крыши, оставив вокруг тебя всё то же, только согретое и озаренное солнцем?       С полчаса Шаграт лежал, слушая, как нарушает тишину лиственный шелест на дворе. Грудную клетку начало сдавливать, но эта твердая напряженность не была неприятной – скорее создавала какую-то теплоту и защиту. Эйвинд, похоже, уснул, и даже дыхание его было еле слышно. В горле встал ком, коже стало тепло. Стиан достал руку из-под одеяла, сжал кулак, затем разжал, опробывая возникшую в теле упругость.       - Мусь! – заговорщицки позвал он, и уже было собрался растормошить клавишника, как тот отозвался нехотя:       - Что?       - А тут шахмат нету?       - Не…       - А я вот лежу и думаю… Блин, прикольно-то как, пешка когда на другую сторону доски переходит, она любой фигурой может стать. Ну, кроме короля. А кто-то обстановку на доске в пешках считает. Ну, у кого ситуация лучше. Пешка – это одна пешка, конь и офицер – по-моему, два с половиной, ладья вроде пять, ферзь восемь, - быстро заговорил Шаграт, сам увлеченный рассказом. – А еще есть шахматы цилиндрические, сферические. А еще есть с двумя дополнительными фигурами, там по углам доски по четыре клетки еще…       Мустис натянул на голову одеяло и попытался заснуть. Он почти вошёл в резонанс с монотонной в своей резкости Стиановой речью о том, как ферзь съедает пешку на проходе, как тот вдруг сбился и выпалил:       - Ты меня слушаешь?       Эйвинд молчал. Ему было дурно от выпитого и тревожно до онемения. Так проще – не действовать, лежать со сдавленным от обреченного бессилия горлом. Пусть всё рушится, пусть раздавит. А Шаграт… толку с ним говорить? Легче не станет. Только захлебнешься своей горькой желчью. Сполна прочувствуешь вкус своего ужаса и уйдешь в него с головой…       - Ты спишь?       Мустис задышал глубже и размеренней. Может, Шаграт обломается и не станет будить.       - Ты не спишь нихуя! – Стиан возмущенно ткнул его пальцем в ребра. – А то чего так сопеть начал?       - Стиан, дай поспать… - простонал Эйвинд. У него был высокий болевой порог, но от неожиданного Шагратова тычка в боку глухо ныло, и казалось, не пройдёт никогда. Присутствие Стиана давило, бесило до дрожи. Осознание собственной беззащитности перед вторжением в личное пространство заставляло съеживаться и внутренне корчиться.       - Поговори со мной! – потребовал Шаграт. – Мне скучно, я делать что-то хочу!       - Стиан, иди прогуляйся, ну…       - Слушай, а мысль! – легко согласился Шаграт. – Ты со мной, нет? – не дожидаясь ответа, вскочил и выскользнул из комнаты.       Эйвинд вцепился в простыню – пространство изворачивалось, сносила вбок центробежная сила. Тошнило от вращения перед зажмуренными глазами, от пахнущей плесенью отсырелой подушки, от липкой слюны, размазанной по щеке. Шлепанье босых ног по деревянному полу… он что, издевается?       - Идём к Галдеру! – объявил вокалист с порога.       - Что там?! – рывком поднялся на локте Мустис.       - Да что – нажрался, как свинья, и дрыхнет! Я его дергаю-дергаю – а он булькает что-то. Идём, заставим его друзей уважать!       - Дай сигарету, - выдохнул Эйвинд, подвигаясь спиной к железному заднику кровати и подтягивая выше одеяло. Сглотнул, нервно щелкая зажигалкой. Огонек на миг осветил лицо, до неузнавания исчерченное тенями убогой мебели, прилипших ко лбу волос. Затянулся судорожно.       «Да, курить… да», - осознал Стиан, наблюдая за ним. Небрежно перехватил зажигалку. Тяжелый, густой дым шёл легко, не раздражая горло, и, казалось, заполняет не только легкие, а всё естество.       Зло сжав зубы, Эйвинд затушил окурок себе о предплечье.       - Я тоже так могу, - пренебрежительно пожал плечами Шаграт и тотчас прижег себе руку. Приглушенная трамадолом боль отдалась в мозгу неровным шипением, столь не похожая на почти идеальный выжженный кружок, испачканный пеплом и уже блестящий от выступившей лимфы. Стиану не понравилось. – И зачем ты это делаешь?       Не получив ответа, Шаграт нетерпеливо качнулся с пятки на носок:       - Малой! Так мы идем гулять?       - Отъебись! – прошипел Мустис и отвернулся к стене.       - Ну, малой… - Стиан растерянно присел на край кровати. Сейчас он ни негатива, ни враждебности в принципе не чувствовал, а посему неприязненный тон клавишника его даже не обидел – скорее безмерно удивил. – Чего ты злой такой? Я же как лучше хочу. – Молчание. Шаграта выворачивало наизнанку – от деятельного любопытства. – Малой, ты расстроен чем-то?       Эйвинд не отвечал. А что отвечать-то? Какими словами высказать презрение к себе? Разве что ножом…       Расстроен? Разобран на части! Как списанный по негодности механизм…       Стианова рука легла ему на плечо – тепло, увесисто. Похоже, Шаграт не чувствовал границ своего благодушного химического рвения, и пальцы вдавились в кожу, словно в гниль. Живая гниль, неспособная ничего удержать под контролем… Не то, что этот… до чего ж уверенная, унизительная хватка. Труп в руках… даже не мясника – оценщика качества. А трупам все равно. Они не плачут, они уже истекли всем, чем было можно.       - Ты почему меня игнорируешь? – обиделся Стиан. – Что мне делать, по-твоему? Том храпит, ты молчишь… Не любишь ты меня! Вот я вас люблю, а вы меня нет!       - На филантропию пробило? – процедил Эйвинд снисходительно, и даже с каким-то сожалением. – Ляг спать. Простудишься. Чуть помедлив, соизмерив предложение с собственными влечениями, Шаграт всё же влез под одеяло. Логики в этом «спать» он не видел, оно казалось ему этапом какого-то таинственного и неизъяснимо важного квеста.       - Ты хороший, - заключил он. – Ты такой хороший, обо мне заботишься. Я ж тебя люблю, ты знаешь? И Галдера люблю, - немедленно вспомнил Стиан. – Только он мудак, ему на меня насрать. А ты обо мне заботишься. Дай я тебя поцелую! – и он неуклюже ткнулся носом в отдающий дымом затылок Эйвинда. – Стой… тихо, - придержал младшего за локоть, вжимаясь лицом куда-то в его шею и коротко потёршись щекой о волосы. Так вот оно какое на ощупь, чёрное: мягко, тепло и не щекочется сухо. – Оно такое… приятное. А чего у тебя рука такая холодная? – Стиан нащупал большим пальцем неестественно гладкий выпуклый участок кожи.       Шрам был из свежих, при нажатии ныл болезненно и сладковато, и тут бы стоило вырваться, но нет: Мустис был уже не в том состоянии, чтобы отвергать чужую жалость. Помощи он не принял бы, он был слишком озлоблен, чтобы еще обязываться кому-то благодарностью. Снисходительные советчики, лживые эгоисты: это не стена кирпичная, это ты плохо бьешься головой. А вот жалость… сейчас он был бы рад, расковыряй Шаграт рубец до крови. Эйвинд стыдился своих шрамов, но рассказал бы Стиану, как резал каждый из них. К примеру, этот: рубанул по предплечью Трамонтиной с широким закругленным лезвием (на свету видны тонкие царапины от точения), оставив у сгиба руки выгнутую рану, похожую на безмозглую улыбку…       Но Шаграту было не до того, он потянулся, чуть изумленно глянул в окно на белесо-флуоресцентную бесформенную небесную лужу, и сообщил задумчиво:       - Вот это меня вставило… Голова ясная, знаешь, и это всё… Словно у тела нет границ. Я здесь и сейчас, и не в пределах, и при этом я – всё. Всё, понимаешь? И не холодно ничуть, будто бы при этом меня нет… - и слышать это Мустису было горько, до слёз обидно.       - А мне вот… мне и без таблеток кажется, что меня нет. Да и не было никогда.       - Это трамадол, - вбросил Стиан, похоже, его не слушая. – Как думаешь, когда пройдёт?       «А у меня уже не пройдёт», - подумал Эйвинд, но смолчал. Подлым и издевательским показалось ему вдруг Шагратово трамадольное дружелюбие: приманить на пряник, как собаку, а потом снова пнуть. И собственная попытка быть откровенным выдалась жалкой и мёрзкой. Кто он такой, в конце концов, чтобы звать других разгребать свою помойную яму? Представилось, что шрамы – вовсе не шрамы, а гнойные язвы, полные червей.       «Я схожу с ума».       А вслух он сказал:       - Дай сигарету.       - А хуй… - начал было Стиан – он был преисполнен решимости не позволить Эйвинду снова тушить о себя окурки. Но ему самому жутко захотелось курить, и он в предвкушении благословенной затяжки сдался.       Нет, ну на этот раз он проследит… - как только Стиану показалось, что Мустис метит в себя тлеющей сигаретой, он наотмашь ударил младшего по запястью, и неудачно: тот уронил огарок себе на грудь.       - Ой, чувак, извини! Это у меня руки из жопы! Извини, малой, я не хотел, ну правда, не хотел!       Эйвинд подобрал сигарету и принялся сосредоточенно выжигать какой-то узор у себя на груди.       - Ты не знаешь, что такое не хотеть, – словно ни к кому не обращаясь, проронил он.       - Я не хочу, чтобы ты себя калечил. Что тут непонятного?       - Ты хочешь. Просто наоборот. Ты хочешь, чтобы я прекратил. А нежелание… Что ты понимаешь в нежелании?       Стиан демонстративно воззрился в потолок. Но потолок был темен и скучен, а на языке крутилось что-то неоформленное, но верткое и назойливое.       - Малой, нам природа дала прекрасное тело. А ты его берешь и увечишь. Вот нахуя, спрашивается?       - Ага, - в тон ему отозвался Эйвинд. – Прекрасный комок белковых молекул, который всю жизнь то и делает, что гниет. Ты в курсе, что лет после двадцати процессы распада клеток начинают преобладать над процессами деления? И вся природа так живёт: хищники, паразиты, болячки. Это просто мы не замечаем, мы хотя бы можем в аптеку сходить. Тоже мне, нашёл прекрасное. Одни страдания от него.       - У тебя, может, и страдания, - обиделся Шаграт, но в душе он был доволен, что наконец-то удалось завязать беседу. – А я лично предпочитаю получать от тела удовольствие. Малой, правда, ты циклишься на всяком мрачном. А ты подумай, например, о красивых девушках. Вот представь: восхитительное тело, горячие ласки, наслаждение…       - …гормональный всплеск и неудобная эрекция, из-за которой и в туалет нормально не сходишь. Это примитивная химия, Стиан. Не пойму, почему мы так восторгаемся тем, что не можем контролировать свои инстинкты?       - Мусь, тебя что, кто-то отшил? – поинтересовался Шаграт. – По-моему, ты страдаешь от недотраха. Нет, ты, конечно, мужик что надо, но только любая баба испугается, если ее обзывать гниющей кучей молекул. Слушай, у меня есть пару девчонок на примете, давай я тебе организую?..       - Нафига оно мне? – пожал плечами Эйвинд. Краем глаза Стиан воспринял слабое движение рядом с собой – как призыв что-то сделать… апатичный… непонятный, чуть раздражающий…       - Да нет, ты не понял, они нормальные, и никто от тебя потом ничего требовать не будет…       - Я не хочу.       - Да ладно тебе, мы все свои…       - Не хочу я, отстань!       - Малой, - прищурился Стиан, - а ты часом... не по парнях? Личной жизни у тебя, я так понимаю, не наблюдается, девушки не интересны…       Шаграт ни разу не подозревал Эйвинда в нетрадиционной ориентации, и даже предоставься повод – не поверил бы в это, но когда-то давно он сформулировал для себя правило: хочешь кого-то подъебать – первым делом подъеби Мустиса. Он всё равно не поймёт, а если поймёт – не обидится, а если обидится – не подаст виду, а если и подаст – так в любом случае он самый спокойный из их когда-то дружного братства.       - А знаешь что? – оживился Шаграт, придвигаясь ближе. – Не признаёшься – так я тебе сейчас засос поставлю! Вернешься в Осло – прикинь, что народ подумает? Ты в лесу был, с одними мужиками… - Стиан осекся, сообразив, что один из этих мужиков – он. А, ладно, их с Галдером аж двое, а красноречивый синяк будет у малого, и только у него. Как вариант – у Стиана под глазом…       Напряглась уже спина, готовая выпростаться – и Стиан навалился на младшего всем телом, локтем придавливая его ребра и проскальзывая языком по шее, прежде чем всосать кожу и оставить кровоподтёк, что позже разольется синевой от порванных капилляров. Ладонью накрыл его подбородок, мельком ощупал сухие губы, вдавил пальцы под кость челюсти – не смей опустить голову… Эйвинд сглотнул, дернулась жилка на шее, упрямо расширилась и опала грудная клетка. Под язык попало что-то чуть шершавое, а от слюны соленое и осклизлое – снова след ожога, и это уже было не похоже на шутку, это было затягивающе и требовательно; и кожа его пахла травяной горечью и еще чем-то глубоким – теплым, молочным и чуть кисловатым… да когда ж он огрызнется, только б не огрызнулся, ведь незачем, ну… тихо… Выступающая ключица под пальцами, как странно – настолько твёрдое и настолько нежное на ощупь, и – с подкатывающим к горлу комом – приникнуть губами к ямке над грудью, и непреходящая мысль, согревающая и щемящая: «Мой маленький…» Плевать, что этот маленький под метр девяносто ростом, и, наверное, КМС по своим этим мордобитиям… всё равно ж – такой свой, родной… Можно бы было его обнять, но – мысли мелькали в голове Стиана пролетающей автоколонной, и он в какой то миг почти ощутил на щеках веяние прохладного пыльного ветра – это недостаточно искренне, обьятия – это от пьяной уважухи… И вот малой, брат его, в том знакомом состоянии недоперепития, когда остро проступают во вскрытой алкоголем голове самые грязные закоулки жизни, в которых давно не убиралось, но ты уже слишком пьян и дезориентирован, чтобы рассуждать и найти выход. Что ж тут непонятного…       ну почему ты пытаешься не дышать, почему напрягся до дрожи, я ведь ничего плохого, я пытаюсь наконец-то быть ближе, тебе ведь это поможет… не настолько же ты мизантроп, чтоб и сейчас оттолкнуть? Мы и не догадываемся, насколько мы не мизантропы, пока…       тебе так нравится казаться неживым? У тебя не получится       Просунув ладонь под затылок Эйвинда, запутавшись пальцами в волосах и нетерпеливо их дергая, Стиан потянулся к его лицу. Мустис запоздало дернулся отвернуться, но было поздно: зубы с лязгом стукнулись о зубы, отдавшись нытьем в деснах и жжением в ушибленной губе.       Когда чужие губы насильно перекрывают тебе дыхание – мягкие и настойчивые – то напоминают чем-то расползшееся мясо. Поцелуй – своего рода ранение.       поцелуй – это больно       Удушающе жарко было от Шагратовых волос, упавших Эйвинду на лицо, от его ладони, прижатой к скуле. А Стиан увлекся, пытаясь проникнуть языком поглубже ему в рот, требовательно нащупывая его язык, и столь приятна была для пересохшей слизистой чужая слюна – не то что его собственная, вязкая и терпкая от трамадола. Мельком он поднял глаза, и не заметил в темноте полуприкрытых век собрата, только тусклый блеск влажных белков.       И процесс казался ему прекрасным и правильным, упоительным и умиротоворяющим – как вдруг Эйвинд вырвался, нечаянно, но сильно прикусив ему нижнюю губу.       - Ты чего творишь? – выдохнул Мустис. – Меня ж стошнить может!       - А ты чего? – Стиан смутился, его такая реакция сбила с толку. Он-то ожидал, что может огрести за свои поползновения, надеялся, что Эйвинд проникнется его сказочным настроением, но этот пресный, безэмоциональный ответ… Словно в тебе тушат свечу, накрывая грязной консервной банкой.       Впрочем, свечной пламень живуч и упруг. Перестав задыхаться собственным углекислым газом, он разгорается с новой силой.       Эйвинд смотрел на Шаграта широко открытыми глазами, хищно-удивленно, а затем с осторожностью дотронулся костяшками пальцев к его щеке.       - А… показалось, - словно выплюнул он, и помалу его лицо приобрело обычное сонное выражение.       - Что? – резко спросил Стиан. Казалось, не ответь – получишь иголки под ногти. – Что? – ему не терпелось узнать, ему вообще не терпелось. Болели и дрожали предплечья (как же всё-таки несподручно опираться), скомкалась в кулаках и стала липкой простыня, под грудью вкрадчиво сдавило предвкушение не пойми чего – как в юности, когда мир был еще любопытен и непредсказуем.       Мустис нервно облизал губы, сомневаясь, но всё же заговорил:       - Показалось, что на щеке у тебя рана… насквозь. И там как кровь гнилая, черная. И что в ней… - он запнулся. – Что, Стиан? Я спать буду.       - Не, - с усмешкой протянул тот, - не будешь. Не дам я тебе спать. Это скучно.       Скулы сводило – Шаграт осознал, что с силой сжимает челюсти. Щека горела. Стиан перебросил ногу через Эйвинда и склонился над ним, поудобнее упираясь в кровать локтями. Так-то лучше – теперь и к стенке не отвернется, и коленом по яйцам не зарядит, а то мало ли.       - И что мне с тобой делать? – выдохнул в шею. От прикосновения к горячей коже младшего по телу – от горла до паха – прошла жаркая вибрирующая волна. И, как контраст, его холодные влажные ладони на плечах. – Давай, может, я тебя трахну?       Мустис оттолкнул.       Шаграт воспротивился.       - А может, я не хочу? – передразнивая, прошипел Эйвинд.       «Так и я пока не хочу», - собрался ответить Стиан, но передумал. В его экзальтированном напряжении, будь оно хоть тыщу раз химическим, отсутствие эрекции казалось ему мелочью, не стоящей внимания. Он не осознавал вполне, что предложил. Гораздо важнее – кому предложил. Человеку, которого пять минут назад именовал братом. Это было подобием инцеста, и это было – восхитительно. Это возбуждало, но мозг – куда больше, чем тело. И в глубине белой драглистой мозговой массы потерялся электрический импульс, щелчок выключателя: тревога. Что-то тут не то. Чего-то не хватает.       - Тебе это нужно. Тебе полезно будет, - успокоил Шаграт. – Так что, давай? – и щелкнул пряжкой ремня.       Эйвинд молчал.       Не хватает удара в челюсть. Не хватает возмущения. Порог благоразумия давно пройден, и за спиной ослепленного своим удовольствием, своей беззаботностью – шум накатывающегося из глубин чёрного вала… На губах – вкус морской соли. Нет, крови.       - Ничего не выйдет.       - В смысле? – непонимающе мотнул головой Шаграт, приподнимаясь.       - Ничего не выйдет. Во-первых, ничего не изменится. А во-вторых… - Мустис криво, чуть жалостливо улыбнулся. – Во-вторых, ты не сможешь кончить.       - А, ты под трамадолом трахаться пробовал? – обрадовался Стиан: мозг жаждал информации. – Давай, расскажи. Под травой прикольно, медитируешь на это дело… Ну, рассказывай!       - Нет.       - Чего ты ломаешься?       - А чего я должен тебе о таком рассказывать? – затравленно огрызнулся Эйвинд.       - Так я ж от тебя не отстану.       - Хорошо, - на миг Эйвинд примирительно прикрыл глаза. – У тебя когда-нибудь были такие головные боли, что ты бился лбом в пол? И даже трамадол не спасает, понимаешь? И ты думаешь уже не о том, когда пройдёт, а когда у тебя наконец лопнет череп. И пытаешься хоть на что-то отвлечься, и всё, на что смотришь, проваливается в чёрную дыру. И тогда ты идешь в туалет, - снова холодная ухмылка, как плевок в лицо, - и пытаешься, как тебе сказать, Стиан, самоудовлетвориться. Чтобы отвлечься, да. А потом у тебя кружится голова, ты падаешь и разбиваешь лоб о кафель. А потом сидишь и вытираешь кровь с ебальника. Как, Стиан, доволен?       Шаграт молча сел на постели и прикурил. Словно трещина прошла по стеклу… нет, она давно там была, эта трещина… но только сейчас он об нее порезался. И это по-детски обидно. В этот раз Мустис у него сигареты не просил.       Нафиг. Спать. Если выйдет.       И ещё эта луна, чёртова луна, холодный свет…       - Так что, Стиан? – окликнул Эйвинд. – Ты ж вроде как хотел меня трахнуть. Ну давай, покажи, кем я для тебя являюсь. Покажи, как ты меня всегда уважал. Что, мало ты меня пользовал?       - Малой, не трави, - взмолился Шаграт. – Перестань, ну… Я ж не серьезно. Спи давай, всё, я тебя доставать не буду.       Ночной холод почти вещественным весом навалился на спину. Стиан тихо встал, стараясь не скрипеть пружинами, и подошёл к окну. Сквозь стекла в потеках и разводах грязи не было видно звёзд. Только всеобъемлющая пустота, в которой утонет когда-нибудь всё наше тепло. Если рассказать это Мустису, он ответит, что любая жизнь – всего лишь экзотермическая реакция, и будет прав. Наверное.       Стиан провёл пальцем по подоконнику, стирая толстый слой пыли. Между стёкол кто-то давным-давно расставил фигурки – старые детские игрушки. Обреченно застрявшие в паутине, забытые, выцвевшие, или это в лунном свете так кажется? И словно осуждающе смотрят из углов старые души людей, что жили там прежде, суровых патриархальных поколений. Как оно им тут стоять годами, игрушкам, душат ли их тени несуществующих жизней?       Вернувшись в постель, он натянул одеяло до подбородка, и, чуть помедлив, приобнял Эйвинда. Так было спокойнее и теплее на душе. Больно уж тот похож на эту игрушку за стеклом.       - Малой, ты плачешь?       - Не, - шмыгнул носом Мустис. – Аллергия.       - На что?       - На людей.