Счастья Ветер

      Справка: Гамма-аминомасляная кислота (ГАМК) является важным тормозящим нейротрансмиттером ЦНС, играющим значительную роль в регулировке страха и беспокойства и уменьшении влияния стресса. ГАМК оказывает успокаивающее действие на головной мозг, помогая отфильтровывать «посторонний шум». Она исполняет роль тормоза возбуждающих нейротрансмиттеров, которые могут вызывать страх и беспокойство при излишней стимуляции. Излишнее количество ГАМК приводит к чрезмерному расслаблению и успокоению – до такого уровня, когда это негативно влияет на нормальные реакции. Недостаточное количество ГАМК приводит к излишней стимуляции головного мозга, связано со склонностью к психическим расстройствам и алкоголизму.       Чёрная, жирная, спресованная земля – Стиан раз за разом откидывал в сторону рассыпающиеся ломти. Налегал на рукоять, вгоняя тупую лопату в клейкую массу, счищал ботинком налипший на нее грунт, и дальше рыл – помалу, нехотя и чуть брезгливо. Неинтересная навязанная Мустисом игра – докопавшись до дна, повернешься и сморщишься с досадой: «Ну и чё?»       Лопата ткнулась во что-то грузное и неподатливое – по ощущениям как сырой мешок. Действительно, - Стиан принялся отгребать землю, - пропитанная грязью рядюга. Чёрно-бурое, пятнистое…       - Камуфло, - подсказал Мустис. – Расчищай. Вон туда.       А ведь у Тома и правда были камуфляжные штаны. Это какая-то проработанная издевка… сценка… непонятно с какой целью изготовленный муляж. Какой-то авангардный театр. Шаграту в нём участвовать не нравилось. Затем подвернулось что-то скользкое, не то целлофан, не то… хромовая кожа…       От разрытой кучи исходил странный душок – не тухлятина, но ее демо-версия, такая мясная прелость. Стиан снова попробовал землю лопатой, вклинился в мягкое место, отбросил и подчистил, отрывая что-то сложенное… то ли выгнутое. И напоминало оно – человеческие ноги. Закоченевшие, согнутые в коленях человеческие ноги.       - Бля-а-адь… - тонко, жалобно простонал Стиан. И начал загребать яму обратно – настолько поспешно, насколько позволяли обмирающие руки.       - Есть?       Шаграт рассмеялся – слабо, чахоточно, прерываясь клокочущими всхлипами в горле. Поднес к лицу кисти, как чужие и неживые.       - Это… всё…       Сгорбившись, он протащил за собой лопату, и с неожиданной яростью зашвырнул в реку.       - Это пиздец…       - Ты тоже видишь?       Стиан вскинулся:       - Не подходи! Не подходи ко мне сейчас!       И пошёл прочь.       Это, пожалуй, было самое жуткое время за всю жизнь Шаграта. Он механично двигался в сторону станции, не смея ни приостановиться, ни обернуться, ни ускориться. Эйвинд следовал за ним – Стиан улавливал шорох травы, треск веток, дыхание. Это состояние было знакомо Шаграту из кошмаров: оно приближается, а ноги подгибаются, вязнут во враждебном воздухе, и он еле удаляется, никак не может побежать… Оно принимает разные облики: то вполне человеческий, с белым гуттаперчевым лицом, растянутым улыбкой: «Вот я тебя и поймал»… или чёрное, согбенное, раскоряченное, что мелкими шажками неожиданно шустро нагоняет его… Но суть одна. Когда оно поравняется с ним, всё будет кончено.       Если сейчас рвануть, этот бросится за ним… догонит, вопьется костяными пальцами в шею. Забрезжит вольное пространство – дорога, платформа, поезда – тогда… Тогда будет надежда. Удариться в бег и кричать, может, кто услышит.       Животный уничижающий страх не оставлял места помыслам о Томе – только факт, что он-то не уберегся. Встречать врага спиной. Неминуемый удар. Стиан чувствовал свои уязвимые кишки, свой несчастный спинной мозг, который вот-вот отомрёт и разложится. Какая разница… если ты уже заранее мёртв? Шаграт остановился и развернулся, широко расставив ноги и безнадежно ощерившись.       - Ну?! – Шаграт подождал, когда Эйвинд подойдёт ближе. Ничего не произошло. Надежда была. Мелкая, как спичечный огонек. Яркая, как солнце. А за ней, такой же яркий – проблеск боевой ненависти. Здесь ей было место. Всё место здесь было для нее. Огонь заполнил грудь – и выход для него нашёлся.       Стиан со всей дури заехал Эйвинду по скуле. Вложил всю злость, всё садистичное наслаждение тем, как младший под ударом откидывает голову –       - колено хрустнуло под гриндером, он полетел вперед, хватая за руки, молотя кулаками не пойми по чему, - его поймали за плечи, и Мустис дважды врезал ему по лицу лбом. Треск хряща, оплывающий горячим нос – удар под грудь перебил дыхание, в глазах потемнело, и Шаграт сполз на колени. Безуспешно ловил ртом воздух, слепило от пульсации в переносице, жгли расшибленные костяшки. А над всем этим – надменное безразличие к себе и тихая ярость унижения. Грубо и мгновенно опиздюлен.       - Еще будешь? – послышалось над ним. Камешки врезались в колени, земля плыла, пыльная и грудчатая. Обожженный мозг не воспринимал эмоционального сигнала, слышно было только выхолощенный, машинный звук. И перед глазами – чёрный пропитанный грязью джинс, тусклый заляпанный глянец шнурованных ботинков… Стиан вскинул лицо, из носу текла соленая кровь. На свое здоровье было уже плевать. На гордость – нет.       - Чего ты хочешь? – наконец вдохнул с хрипом и попытался подняться.       Эйвинд замер – так человек, прибитый неожиданным аргументом, глотает язык. Так палка, застряв в колесе, стопорит его и выламывает спицы. Он уставился на Стиана хищным внимательным взглядом, как на что-то чудовищное – взглядом пугающим и немного испуганным.       - Удивительно… но я очень хочу рассказать тебе сказку. Удивительно, ведь мне очень давно ничего не хотелось. А сейчас… это потребность. Я просто должен тебе ее рассказать       - А дальше что будет? – Шаграт, сам того не поняв, почти точно воспроизвел недавнюю реплику Мустиса. Слушать сказки перед смертью… едва ли годная отрада.       - Пойдёшь себе на поезд.       Всё еще инстинктивно защищая руками живот, Стиан вскинул голову и всмотрелся в блеклые, водянистые глаза собрата. Боялся, что тот поймает его взгляд, что заметит искры отчаянной радости. Наивной, безнадежной радости. И смотрел, пытаясь понять – вдруг это правда?!       - Ага, - резким смешком всхлипнул Шаграт. – Так ты меня и отпустишь.       - Хотел бы я тебя завалить – давно бы завалил. Да толку, ты и так мёртв. Выслушай меня. Пожалуйста.       Стиан подобрался, вытер кровь тыльной стороной ладони:       - Давай поскорей!       Но Эйвинд, похоже, не собирался поскорей. Полуулыбаясь, он меланхолично сел на землю, сплюнул в пыль и раздавил пальцем образовавшийся катышек грязи. К подбородку прилипла тонкая вязкая ниточка слюны. У Стиана под ложечкой засосало: выдохшийся организм скулил, требуя никотина. На автомате он обшлёпал пустые карманы.       - Стиан, мне вот интересно твое мнение. Без чего человек не может прожить?       - Без воды, - не задумываясь, ответил Шаграт. Он хотел было сказать, что без сигарет, ведь в сказках дурачок всегда нарушал правила игры и побеждал. Вот только Стиан чувствовал себя не удачливым деревенским дурачком, а угрюмым троллем из другого сюжета, который гибнет под лучами солнца, запутавшись в загадках и уловках одноглазого Одина. Мустис, конечно, не Один, но глаз у него тоже подбитый.       давай давай скорей       вырваться отсюда с потрохами       - Да… все говорят, что без воды. На самом деле человек быстрее умрет без воздуха. Но вода… когда ее не стает, умирает надежда. Тогда человек обращается к небу. Ну, в общем, сказка такая.       - Жили-были кости из снега и льда. Они срослись и долго были гробом над сердцем земли. Потом кости растаяли, и земля покрылась бездной чёрной воды. Из пустоты на нее смотрели пустые окна из крошащегося железобетона. У них были только внутренности, наружных стен не было. Там переживали белую смерть боги. Тьма стала теплой, и они вышли из оцепенения. Так вышло потому, что на дне талой бездны догнивали останки давно мёртвых жизней, а от разложения выделяется тепло. Боги были голодны, и среди них выжили лишь те, кто сначала пожрал других, а потом выпотрошил себя. Теперь они были вечно голодны, но вечно живы. Между тем чёрная вода испарялась и открыла илистое дно, где копошились люди, захлебываясь болотом. Люди были порождены водой и состояли на три четверти из воды. Люди и боги увидели друг друга. Боги сказали:       - Как вы ничтожны.       Люди сказали:       - Бедняги, вы заточены.       Вообще говоря, человек – самая отвратительная из форм, что может принять наш дух. А один знакомый мне говорил, что дважды бог счастлив, когда он не родился, и когда о нем умерла всякая память. Человечество достаточно испортило землю, чтобы хотеть в небо, но кто ручается, что боги не мечтают о тяжелом людском теле, чтобы рухнуть вниз?       Поначалу людям не было нужды в небе – они ни в чем не нуждались. Но постепенно вода высыхала, небо становилось голубым. Тогда люди поняли, что такое нечего есть и особенно нечего пить. Люди зависели от воды, а земная вода от дождей, а дождь возвращался на землю с неба. Сгнили кости поколений, видевшие потрескавшиеся бетонные окна и вечный голод богов. Теперь люди представляли себе на небе бескрайние просторы с молочными и медовыми реками – обитель богов. Целью для себя они сделали милость бога, а самые дерзкие – самого бога. Человек хотел стать богом, который владеет водой. Но кто поручается, что на самом деле весь миром богов за окнами была пыльная, пустая квартира, откуда с завистью взирали они на мир, предназначенный маленьким людям?       В общем, боги дождались своего часа. Люди начали молиться им, приносить жертвы и спрашивать:       - Как нам стать такими, как вы?       - Откройте свой разум, - сказали боги.       Но люди не знали иного способа открыть свой разум, как начать проламывать себе черепа. Так родилась пытка: прикованному человеку долго, очень долго капали на голову водой, пока она не протачивала череп, и он умирал в страшных муках.       - Смотрите, - говорили одни боги другим. – Люди не так все поняли.       - Так мы на это и рассчитывали, - смеялись эти другие.       - Когда мы сможем подняться к вам? – спрашивали люди. – Когда мы сможем у вас напиться?       Боги отвечали:       - Иссушите свое тело постами, атрофируйте свои мышцы страданиями, избавьтесь от мозга – в нем много тяжелой воды. Когда вы станете легкими как пепел, вы сможете взлететь к нам.       Так люди начали причинять себе страдания и заставлять страдать даже тех, кто не хотел. Чтобы стать сухими и легкими как пепел и взлететь к раю, они создали огромную сушилку – ад. Ад давно бы выгорел, Стиан, если бы люди сами туда не бросались и не бросали других.       Люди привыкли к боли и холоду, голоду и уродству – разве что не к жажде. «Так хотят боги», - рассуждали они и в какой-то момент перестали приносить жертвы, ведь боги, наверное, требуют от людей жить так, как живут сами.       Теперь выпотрошенные боги не чувствовали даже дыма горящей плоти. И тогда дождь перестал идти.       Земля иссохла и потрескалась, вяли и рассыпались в пыль растения, и ветер валил с ног полуживых людей, чёрных от пыли, с потрескавшимися в кровь распухшими языками. Но они все еще молились о дожде.       Боги сказали, что могут дать им дождь. И сказали, какую жертву за это хотят.       И тогда люди начали резать людей. Родители душили детей, влюбленные потрошили друг друга. Человеческая кровь, как оказалось, могла заменить воду. Свет затмил дым погребальных кострищ.       А когда чёрный пепел осел на лица, упали первые капли дождя. Капли все чаще падали в пыль, стягивая ее крошечными грязными шариками. Капли все чаще падали на лица людей, похожие на слезы, а у тех не было даже сил ловить их ртом.       А потом дождь перестал идти. Боги предали людей.       Говорят, в вое ветра над костями слышен их смех.       - Еба-ать! – рот Стиана перекосился в оскале, к горлу подбивалось рычание. – И к чему, блядь, это было?! От ноющей боли в кистях и лице, от выхолощенного давешним страхом нутра ему было зябко, голову переполняла звенящая злость. Бесят такие туманные сказки – когда не знаешь, с какого конца начать соображать, - но больше всего бесит понимание: это тебя касается. И тихонький голосок в голове: ты знаешь, о чём это. Ты знаешь, за что.       - Сказка была о предательстве. Твоя личная сказка, - Эйвинд, опустив голову, бессмысленно ковырял ямку в земле. – Три смертных порока – глупость, трусость и предательство. Три сказки. По одной на каждого из вас.       - Да кто ты такой, чтобы обвинять в грехах?! – возмутился Шаграт. Со злостью было легче. Не так страшно.       - Я совершил их все. Считай, что я компетентен… в вопросах грехов.       Есть вещи, которые никогда не меняются. Люди прирастают к тебе и отрываются с мясом, сдирают лица, выворачиваются наружу, но внутри у них – неизменный костяной стержень. Стиан хорошо помнил это извечное самобичевание, это завистливое желание быть самым хорошим, самым правильным. В этом была естественная сущность Мустиса, и Стиану она казалась ненавистной и отвратительной. Понимание этого окатило Шаграта повевом холодного ветра. «Какая нелепость – назвать такого человека ветром счастья», - презрение выворачивало Стиана наизнанку, и только теперь он понял, что это за чувство – истинное презрение. Оно обжигает и вымораживает одновременно, заставляет тебя вздуться волдырем, освежевывает и надевает кожу навыворот. Это не гадливость, вызывающая рвоту. Это жжение, от которого не избавиться.       - Поедем домой, - выдавил Шаграт, силой исторгая из себя сгусток этого презрения. – Пройдёт время, разберемся.       Тяжелей всего было принять то, что в чём-то они с Мустисом очень похожи. Так же, как и клавишник, Стиан верил в справедливость – или убеждал себя, что верит. Так же считал себя верным другом. Но последним временем осознавал, что он, Шаграт, не такой уж и хороший – а вполне себе дрянь. Вот и сейчас – ни в чём разбираться он не хотел, а хотел свалить отсюда, приехать в Осло, а там сдать этого отморозка хоть в ментовку, хоть в дурку. «Запрут, тогда и разберемся», - думал Стиан мстительно и мстил в первую очередь за свою боль. Всё это было криво, гнило и как-то страшно.       - Нет, - отрезал Эйвинд. – Мы не поедем домой, пока не разберемся.       - В чем, блядь, разберемся?! – взвился Шаграт. – Там лежит Галдер мертвый, ты его убил! Ты его убил, и после этого мы еще пару дней ебались! – он истерично рассмеялся, впиваясь в лицо ногтями, и вдруг заорал истошно: – В чем ты хочешь разбираться?! В чём?! В чём тут разбираться?!       - Во всем можно разобраться, если хорошо подумать, – Эйвинд полуосознанно приложил кисть к ноющим порезам на животе. Вчерашним утром он думал посредством ножа, ведь проблема угнездилась глубоко внутри. Он доискивался сути, кромсая плоть, и всё не мог решить, стоит ли покончить с этим раз и навсегда, вогнав в себя нож по рукоять. Но для Стиана это не было очевидно.       - Как?! – простонал он, сжимая виски руками.       - Смотри, Стиан. У нас есть этот момент, который мы можем использовать как отправную точку. И есть предыдущий опыт, который дает нам начальные условия. Всё уже случилось, но решение мы принимаем сами. То, что ты сейчас предпримешь, поможет нам двигаться дальше. А если ты сумел двигаться дальше, значит, проблемы решены.       Что-то просящее было в его тоне, но Шаграта каждое слово тяготило. Всё пережитое превратилось в груз, от которого гудел хребет; ужасно было то, что час-другой назад ему было хорошо. Хотелось одного: избавиться от груза. Избавиться от Мустиса.       - Имея определенный опыт, - продолжал Эйвинд, - тебе предстоит принять решение. Ты возвращаешься в город, и либо меня сдаешь, либо нет. В первом случае ты предаешь меня. Во втором случае ты предаешь Галдера. В любом случае ты будешь предателем. Но тебе не привыкать, меня ты уже однажды предал. Поэтому принять решение тебе будет несложно, и разница непринципиальна, ведь будущее уже давно установилось. Но это не всё, ты совершил еще одно предательство, главное в твоей жизни. Ты предал себя со мной.       Стиан хотел рассмеяться Мустису в лицо, поглумиться, приписав последней фразе самый что ни на есть примитивный и пошлый смысл, хоть и догадывался, что тот другое имеет в виду. «С тобой, - мысленно сформулировал Стиан, - я только трахался. Причем даже бабе не изменил, ты же не человек, а так… объект». Но вместо смеха получился безрадостный, сухой звук, более похожий на всхлип или кашель.       - Ты совершил самоубийство. Что так смотришь? Для тебя твое решение, по сути, ничего не меняет, - всё так же монотонно вёл дальше Мустис. Вот тебе моя месть. Информационная. Мне в детстве кто-то говорил, не помню, что если убить одного ворона, родится два. Вовремя непризнанное… твое предательство множилось в течение времени. Тебе с этим жить дальше, если ты считаешь это жизнью, - печально закончил он и с затаенной надеждой уставился в одну точку.       От Шаграта зависело многое. Если Шаграт его сдаст – это будет логично, но это будет не жизнь. Но и жить как есть – тоже не жизнь.       - Поехали домой, - сквозь зубы выдавил Стиан – тихо, холодно. Так поступать с Эйвиндом казалось ему ужасным, но собственная воля ему теперь не подчинялась. Шаграт чувствовал себя слизнем, с которого сняли экзоскелет. Всё, что у него получалось – спасать собственную шкуру. «Запрут – тогда разберемся».       Какое-то время Эйвинд молчал, чувствуя, как внутри разливается что-то слабое и теплое, заполняя трещины. Стиан вступил в борьбу с собой и пойдёт ему навстречу. Даже если Мустис ошибался, подсознательно он этого слишком хотел.       Найдя уязвимую точку Шаграта – чувство собственной правоты – Эйвинд действовал практически инстинктивно. Ощущение того, как Стиану тяжело, отзывалось в нём почти физической болью. Хотелось облегчить его ответственность, избавить от мучительного продумывания. И уменьшить вероятность того, что Шаграт откажется принимать его сторону. Потому что это означало смерть. Нет, хуже.       Эйвинд легко поднялся:       - Я думаю, нам стоит поехать в Берген.       Шаграт поперхнулся от неожиданности:       - Какого хрена?!       - Когда Силеноз будет спрашивать, где мы и что с Галдером – а спрашивать он будет, - мы скажем ему, что поссорились с Галдером, и он уехал. Он обмолвился, что поедет западным экспрессом, а значит, не в Осло. Вот мы и отправились его искать. А мы с тобой поедем в Берген, снимем квартиру и скроемся на некоторое время, пока всё не уляжется.       Словно в муторной дреме, Стиан напрягал все силы, чтобы сообразить, что он слышит. Осмыслить речь Эйвинда на предмет бредовости он не мог – моральные ресурсы полностью исчерпались. Логическая цепь ускользала, между пальцев выпадали фальшивые звенья. Шаграт боялся представить, что ему нужно переломить в себе, чтобы с Мустисом спорить, и что после этого от него останется. Перестать думать, приступить к действиям, уйти отсюда поскорей… Он хотел вернуться назад, он бы руку дал на отсечение, чтобы вернуться назад! Но назад было уже некуда, всё уже не будет, как раньше – искореженное, тошнотворное, лишенное жизни, обросшее шипами и лезвиями. Как теперь смотреть в глаза Свену? Он не представлял, как снимать квартиру с Эйвиндом, это означало бы ад, но кое-что в предложенном отзывалось в нем яростным согласием – избежать, острочить, только бы не в Осло, только не сейчас! Пока Эйвинд подавал ему готовые, цельные варианты, пока эти варианты хоть в чём-то облегчали ему жизнь – он готов был идти за клавишником, как собака на поводке. Именно этого Шаграт от Мустиса и ожидал.       - Только нам нужно вернуться за деньгами. И еще это, - Эйвинд указал на свои порезы. – Футболку надеть. Чего доброго, примут за хулиганство в общественных местах.       Какое-то время Шаграт наблюдал с порога, как Эйвинд собирает в целлофановый мешок бутылки, пластиковую посуду, протухшие объедки. Раздражал рюкзак, оттягивающий одно плечо, но Стиан словно умышленно накапливал злость, не спеша надеть его полностью. А этот тянет время… как он смеет думать еще о чём-то, кроме отчаяния?! Шаграт не выдержал:       - Ты у нас такой заботливый, о природе заботишься! А у нас там труп человека разлагается, как считаешь, это хорошее удобрение?       Эйвинд разогнулся, выпустив из рук целлофановый край. Бутылки в мешке обвалились, звякнули, тихо бухнулись о землю, как тяжелый и глухой удар сердца: Том. Трава коротко шелестнула – и этот шелест впился, въелся в обострившиеся чувства. Казалось, он слышит микроскопическое трение травинок о гриндера. Нервы натянулись стальными струнами, скользя в неподатливом мясе. В последний раз застонали жалобно – и на пределе разрыва обмякли, закопошились комом тонких червей, издавая тихий, неумолчный писк. С приходом этой червивой мягкости источенное подсознание прогнулось, услужливо подбрасывая мысли:       это не человек       и никогда им не был       - Глупец не может быть личностью. А человек, который не есть личностью – не человек вовсе. – Мустис подхватил мешок, словно пытаясь защититься работой – и всё не осмеливался начать, только комкал и продирал ногтями целлофан. Вскинул голову и, собравшись, резко добавил: - Галдер всю свою сознательную жизнь, если ее можно назвать сознательной, смотрел на всех и всё с позиций бихевиоризма. Ни тебя, ни меня он не считал людьми. Так почему я должен был считать его человеком?       - Да, а ты у нас настоящий гуманист! – язвительно прошипел Шаграт. – Убил человека за отсутствие идей гуманизма! – Стиан сжал виски руками и заговорил рублено, размеренно: - Я вообще хуею с этой ситуации! Я не знаю, как я на тебя смотрю! Я не могу на тебя смотреть, я вообще не могу смотреть! Как ты на меня смотришь?! – с каждой фразой он всё более взвинчивался, и вконец сорвался на крик: – Как мы сядем на поезд?! Как мы будем ехать?! Как мы будем в этом поезде жрать?! Как мы с этим будем жить?! Скажи что-то!       Мустис тупо смотрел на него и молчал. Он чувствовал себя виноватым, но странно – само осознание вины давало облегчение. Эта вина было сродни вине ребенка, который напакостил и только что получил от старших нагоняй.       - Скажи что-нибудь! – потребовал Шаграт. - Чего ты молчишь?       На лице Эйвинда появилась легкая улыбка. Странная горькая радость поднималась в нём – радость того, что это чувство возникло. Если чувство вины осталось – значит, ты еще человек. Если что-то болит – значит, ты еще не сдох.       Но Шаграту казалось, что губы младшего растянулись в надменной ухмылке. Хотелось раздирать его голыми руками, а от бессилия скручивало и трясло:       - Что ты знаешь о том, чтобы быть человеком?! Разве ты человек?!       - Я намного хуже. Тому я уже об этом говорил.       - Не произноси его имя! – заорал Шаграт. – Как ты вообще можешь его имя произносить?! Заканчивай свою акцию зеленых и пиздуем отсюда скорей!       «Акция зеленых… И правда нелепо, - подумалось Эйвинду. – Я пытаюсь стать лучше, чем есть на самом деле. А у меня нет права пытаться быть лучше». Он цеплялся за свою виноватость, как человек цепляется в шторм за скользкий буек, захлебываясь соленой водой, ослепленный белой пеной. Дрожащий от холода и усталости, со сбитыми о цепь суставами, лишенный возможности двигаться – и всё же ему легче.       Решительно бросив мусорный мешок, клавишник подхватил свой рюкзак и медленно пошёл в сторону станции. Едва заметная улыбка не сходила с его лица.       Жаль, Стиан ее не понял.       Дорога пролегала как в тумане. Они знали, куда шли, но придут ли? и придут ли прежними? – не знал никто. Каждый был глубоко внутри себя, настолько, что любая мысль, выскажи ее, становилась бы ложью.       Шаграту казалось, что у него в горле застрял камень, обломок разрушенной башни. Он чувствовал, как внутри у него всё крутится, мельтешит, скрежещет, грохочут на расшатанных осях булыжники мельницы, мелкая каменная крошка слепит, жужжит, режет, мертвый черный рой, затмевающий солнце. Нужно было принять решение, но он не мог сосредоточиться, хаос внутри сгущался, кишел, сжимал и дергал. Принять решение, остановить движение, тогда камни остановятся на своих неопределенных местах – и с гулом покатятся в бездну по давно и тщательно выложенному желобу. Покатятся на чьи-то головы – но он этого не увидит. Поднявшись на платформу, Стиан мутно смотрел на мелкие зерна гравия. Далекий грохот колес по рельсам, невнятные и быстрые объявления поездов – округлые, как пузыри воды в космосе – все эти звуки были такими знакомыми, но из другой жизни, из давних времен, когда они еще воспринимались нормально. Но как раньше, никогда не будет. Ни звуки, ни запахи, ни оттенки – ничто не будет, как раньше. Все они уже потерялись, ушли безвозвратно, оставив фантомный отголосок, за который он так цепляется. Мысли шли обрывисто, натужно, осознанность пробивалась изнутри толчками       по горло в сером шуме       взять билет       Берген       нет Осло       блядь       - Вон… касса, - Эйвинд тронул его за плечо, и Стиан словно вживую увидел, как это движение катится глыбой вперед, в будущее, подминая под себя что-то важное, пока скрытое туманом. Оно позже не раз ему аукнется, напоминая о том, что хотелось бы забыть.       - Руку убрал, - дернул плечом Шаграт. Эйвинд отшатнулся, шагнул назад. «Нужно с ним осторожнее, он много чего пережил», - мысль растянулась липкой, остывшей смолой, и он расфокусированно глядел на чёрную косуху Стиана, на мёртвые поры в выделанной коже, на блестящую заклепку на плече – тоскливо и почти ласково.       За спиной у Эйвинда раздался до боли знакомый голос:       - Ты думаешь, у тебя есть моральное право вообще к кому-то прикасаться?       Тот обернулся – никого не было.       - Три билета на Осло… - выдавил Шаграт.       - Он не поедет, - сбоку подсказал Мустис. Серый шум в голове Шаграта густел и нарастал, и он уже не знал, что чувствует. Он выпадал отсюда, и до противного услужливым показался ему голос Эйвинда: - Дайте нам два билета на Берген. Мой друг перепутал, он очень устал.       - Я тебе не друг, - прошептал Шаграт. Он жаждал сказать это младшему в глаза, жаждал отчаянно и яростно. Но вместо этого, опустив взгляд, машинально отсчитал купюры. – И никогда им не был.       вина не сделает тебя человеком       Вслед за Стианом Эйвинд спрыгнул с платформы, удачно спружинив на поехавшем гравии, и побрел через рельсы, о которые так и тянет споткнуться. Между шпал торчали клочья жухлой травы в блестящем мазуте. Он старался идти еле слышно. Чувство вины накрывало с головой и перестало быть буйком в шторм – теперь оно казалось самим океаном, чёрным и неспокойным.       Когда вины становится слишком много, хочется исчезнуть. Как будто бы тебя не было. И не должно было быть.       - Не знаю как ты, - тяжело выдохнул Шаграт, - а мне нужно напиться.       В магазине они разошлись. Прохлада немного отрезвляла, в ушах фоном стоял гул холодильников. Эйвинд уже не чувствовал себя, он не знал, чего ему хотелось, потому что ему вообще ничего не хотелось. Оставалось заботиться о Стиане – надо же было хоть что-то делать. На подходе к мясному отделу его обдало сладковатым трупным душком, и хотя Мустис знал, что такой запах свидетельствует о нормальном мясе, а не десять раз перемороженных полуфабрикатах, он уже не мог заставить себя туда податься. А Стиан, скорее всего, захочет чего-то соленого к выпивке…       Следующим был рыбный отдел. Всё та же светлая плитка, удлиняющая пространство, морозильные камеры, штабеля консервов на полках. Эйвинд в задумчивости остановился перед стеллажем, заставленным тусклыми герметичными жестянками. «А откуда мне знать, что в рыбных консервах… именно рыба?» Он представил себе вкус томатного соуса, соус пахнет железом, соленый… совсем как кровь. Мустис передернулся от отвращения и подавил желание вылететь из отдела – так он совсем ничего не купит. Чуть дальше на крюках висела копченая рыба. Она имела форму и структуру, она уж точно не была абстрактной мёртвой плотью. Эйвинд подошёл к стеллажу и уже было протянул руку –       ей же придется отрывать голову       - сразу же отдернул и развернулся к выходу.       Шаграт молча стоял в проеме и ждал. Когда стало невтерпеж, окликнул, словно выблевывая камень:       - Блядь, ты уже пятнадцать минут, сука, стоишь и втыкаешь! Иди давай!       Эйвинд ускорил шаг и на автомате взял по дороге банку маслин. Шаграт посмотрел на него с неодобрением, сменившимся раздражением.       - Блядь.       Мустис растерялся: он вообще не понимал, почему Стиан так злится, и мог поклясться, что провел в отделе не больше двух минут. Шаграт быстро прошёл к полкам и без раздумий снял с крюка ту самую копченую рыбу, над которой так размышлял клавишник.       «Возможно, в других условиях мы прекрасно понимали бы друг друга, - сглотнул Эйвинд. – Как мог бы радовать человек, который тебя понимает без слов».       Блэкера сидели на станции по разные стороны скамейки и ждали поезда. Если не подходить к ним близко и не всматриваться в лица, совершенно разные с антропологической точки зрения, можно было бы подумать, что они – две разделенные части одной личности, которая оказалась не в ладах с собой и раскололась пополам. Отчужденное молчание между ними было самой необходимостью и казалось органичным.       Кроме поезда, оба ждали еще чего-то. Шаграт ждал, когда всё это закончится. Эйвинд ждал, когда это закончится для Шаграта. Ибо чтобы закончилось для него – казалось невозможным даже после смерти.       Объявили электричку на Осло. «Осло, - прокатилось в голове у Стиана, отражаясь от всех уголков сознания. – Этот поезд приехал забрать меня. Какого черта я здесь сижу? Мне нужно идти». Вот утихнет скрежет остановки, и он перемахнет через железнодорожные полотна, вцепится мокрыми руками за поручни, и пространство замкнется в тамбуре. В совершенно другом тамбуре, а потом схлопнется дверь, и он уедет в правильном и обреченном направлении.       Но вместо привычной легкости, вызываемой решимостью, появилась тяжесть. Камни никуда не делись – они перекатились в ноги. Стиан вцепился пальцами в скамейку, пытаясь не то удержаться за нее, не то оттолкнуться. И, чтобы отвлечься от окончательного «поезд отправляется», от мимоходного скольжения окон, через которые ему не смотреть, Шаграт достал из косухи телефон, включил его – «низкий заряд батареи» - и набрал сообщение Силенозу. «Мы едем в Берген. Галдер пропал».       Мелькнули занавески с эмблемой Бергенсбанена, и хвост поезда прошёл мимо. Телефон завибрировал под ладонью – это перезванивал Свен. Шаграт отрешенно ответил на звонок.       - Что стряслось? – донеслось из динамика.       Стиан молчал. Голос друга расслаивался у него в голове, теряя всякий смысл, распадался на высоту звука и рваный ритм. Мобильник требовательно запищал – «батарея полностью истощена» - и всё утихло. Шаграт опустил руку на колено, сжимая в скользкой руке телефон с почерневшим экраном, и долго, сдержанно выдохнул. Стиан чувствовал частичное облегчение и смутную благодарность за случай, за то, что теперь он не должен размышлять и отчитываться.       Эйвинд слышал и частое клацанье кнопок, и голос, искаженный динамиком до неузнаваемой сиплости, и предсмертный писк мобильника, однако даже не посмотрел в сторону Шаграта. Отчасти его тянуло заглянуть в экран, и даже притупилась неловкая отстраненность от чужих дел, потому что теперь они были повязаны общим делом. Но если Стиан там мучается из-за него, соображая, что написать, то Мустис не хотел этого знать.       Эйвинд до сих пор не отдал себе отчет, почему так спонтанно настоял на поездке в Берген. Осло, Берген, да хоть Нарвик – рано или поздно его найдут. Невыносимо захотелось подвинуться к Шаграту и притянуть его к себе за куртку. Эйвинд представил, как в одиночку идёт через туманную топь где-то в Финнмарке, увязая в зловонной жиже, и куда ни глянь – всё одно и то же, мутные полыньи и серые торфовища, иссохшая поросль и осклизлые от гнили стволы чахлых деревец… И некому помочь сориентироваться, некому руку подать!       только бы не остаться самому -       - он боялся этого до дрожи, до слёз, до скрученных кишок, и хотел урвать хоть немного времени, чтобы успеть объясниться перед Стианом, когда тот будет готов его выслушать. Мустис полуосознанно надеялся, что Шаграт, став его соучастником, пустится с ним в бега. От обнаруженной бредовой мысли Эйвинду стало не по себе, он осознал нереальность такого расклада, и надежда потухла, оставив грязный и болезненный след. Так искра, падая на кожу, теряет свою красоту, превращаясь в уродство скользкого ожога, внутреннее уродство человеческого тела.       Эйвинд очень устал.       Солнце ползло за лесополосу, белое и охладевшее. Время шло к пятому часу. Ожидание вымотало и издёргало блэкеров. Эйвинд долго пристраивался, чтобы задремать – то пытался улечься на железный поручень, то с ногами влезал на скамью и поджимал их под себя. Наконец он согнулся вдвое, уткнувшись лицом в колени, и, похоже, успокоился. Стиан бесцельно блуждал по краю платформы, высматривая поезд. Из посёлка начал подтягиваться народ. Женщина с ребенком лет пяти искоса осмотрела Мустиса и с опаской присела на край скамейки, который раньше занимал Шаграт. Малой то и дело лез к громкоговорителю, мать одергивала его за курточку. Вслед за ней подвалила матерящаяся компания подростков с пивом. Стиан напрягся и малость растерялся: ругань на весь перрон он воспринимал, как оскорбительное посягательство на его личное пространство, и чувствовал, что просто должен огрызнуться. А потом драться с толпой пьяных малолеток – дело неблагодарное, постыдное и небезопасное. Хорошо хоть, что их с Эйвиндом двое.       Малой тем временем не унимался:       - А когда поезд приедет? Я хочу снять курточку! А почему пакет шуршит? А почему у дяди волосы, как у тёти?       - Кристиан, будешь безобразничать, я тебя ему отдам! – женщина сгребла ребенка в охапку и усадила рядом с собой.       Шаграт мысленно усмехнулся, представив себе картину: два сатаниста с неуёмным молокососом драпают чёрте-куда от уголовной ответственности. Прям по О'Генри. Только в реальности это совсем не смешно.       Наконец вдали замаячило бело-красное пятно. Всё четче вырисовывалась чудовищная морда тягача – тупое рыло с широко расставленными прожекторами. Электричка Осло-Берген заходила на первую платформу.       Буйная в своей нетрезвости молодежь, толкаясь и гикая, полезла в соседний вагон – что ж, одним раздражителем меньше. Беспокойное дитё, улучив момент, улизнуло от матери и в последний раз потянулось к кнопке громкоговорителя.       - Кристиан! – взвизгнула мать. – Быстро сюда! А то я тебя тут оставлю!       Места блэкеров оказались рядом с тамбуром, и, к счастью, к ним пока что никто не подсел. Стиан сходу принялся разбирать рюкзак с провизией. Эйвинд только придвинулся к окну, как услышал за собой стук и пыхтение. Вагонную дверь заклинило на направляющих, и малой, который до этого изучал стоп-кран, теперь пытался пробраться в салон. Мустис оцепенел, в пересохшем рту появился неприятный тёрпкий вкус – всё, что он хотел, это забиться в угол и никому не показываться, но теперь был обязан помочь. Отпихнув рюкзак под стол, он поднялся и силой раздвинул дверные створки.       - Мама! – радостно затопотал по проходу малой. – Меня тролль в двери поймал!       Женщина парой сидений дальше проворчала что-то насчёт глупостей.       - Тролли ведь под мостами живут, - наконец обозвался Стиан вполголоса. Заговаривать с Эйвиндом ему было противно, но если сейчас он принудит себя к обету молчания, то поездка будет нестерпимо скучной – до судорог в ногах.       - Это другой сюжет, - пояснил Мустис, в душе довольный, что взаимодействие завязалось. – Я когда-то видяшку смотрел, про троллей, что обитают в дверных проемах. Дверь, ворота, мост, то же самое зеркало, это всё переход в иное пространство, шаришь?       Ребенок тем временем взобрался на сидение и ткнул в Эйвинда пальцем: - Мама! Тот дядя – ангел, он меня спас!       Мать схватила его за руку и стащила со скамьи.       - У детей очень образное мышление, - словно оправдался Эйвинд. Он сознавал, что малой до ужаса глубоко ошибается, и что эпитет совсем нетруёвый; если бы он исходил не от несмышлёныша – впору было бы оскорбиться. И тем не менее ему было почему-то приятно.       «Да уж, - подумал Шаграт, и ему снова стало дурно. – Разве что ангел смерти».       Он откупорил бутылку водки и принялся сооружать себе кровавую мэри. В поисках перца отрыл в глубинах рюкзака банку маслин и толкнул по столику к Мустису.       - На, жри свои козьи какашки! Тебя даже в магазин нельзя послать. Неадекват.       Эйвинд перекатывал во рту косточку от маслины и пораженно наблюдал, как Стиан невозмутимо потрошит пальцами рыбу, комкает измазанные в жёлтом жире салфетки, выплескивает в пластмассовый стакашек томатный сок, который у Мустиса так явственно ассоциировался с кровью. А он-то боялся задеть Шаграта напоминанием о трупье и смерти, - стыдно стало за свои абсурдные рефлексии.       - Захочешь, бери, - нехотя буркнул Стиан, отдирая от хребта рыбий бок. – Нож мне похерил, резать теперь нечем. Бля, надо все-таки наливать неклассическим методом, сначала водка, а потом сок, а то спиртякой так и разит.       Эйвинду страшно хотелось напиться – от мысли про алкоголь у него тряслись руки, и подзуживало обманчивое впечатление: когда опьянеешь, всё будет хорошо. Эта установка укоренилась у него уже давно – пожалуй, еще в юности, когда от выпитой бутылки пива вырастало из него что-то нечеловечески беспечное и могущественное, пожирая уязвимую сущность человека. С тех пор он много раз убеждался, что от выпивки легче не становится, а проблемы только проступают острее. То ли дело было в том, что проблемы перестали быть детскими, то ли в том, что Мустис помалу, но уверенно спился. Он уже давно перестал убеждать себя, что просто любит иногда квасить, и неизменно воспринимал на свой счёт шутки и выпады в сторону алкашей – а вера в алкоголь как панацею так и осталась.       Но теперь ему доставляло удовольствие сдерживать ставшую естественной потребность, и в этом было что-то мазохистское, что-то от наказания себя самого: не заслужил. Вдобавок тесный карман прижимал к его бедру плоскую пластину, телефон Галдера. Мустис его забрал, чтобы избавиться от улики; он знал, что местонахождение пропавших мобильников выясняют по серийному номеру, а там недалеко отрыть и тело Тома. Не то чтобы он так боялся тюрьмы – но вмешательство презренной милиции в вопросы личной нравственности казалось ему неуместным и… унизительным? Недостаточно унизительным. Откуда им знать, до каких глубин прощупывать, насиловать, надевать на крючья сознательного Человека? Тюрьма – это не кара, тюрьма – это обстоятельства, принуждающие к медитации. Нет, их целевая аудитория – бессмысленное быдло, для которого и медитация мучительна.       А мобильник терся о кожу сквозь тонкий хлопок кармана и напоминал:       ты убийца       ты убил человека       ублюдок       и хотелось выйти на середину салона и кричать об этом, напрашиваясь на линчевание. Только вокруг были всё те же… мертвецы.       Телефон был маленьким маяком о пережитой ошибке, в которой очень виноват; средством для окончательного уничтожения надежды. Эйвинд смотрел на Шаграта и время от времени ощущал себя неодиноким, но – есть вещи, которые нельзя себе прощать. Они не дадут жить нормально.       Обвиняющий зов мобильника и тяга выпить множились друг на друга, колотились внутри, выжигали сосуды, толкали разбить окно и выпрыгнуть под колеса всё перемалывающего поезда. Не выдержав, Эйвинд подорвался и вышел в туалет. За окном плыли высокие холмы в зеленой еще поросли, изгибалось блестящее серое зеркало воды – так, что поезд, казалось, вот сейчас сойдёт с рельс. Всё это затягивало и растворяло, и только труба, монотонно тянущаяся у самой границы гравиевой насыпи, напоминала: ничего не изменится. Мустис поднял оконную деку, нащупал в кармане ненавистный телефон и вышвырнул его из поезда.       Вернувшись, он схватил бутылку водки и начал пить прямо из горла. Шаграт смотрел на него, как на придурка:       - Ты бы хоть закусил. Неудивительно, что у тебя язва.       После долгого молчания Стиан не выдержал:       - Я сказал Свену, что мы едем в Берген.       Эйвинд окинул его леденящим взглядом. Если Шаграт не включит мобильник, Силеноз захочет видеть его лично. Если включит – будет недоволен ответами и всё равно приедет. А клавишник чувствовал необходимость спрятаться – чтобы никто его не видел. И чтобы никого не видеть самому. Впервые за долгое время Мустис рассмеялся.       - Ты просто гениален! А ты не подумал, что он будет нас искать? – и снова глотнул водки. – Теперь нам придется пересесть на пригородный поезд.       - Ты думаешь, Свен на второй день отправится нас искать?       - И не исключено, что с милицией.       Шаграт это представил – и понял, что будет для него самым ужасным. Свен был последним, кого он сейчас хотел видеть… и Кристина, она тоже может поехать. Долгое время Стиан мучился тем, что между ним и будущей женой нет должного доверия. Теперь он не хотел никакого доверия. Теперь оно было бы невозможным, невыносимым. Шаграт не чувствовал за собой морального права вообще с ней говорить. Из подсознания всплыла картина: он сидит на квартире в Бергене, и тут заваливается вся эта компания, Свен, менты… невеста. И рядом с ним – Эйвинд. Совершенно голый.       Стиан расхохотался – жутко, безумно. Он не хотел возвращаться в прежнюю жизнь. Нет, хотел. Но не мог.       Эйвинд методически нажирался водкой, взгляд его мутнел. Наконец он прислонился головой к окну и, похоже, уснул. Поезд трясло, он бился виском о стекло и оконную раму, но в себя не приходил.       «Какой он беззащитный, когда спит, - мелькнуло в голове у Шаграта. – Ему запросто можно свернуть шею… или задушить. Как этот человек, такой сильный, может быть таким… слабым?»       Стиан смотрел на него – и вспоминал всё то, от чего было сладко, а теперь делалось противно. И страшно – холодное послевкусие страха после того, как ты подержал руку в пасти бешеной собаки, накрывалось новой волной. Собака всё еще рядом с тобой. И мало того, ты эту бешеную тварь трахал.       Но тогда малой был человеком. Может, он, когда давал собой овладеть…       Шаграт осторожно положил руку Эйвинду на колено, словно пытаясь убедиться в отвратительности, проверить порог своей личной переносимости. Так человек, боящийся червей, зачарованно смотрит на кишащий опарышами кусок мяса.       …просто подминался под него, Стиана, чтобы его не унизить? Да так оно и было – мысль эта была нестерпимой, уничтожающей достоинство, и Шаграт резко отдернул руку, нечаянно ударив костяшками по коленной чашечке.       Сквозь дрему Мустис чувствовал прикосновение, хоть и не соображал, что это такое – большое смешалось с малым, назойливая осенняя муха была всё равно, что вес человека. Первое, что он заметил, открыв глаза – страдальчески перекошенное лицо Стиана, и спросонья показалось, что тот хотел с ним попрощаться, в последний раз дотронувшись. Шаграт сорвался и пулей вылетел в тамбур, словно обожженный. Примерно так он себя чувствовал, когда вывернул себе на ноги кастрюлю с кипятком, только тогда он знал, что делать.       Створка въехала в стену с пружинящим лязгом – это объявился Эйвинд. Сегодня клавишник сам раздумывал, не сброситься ли с поезда, и ему показалось, что Стиан как раз это собирается сделать. С собой он принёс бутылку с остатками водки, по своему опыту считая глоток спиртного лучшим средством для успокоения. Как вариант, ее можно разбить и хоть немного снять напряжение.       - Чё ты ходишь за мной?! – заорал Шаграт, схватил Мустиса за плечи и впечатал спиной в пластиковую перегородку между тамбуром и туалетом. – Ты меня бесишь!       Стиан тяжело дышал, придвинувшись совсем близко и упершись локтями в стену. Ещё не хватало, чтобы этот начал куда-то дергаться и его за собой тащить.       - Не прыгай, - попросил Эйвинд.       Шаграт снова нервно рассмеялся. У малого такое наивное лицо, какая-то детская привязанность… И всё равно он Стиана раздражал. Умиление сплыло, сменившись злостью. Это была не знакомая торжествующая ненависть к христианству, эта злость Шаграту не нравилась, она унижала его самого. Эти волосы, к которым он едва прикасается кистью. Эти губы, тонкие, но красные кроваво, или это всё водка… он слишком высокий, чтобы его нормально целовать, значит, нужно их разбить! Эти красивые сильные руки, до черноты запекшаяся в порезах кровь…       Ненависть имела обличье, и этим обличьем был он. Ненавистью хотелось насладиться.       Да неужели тот раз был последним? Еще раз, еще хоть раз, только бы эта злость ушла!       Стиан нащупал дверную ручку, с ноги распахнул дверь в туалет и, схватив Эйвинда за запястье, рванул за собой. В рывок этот он вкладывал всю силу воли, ибо для него это также было пыткой.       Мустис был поначалу шокирован и не сопротивлялся. Он понял, что чувствует к нему Шаграт, и что сейчас произойдёт – и готов был на это пойти. Это было сродни искуплению. Это было неожиданным счастьем.       Стиан защёлкнул дверь и, подтолкнув младшего к задней стенке, пригнул за плечи, заставляя упереться локтями в жестяную крышку мусорного бака. Шипя сквозь зубы, силой вырвал ремень из пряжки Эйвинда, сдернул с него джинсы разом с боксерами до самих голенищ гриндеров, разрывая молнию, и вклинился коленом между бедер клавишника, раздвигая его ноги пошире.       Задрав футболку Мустиса до лопаток, Шаграт расстегнул свою ширинку и высвободил напряжённый член. Наслюнив два пальца, грубо вставил в анус младшего, с удовлетворением отметив, как вздрогнули плечи Эйвинда, и судорожно сжалась плоть. Какой он послушный, беззащитный… Как же классно делать ему больно…       Налюбовавшись вдоволь, Стиан смазал член слюной и уперся головкой в анальное отверстие. Дырочка сухая, тесная, но явно более податливая, чем раньше… Блядь, у него там всё горячее, воспаленное, на первых порах нельзя так часто трахать. Тем лучше.       Удерживая Эйвинда за бедра – он же начнёт вырываться – Шаграт одним толчком вошёл в него. Мустис вскрикнул от боли, и Стиан отвесил ему шлепок по ягодице:       - Рот закрой, сука!       Он выходил из младшего медленно, наслаждаясь агоничными сокращениями плоти, почти вынимая головку из сфинктера – и резко толкался вперед, звучно шлепаясь мошонкой о его промежность. Эйвинд пытался сдерживаться, не то скулил, не то всхлипывал, и Шаграт бросил с издевкой:       - А хотя нет, можешь орать, пусть все в вагоне услышат, как тебя имеют!       Мустис замолчал, кусая губы и прижимаясь щекой к холодной жести. Вскоре он еще больше выгнул спину и начал понемногу подаваться навстречу Стиану. То, что его наказывают, делают больно, унижают, приносило облегчение, словно понемногу снимая провинность. Он был готов так искуплять вину всю оставшуюся жизнь. Потому что он был не один. Только бы не наедине с собой.       искупление       Радость от этого факта вызвала какой-то прилив жизни, обострила чувствительность, и помимо раздирающей боли Эйвинд испытывал дикое возбуждение. Опершись на один локоть, он принялся помогать себе рукой.       Поняв, что Эйвинд умудряется получать удовольствие, Стиан начал двигаться чаще и жестче, сам уже постанывая, меняя угол входа так, чтобы побольнее растянуть партнера. Затем он сообразил, что уже с минуту слышит странный звук, негромкий и взвизгивающий: это Мустис скрёб ногтями по жестяной стенке.       - Хуй себе пошкрябай! – рявкнул Шаграт. Скрежет утих – и только Стиан закрыл глаза и замедлил темп, чтобы завестись до предела и достичь оргазма, как звук возобновился. Шаграт сгреб Эйвинда за волосы у самых корней и со злостью впечатал лицом в бляху. В этот раз Мустис понял его посыл, но момент был безвозвратно утерян: Стиана начало раздражать железное звяканье. Во внутреннем кармане косухи он постоянно носил цепь для пристегивания мотоцикла на стоянке. Такие цепи, с подвешенным замком, в его юности хороши были в драке. Теперь Шаграт не стал бы влезать в уличные побоища, но роль добропорядочного гражданина, от которой он не мог уже отказаться, была ему противна. Цепь придавала ностальгическую веру в себя. В то, что не всё еще потеряно.       Лязг этой цепи при движениях Стиана отвлекал, а от грубых, монотонных фрикций член стал малочувствительным. Виноват был Мустис, кто же еще во всем виноват?       - Сейчас мы с тобой в игру поиграем, - сообщил Шаграт, стягивая с Эйвинда футболку. – В прятки, значит. Он завязал младшему глаза скрученной футболкой, резко вышел из него, - освободившийся член разочарованно заныл и запульсировал, - сбросил куртку и достал из нее цепь. Мустис начал выпрямлять затекший позвоночник, продолжая исступленно самоудовлетворяться. Судя по тому, как он задерживал дыхание, а потом сдавленно выдыхал – он собирался вскоре кончить. Блядь, такое зрелище, только бы сдержаться и снова не засадить… Стиан заломил его руки за спину, туго обмотал цепью и просунул замок в звенья, прищемляя кожу. Обхватив Эйвинда под грудь, рывком свалил его на колени и придавил за шею, вынуждая распластаться на полу. Тот был напряженный и будто заторможенный, но не сопротивлялся. Алкоголь и возбуждение кружили Мустису голову, от стресса и недоедания организм ослабел и сделался апатичным. Эйвинд знал, что вполне еще может встать и вломить Шаграту, отпинать его ногами, но эти издевательства слишком ему нравились. Слишком были необходимы. В кромешной тьме он ощутил, как Стиан берет его под ребра, перетаскивает, разворачивает – и совершенно потерял ориентацию в пространстве.       Судя по звуку, Шаграт снимал ремень. Мустис догадывался, что его ожидает. Изнутри обдало холодом.       Первый удар пришелся по скрученным рукам. Боль прожгла мясо, кости ныли так, что, казалось, отслаиваются ногти. Эйвинд инстинктивно глухо вскрикнул, дёрнулся       заткнись       Стиан со всей дури стегал по спине, по ягодицам, всё больше распаляясь при виде красных следов на теле, на которых отчетливо выделялись белые пятна от заклепок. Там, куда наискось попадал край ремня, кожа сдиралась, из вскрытых капилляров крохотными алыми точками проступала кровь. С каждым ударом младший замирал, втискивался грудью в пол, судорожно глотая воздух. Пальцы его неконтролированно сжимались и разжимались. Шаграт отрывался за всё: за то, что был сегодня избит, за уязвленную гордость, за исковерканную жизнь. Ему хотелось разрыдаться от гложущей злости, которую нельзя утолить, от того, что он не может бить сильнее, что боится калечить и прибить насмерть.       Рвение Стиана ослабло, он притомился и начал задыхаться. Просунув руку сзади между ног Мустиса, он хозяйски ощупал его пах на наличие эрекции, и оттянул член так, что тот сильно шлепнулся о живот. Такое положение дел Шаграту определенно нравилось – раздавить морально, добившись добровольного подчинения. Выжать всё человеческое, оставив истошную животную беспомощность. Что ж, раз так хочет, сейчас получит.       Подобрав оставленную бутылку, Стиан резко вставил горлышко Эйвинду в анус. Тот вздрогнул от боли, но виду не подал. Прикосновение холодного стекла немного облегчило жжение воспаленной плоти, но мышцы от холода непроизвольно сократились, выталкивая посторонний предмет. Шаграт впихнул бутылку глубже, проворачивая и наклоняя, чтобы найти простату и подразнить партнера. В прямую кишку выплеснулось немножко оставшейся водки, и когда Стиан вынул бутылку, спирт попал на стёртую слизистую у самого входа. Мустис зашипел, сфинктер наглухо сжался.       Повернулась ручка двери. Шаграт это проигнорировал – он увлеченно прилаживал горлышко к заднице младшего. Не то чтобы он жалел клавишника, но дозатор мог ободрать и так поврежденную кожу, а иметь дело с кровью Стиан не хотел даже в таком взведенном состоянии, и в душе себя за это ненавидел. Эйвинд затиснулся еще сильнее – похоже, умышленно – так, что было видно, как напряглись мышцы ягодиц. Ручка нетерпеливо заклацала, и Мустис негромко заговорил:       - А… Стиан. Там люди, - голос его был непривычно низкий и хриплый.       Шаграт ощерился, раздвинул его ягодицы и вылил на анус остатки водки. Он бы мог поклясться, что глаза клавишника округлились под импровизированной повязкой. Не дожидаясь реакции охреневшего Эйвинда, он с силой надавил на дно бутылки, вгоняя горлышко на всю возможную глубину. Тогда-то Мустис и заорал:       - Бля-адь!       И попытался вырваться. В его положении это не получилось, а Стиан предусмотрительно присел ему на ноги и съязвил:       - Я так понял, ты у нас любишь ебаться на публику?       И, не обращая внимания на дерганья Эйвинда, принялся частыми, короткими толчками трахать его бутылкой. Безымянный страдалец, похоже, отправился искать другой чертог облегчения, но успокоиться Мустис не мог. До этого он утешал себя, что двух запершихся в туалете парней сочтут наркоманами, которым не терпится упороться. Они и были похожи на наркоманов – мертвенно бледный, худой Эйвинд и дёрганый Стиан, оба потерянные и в грязной одежде, и даже нечаянный Мустисов крик вполне можно было списать на ломку и расшатанные нервы. Но громкая реплика Стиана всё решила, они спалились, и это было абсолютным позором, потерей собственной жизни и бытия. Быть понятым и раскрытым другими людьми означало фактически быть убитым.       Шаграт подхватил Эйвинда под бедра, потянул на себя и начал пристраивать член к вожделенному отверстию рядом с горлышком. Он знал, что нереально настолько младшего растянуть, что он вообще пока очень узкий, но терпеть было уже невмочь – член болел от напряжения и казался нестерпимо тяжелым; пульсация крови в нем отдавалась пульсацией в висках.       Эйвинд попытался расслабиться. Он тоже понимал, что такая идея не прокатит; но был бы рад, если бы Стиан смог его разорвать и осуществить то, что хотел. Он был Стиану благодарен за вещи, которые тот с ним творит. Вещи настолько постыдные, унизительные и отвратительные, что могут в какой-то мере сравняться с тем, что натворил он сам. В его ситуации эти вещи были прекрасны.       Галдер в аду будет долго ржать и плеваться, если узнает, каким образом за него мстят.       Вытащив бутылку, Стиан вошёл в него – сразу и до предела. Дорвавшись, брал грубо и яростно – и долго, сладко и мучительно долго. Придавленный сверху, практически обездвиженный, Эйвинд старался сам насадиться на него, довести ритуал до совершенства – хоть и понимал, что оргазм без рук ему не светит, а дотрагиваться к его члену Шаграт не станет. Стиан сдавленно охнул и медленно вышел почти до конца.       - Нет, - еле слышно прошептал Эйвинд. И громче, требовательней: - Нет.       - Да, - прорычал Стиан, коротко двинулся в нём и, содрогаясь, начал кончать. – Да…       Освободившись, Шаграт поднялся и растёр ногу под коленом. До сих пор болит, скотина. Спасибо, блядь, Мустису с его поставленными лоу-киками*… Объявленная игра была увлекательной. Игра продолжалась.       Эйвинд, похоже, еще не отошёл от процесса. Анальное отверстие открытое, болезненно-красное, в сперме… Стиан собрал белесую жидкость пальцами, взял младшего за подбородок, немного развернул голову:       - Открой рот.       Вытер сперму Мустису о язык – тот не пытался слизывать, но и не противился, совершенно аморфный. Скользнул пальцами к корню языка, вызвав сухой рвотный позыв – почему-то захотелось вывернуть Эйвинда наружу.       Шаграт помог младшему повернуться на бок и осмотрел изучающе. Лицо всё красное, кожа в поту, волосы на висках совершенно мокрые. Член потемнел от прилива крови, скользкий, в предэякуляте. Стиан сжал головку так, что открылся вход мочеиспускательного канала, огладил чувствительную плоть большим пальцем, наблюдая, как Эйвинд буквально корчится в беспамятстве. И в несколько движений рукой довел его до оргазма. Лицо клавишника исказилось безумно, он запрокинул голову, задохнулся, конвульсивно вытянул ноги к стенке, и выплеснулся на пол, вскрикивая тихо и прерывисто. Стиана от этого почему-то пробрала дрожь. Это выглядело скорее страшно, чем пошло. Это напоминало агонию.       Мустис вдруг понял, что ни пошевелиться, ни заговорить не может. Он был хрупкой оболочкой, заполненной чем-то тёмным, однородным и… невещественным. Его вообще не было. Шаграт что-то сказал, но это была речь на другом языке, и даже не звук, а набор незнакомых символов. На грани паники он попытался двигать связанными руками, и с усилием прорвался, ощутив кистью цепь. Стиан схватил его за шею и куда-то потянул, втискивая между стеной и непонятно чем, отчего пришлось согнуться и поджать ноги.       - Убирай за собой, - велел Стиан. – Вылижи.       Не дождавшись реакции, Шаграт сгреб Эйвинда за волосы и протащил лицом по грязному полу, вытирая брызги его собственной спермы. Переступив через него, нашёл в косухе ключ (то-то было бы весело, проеби он ключ), отмотал цепь с запястий собрата и вышел прочь, оставив дверь приоткрытой.       Несколько минут Мустис так и лежал, бесчувственный и опустошенный. Пахло химией, какой-то хлоркой. Тело всё саднило, казалось липким. Поезд с грохотом встряхнуло, он сел и стянул с глаз футболку. Какое-то время щурился, привыкая к режущему свету, сфокусировался на зияющем дверном проеме       там люди       Эта мысль вызывала тупое окаменение. В тамбуре не было людей, но они были вокруг, пустые, мёртвые, вечно осуждающие. Как теперь возвращаться в вагон? Даже если слышал только один, всё равно… коллективное бессознательное.       Впрочем… теперь уже было всё равно. Поднявшись, Эйвинд начал приводить себя в порядок. Во рту всё пересохло и гадко прокисло, ноги дрожали. Со взмокшими и спутанными волосами, измазанным в сперме лицом, он не чувствовал себя более грязным, чем раньше. Наоборот – совершилось частичное очищение. Не было ни обиды, ни жалости к себе – словно и не человек он, а какой-то механизм, функционирующий по одному ему понятным нефизическим законам.       Что там Шаграт, как к нему подойти, чтобы не нарваться на ненависть? Ненависть сейчас могла бы быть убийственна, как свидетельство того, что из затеи ничего не вышло. Но ничего, кроме ненависти, он не заслужил. Безысходность – очень печальная вещь. Эйвинд сполз по стенке и обнял себя за колени, слушая колесный стук. Не думать, что будет, если кто-то войдёт. Но не думать не получалось, нужно было как-то увидеть Стиана. Поезд со скрежетом затормозил, заходя на станцию, Мустис поднялся и направился в вагон.       Шаграт посмотрел на него недовольно – и в тоже время с растерянным выжиданием. После случившегося он чувствовал неловкость, виноватость, и совсем ему не понравился отсутствующий взгляд Эйвинда. Игра закончилась, тошная реальность вернулась в свои права.       - У тебя есть сигареты? – спросил Мустис.       Стиан встал, нашаривая пачку в заднем кармане:       - Идём, покурим.       - Мне стало легче, - наконец произнес Шаграт. Сигаретный дым вился перед его лицом, отдаленно напоминая иллюзорную стену, сквозь которую легко проникнуть, стоит только захотеть.       - Это, наверное, хорошо.       На улице было свежо, пахло озоном – недавно здесь прошёл дождь. В темноту уходили висящие в пустоте огни. Едва угадывались очертания невысоких строений вокзала – чётко выделялись только светящиеся окна, совсем чужие, и за ними – чужая, совершенно иная, но тоже человеческая жизнь. Такие места влекут к себе, вызывая сладостную тоску – и отталкивают, вежливо, но настойчиво. Всё, на что ты можешь рассчитывать – это зал ожидания.       Эйвинд машинально держал перед собой незажженную сигарету – попросить огня у Шаграта он почему-то не мог. Стиан думал, что у Мустиса есть зажигалка, но тот всё медлил подкурить, и это раздражало. В негорящей сигарете есть что-то от резиновой женщины и безалкогольного пива. Шаграт щёлкнул своей Зиппо, но язычок пламени гас на ветру. Счастья ветер, блядь. А его собственное имя означает вроде «странник»**… Странник и ветер счастья – охуительное сочетание, если подумать.       - Подкуривай, - Стиан наклонился вперед, и Эйвинд в несколько коротких затяжек зажёг свою сигарету от его. Слишком близко его лицо, слишком неуютно, какой-то суррогат поцелуя. Хотя вполне бытовой акт, только Шаграт о нём забыл со времен ранней юности, когда и курили только в пьяной компании, и ношение зажигалки могли запалить родители.       За станцией еще виднелись горы, совсем близкие и пологие, только и они казались плоскими и прозрачными. Это всё иллюзия, и по-другому нигде не будет, и никуда ты не сбежишь…       Молчание нарушил Эйвинд:       - Можно я расскажу тебе, как всё было на самом деле?       Стиан неопределенно пожал плечами.       - Я не знаю, с чего это началось. И мне даже не с чем сравнить так, чтобы ты это понял. Это как будто ты живешь, а в один момент твоя жизнь прекращается. Всё, во что ты верил, что ты знал, рушится у тебя перед глазами, и ты не можешь ничего поделать. Ты сам распадаешься на части и это подобие жизни, которое осталось, проживает за тебя кто-то другой. У этого другого твоё имя, твоя внешность, но в нём ни капли тебя. Я не мог писать музыку, она мне казалась чужой. Я не мог нормально питаться, потому что еду, которую потреблял, будто ел не своими устами. Не знаю, насколько я изменился, и изменился ли вообще. Я даже не знаю, я ли это на самом деле. Потом началась головная боль, и она почти никогда не прекращается. Я хотел отомстить, но не был уверен, есть ли у меня на это право. Возможно, я сам заслужил это всё. Возможно, так должно было случиться рано или поздно. Я не знал, как жить дальше. Я забыл и уже не был уверен, что такое на самом деле жизнь. Мне нужно было её систематизировать и попробовать изучить заново. Я начал разделять людей на категории: глупцы, трусы и предатели. Мне было так проще, потому что все эти категории объединялись во мне. Что я видел в себе, то мог различить и в других.       Шаграт поднял пальцы с догоревшей сигаретой, прислушиваясь к объявлению.       - Отправляемся. Пошли.       В тамбуре Эйвинд придвинулся к нему близко, чтобы не говорить во всеуслышанье, но и заглушить нарастающий стук колёс. Садиться на место Мустис избегал еще и потому, что у него жутко болела задница. Жжение от спирта прошло быстро, а вот поврежденные мышцы и стёртая кожа постоянно напоминали о себе и о том, насколько далеко его привёл в отчаяньи выбранный путь.       - Я решил придти к вам и попробовать всё выяснить посредством беседы. Но я не обнаружил ответов на свои вопросы. Когда человек чувствует вину, он все еще человек. Из-за вашего поведения у меня не было чувства вины. Я был у вас некое время и хотел вызвать это чувство, но его не было. Значит, виноваты были вы. Но я не был уверен. Я решил узнать это наверняка и позвал вас на день рождения. Тогда я подготовил метанол и спирт. Мы играли в «Я никогда не». Суть игры заключалась в том, чтобы выдвинуть друг другу обвинения. Я знал, что после начальной стадии такие игры всегда выливаются в обвинения. Тот, кто более виноват, не пережил бы игру, ибо он не имеет права. Я был готов нести ответственность за то, что сам разрушил. Наверное, я больше хотел сам отравиться, чем кого-то отравить, потому что не представлял, как жить дальше. Поэтому я был согласен играть без Свена, я знал, что Свен ни за что не проиграет. Но я не учел граничные условия. Я не учел, что Галдер не собирался играть по правилам. Я не учел, что презрение Галдера ко мне настолько велико, что он будет его демонстрировать посредством выпивки. Все должно было выйти по справедливости, но по справедливости может быть у тех, кто знает, что это такое. А мы не знаем. И Галдер добровольно принял на душу где-то поллитра раствора. Я пытался дать ему антидот – дальше ты помнишь. Поскольку правила были нарушены, игра потеряла смысл. Отравление теряло свою справедливость. Мне нужно было это исправить. Я использовал момент, когда он вырвался. Пока тебя не было рядом, пока ты не мешал, я хотел его откачать, но… Мы сцепились, мы не были уже людьми в этот момент, мы были зверями. И в какой-то момент мне показалось, что он – это я. И я потерял контроль. Если я скажу, что мне очень жаль, это будет неправда, потому что я не уверен, что я чувствую. Не уверен, чувствую ли что-то. Не уверен, есть ли я вообще. А потом я уже не знал, куда всё катится, но моя месть продолжалась автоматически, провидением случая. Галдер был глупцом, он и закончил, как скотина на убое. Силеноз трус – ему жить в ужасе до конца его дней. А тебе – вспоминая, как предателю. А мне – умирать. Каждый день. Просыпаясь. Не забывая об этом.       Шаграт долго и мрачно молчал, опустив голову в раздумье. Лицо его словно печально осунулось, или это так показалось Мустису в тёмном тамбуре. И в конце концов он проронил:       - Жаль, что это ничего не меняет.       - Я отвратителен, - не то утвердил, не то спросил Эйвинд.       - Все мы отвратительны. Даже соседская девочка в песочнице – и та отвратительна. С ее подражанием никчемным родителям, со всеми этими установками…       «Все эти нормы, за которые люди держатся, не выполняя их и не соответствуя им. А самые отвратительные – мы, - про себя подумал Стиан. – Настолько, что готовы это принять и жить с этим».       Эйвинд притронулся к рукаву его косухи – легко, но как-то нервно. Так, словно хотел ещё что-то сказать, но передумал. И, опуская руку, словно невзначай задержал кисть на несколько мгновений, касаясь тыльной стороны Стиановой ладони.       Он был глубоко благодарен Шаграту за то, что тот пытается его понять. Сейчас Мустис жутко боялся остаться в одиночестве – и боялся того, что он не один. Любовь (какой же все-таки опошленный и неточный термин) обеспечивала структурность, цельность, оберегала личность от окончательного распада. Он хотел сказать Стиану, насколько родным его считает, насколько схожим с собой. Сказать, что Стиан – единственный человек, который его не убивает, потому что они и не чужие вовсе, а вполне себе одна личность. Мало того, он мог бы это логически обосновать. Но Эйвинд сознавал, что такая информация Шаграта испугает и оттолкнет, а состояние это нужно было продлить. И хуже всего будет, если он своей шизофренической любовью уничтожит Стиана, а соответственно уничтожит и себя самого.       «Счастья ветер, - снова вспомнилось Стиану. – А ведь он действительно был бы счастья ветром, если бы сумел не разрушать всё вокруг себя. Интересно, он может быть счастлив, делая кого-то счастливым?»       - Идём, - позвал Шаграт, отлепляясь от стенки тамбура. – У нас там ещё пиво осталось.       *Лоу-кик – название говорит само за себя. Боковой удар ногой в нижний уровень (бедро или подколенную ямку).       ** Шаграт не знает точно, что значит его имя, потому что существуют разные интепретации. Согласно этой версии, имя «Стиан» происходит от старонорвежского Stigangr (странник, путешественник). Впрочем, «Эйвинд» тоже иногда интепретируют не «счастья ветер», а «островной ветер».