Серебро со светлого Олимпа

Его разбудил домовик, доставивший завтрак. Он что-то лопотал по-немецки, укоризненно глядя на пытавшегося собрать себя с пола Гарри, потом аппарировал и вернулся с медиведьмой. Та по-английски тоже не говорила, но смысл гневной речи легко понимался по интонациям. Одного взгляда в зеркало хватило, чтобы смиренно выслушать отповедь, покаяться и обещать провести весь день в постели. Выглядел Гарри как не слишком свежий труп, но больным себя не чувствовал, просто был очень усталым. Тем не менее, он покорно выпил принесенные медиведьмой противопростудные зелья, потому что время от времени ощущал странную мелкую дрожь, пронизывающую все тело. На озноб это, впрочем, не походило, но мало ли… Почему-то он был уверен, что вчера все сделал правильно, и Ирвин сегодня утром проснулся здоровым. Но вот как именно сделал? Гарри долго медитировал над дневником с пером в руке, пытаясь вспомнить все подробности. Бесполезно — он четко осознавал свои действия только до того момента, как увидел легкую рябь в воздухе, и представил, что это связь между ним и Ирвином. Дальше разум как будто отключился, давая волю инстинкту и чему-то еще, что действовало само по себе, не требуя ни осознания, ни понимания. Он только помнил, что не чувствовал ни происходящего вокруг, ни собственного тела, словно временно лишился его. И на вопрос: “Как я добрался домой?” — вместо долгого и мучительного ковылянья по темному парку, в памяти всплывали не менее мучительные попытки не улететь, не раствориться в темном небе, остаться на земле, остаться… человеком? Гарри вздрогнул — с чего ему в голову приходят такие мысли? Хотя… кажется, что-то такое было в “Олимпийцах”, но он пролистал это место, не вчитываясь. Надо найти и перечитать, все равно больше делать нечего. После завтрака он с удобством устроился в постели и раскрыл книгу. Где же это было? Что-то о кентаврах… а, вот. “В работе “Золотой век” одного из первых историков магии, Октавиуса Выдумщика, увы, надо сказать, заслуженно получившего сие прозвище, и потому не вызывающего особого доверия, есть, тем не менее, очень любопытный рассказ о его беседе со старым кентавром, утверждавшим, что он помнит самого Хирона, воспитателя ахейских царевичей. Даже учитывая, что кентавры живут гораздо дольше людей, сие утверждение представляется спорным. Но если беседа Октавиуса с кентавром все же была на самом деле, то она представляет интерес уже только изложенной в ней точкой зрения кентавров на героические мифы. Вот, дословно, что сказал Октавиусу этот старик с седым крупом и полностью лысой головой: “Хирон растил их всех — тех, кто стали потом героями и совершили воистину великие деяния. Велики они были, но прокляты. Ахейские цари в гордыне своей роднились с богами, порождая детей с проклятием в крови. Ихор тек в их жилах, как яд, отравляя всемогуществом, заставляя верить, что равны они богам. И чем больше совершали они неподвластного человеку, тем больше серебрилась их кровь, тем могущественнее становились они. Но совершая свои подвиги и злодеяния, забывали они, что богам не место на земле. И оттого наступил конец ахейцев, ибо лучшие мужи покинули их. Ибо если равен ты богу, то равен во всем, и не место тебе среди людей. Мудрый Хирон пытался увещевать юнцов, но тщетно — нет предела людской жадности и тщеславию”. Дальше шли многословные рассуждения миссис Серпентис о темной истории заката микенской цивилизации. По ее мнению, слова кентавра можно было толковать так, что ахейские цари обескровили свои государства многочисленными завоевательными и междоусобными войнами, пытаясь стать равными богам, и потому не смогли сопротивляться натиску пришедших с севера дикарей. Вполне возможно, что так оно и было, но Гарри увидел в рассказе старика кентавра кое-что другое. Кое-что, что прямо касалось его самого. Он закрыл книгу и откинулся на подушки, стараясь не поддаваться смятению и рассуждать здраво. Для начала вспомнить его видение: там были Ахилл и Диомед — герои Троянской войны. Даже смутных воспоминаний о детском переложении “Илиады” хватало, чтобы догадываться — на этой самой войне они совершили много чего, что можно назвать неподвластным человеку. И в итоге оказались на неведомом морском берегу — Диомед, желающий остаться человеком, и Ахилл, который… уже не был им?* Но даже если предположить, что Ахилл стал богом, почему он сказал, что не может больше прийти? Ведь, судя по мифам, олимпийцы запросто могли явиться куда хотели и когда хотели. Если считать, что они были не богами, а магическим народом, тоже непонятно, почему Ахилл не мог вернуться туда, где уже бывал… Разве что олимпийцы, как говорил мэтр Дюваль, в это время как раз наглухо изолировались в своем анклаве. Решив, что это сойдет за рабочую версию, Гарри переключился на то, что происходило непосредственно с ним. Что он сам сделал неподвластного человеку? Ну, тоже получается… немного, но весомо. Выжил после смертельного проклятия, да не один раз, а два. Почти семнадцать лет практически без вреда для себя был вместилищем осколка чужой души — пример бедняги Квиррелла показывал, что это не совсем нормально. И наконец, вчера простым усилием воли излечил ребенка от вампиризма. От проистекающих из всего этого выводов Гарри зазнобило по-настоящему. Покрутившись в постели, он не выдержал и пошел в прихожую, где было зеркало во весь рост. Воровато оглянувшись, снял пижаму и покрутился, рассматривая себя со всех сторон. Вроде бы ничего не изменилось, разве что поправился немного на сытных больничных харчах, ребра уже не так торчат. Он оделся и внимательно осмотрел лицо. Тоже ничего нового, только глаза лихорадочно блестят и кажутся еще ярче, чем обычно. Хотя, что он ожидал увидеть? Рога, копыта и хвост? Тем не менее, убедившись, что внешне остался таким же, как был, Гарри немного успокоился. Возможно, вчерашний полет в темноте привиделся ему в бредовом от переутомления состоянии. И вообще, сейчас-то он — вполне себе человек, значит, все обошлось?.. За чтением и раздумьями он не заметил, что наступило время обеда. Домовик, кажется, тот же, кто приходил утром, внимательно оглядел Гарри с ног до головы, убедился, что он начал есть, а потом уже удалился. Хотя обычно они исчезали, едва брякнув на стол поднос, иной раз даже лица не удавалось разглядеть. Видать, получил от медиведьмы распоряжение присмотреть за недисциплинированным пациентом. Пообедав, Гарри понял, что лежать больше не хочет. Не то чтобы он чувствовал себя совсем хорошо, но ощущение разбитости ушло, и та противная мелкая дрожь больше его не беспокоила. Посмотрев в окно, отказался от мысли пойти прогуляться: погода, кажется, была ничем не лучше вчерашней. Да и причины, погнавшей его вчера под дождь, сейчас не было — несмотря на то, что его будущее стало еще более пугающим, гнева на судьбу он больше не испытывал. Тоску, страх, даже легкое предвкушение — какие еще способности у него появятся? — но не злость. То ли вчерашнее происшествие помогло ему смириться со своей участью, то ли просто время пришло… Послонявшись по дому, Гарри достал забытые за эти дни учебники и неожиданно для себя увлекся учебой. Видимо, утомленный потрясениями разум нашел отдохновение в простых и понятных с детства вещах. Так что остаток дня пролетел незаметно. *** — Мистер Поттер, — закончив осмотр, мэтр Дюваль строго взглянул на Гарри. — Мне кажется, вам есть, что рассказать. В дни, что мы не виделись, с вами что-то произошло. Судя по вашим показателям, просто не могло не произойти. Я жду подробнейшего рассказа. Гарри вздохнул, опустил глаза и начал признаваться. Во всем — от своего, как он сейчас понимал, мягко говоря, непродуманного поступка, до отрывка, найденного в книге миссис Серпентис, и своих умозаключений по этому поводу. Даже про хоркруксы рассказал, хотя, несмотря на увещевания Гермионы, намеревался сдержать данное Дамблдору слово и умолчать о них. Но подруга была права — это действительно могло быть очень важной информацией, и вряд ли директор осудил бы его сейчас. Мэтр слушал его молча, не перебивая, кажется, даже не дыша. За время рассказа Гарри выпил стакан воды, весь изъерзался и взмок, как мышь. Когда он кое-как добрался до конца повествования, воцарилось долгое молчание. Мэтр о чем-то думал, перебирая бумаги на столе, Гарри блуждал взглядом по кабинету, стараясь собраться и перестать вести себя, как нашкодивший щенок. В конце концов, ничего плохого он не сделал. — Что ж, не скажу, что ваши слова стали для меня откровением, мистер Поттер, — заговорил наконец Дюваль. — Юный Ирвин Мэллори был в этом кабинете прямо перед вами — мать заметила резкие изменения в его состоянии и настояла на внеочередном приеме. Мальчик здоров, абсолютно здоров! Гарри расплылся в улыбке — хоть он и не сомневался в успехе, услышать подтверждение было невыразимо приятно. — И, несомненно, это ваша заслуга, мистер Поттер! — мэтр уважительно склонил голову. — Но вынужден сказать, что для вашего собственного состояния спасение мальчика обернулось не самим лучшим образом. Как ваш целитель, я должен бы подвергнуть ваши спонтанные действия строгому порицанию, но, во-первых, что сделано, то сделано, а во-вторых, вред, который вы себе нанесли, скажем так, не качественный, а количественный. Хотя, конечно, сейчас ваше положение стало много хуже, чем было при нашей последней встрече. Гарри выпрямился и впился взглядом в его лицо. Дюваль сочувствующе кивнул: — Вы верно догадались, рассказ старого кентавра Октавиусу Выдумщику следует понимать буквально. Мой друг, работающий в библиотеке Ватикана, нашел еще один обрывок рукописи, где более подробно рассказывается об этом разговоре. Так вот… ахейские царевичи-полукровки рождались людьми, но совершая деяния, равные божественным, постепенно перерождались в богов. Толчком к инициации, по всей видимости, служило прикосновение к смерти. По тем жестоким временам, чаще всего это было первое убийство, совершенное своими руками, а также собственная клиническая смерть или ситуация, когда смерти удавалось избежать чудом. — Моя первая Авада, — прошептал Гарри. — Да, можно допустить, что ваша инициация состоялась тогда, в октябре 1981 года. Хотя мне непонятно, что могло запустить такой немыслимо древний механизм. Возможно, уникальное сочетание генов… Но затем, вполне возможно, застрявший в вас хоркрукс, как абсолютно чуждое и враждебное вашей личности включение, отвлек на себя большую часть вашей магии и остановил или замедлил развитие событий. Или наоборот, именно попадание хоркрукса запустило инициацию... Но в любом случае, тогда вы, безусловно, в полной мере ощутили прикосновение смерти. — Потом я получаю вторую Аваду, переживаю клиническую смерть, избавляюсь от хоркрукса, — не скрывая горечи, перечислил Гарри. — И в довершение всего совершаю чудесное исцеление… хотя вот об этом я не жалею и никогда не буду жалеть. Ведь, если я правильно понимаю, этот мой… поступок только ускорил изменения? Они бы все равно произошли, но только позже? — Вот именно, что позже, — мэтр Дюваль вздохнул. — У нас было бы больше времени… — Он достал шприц. — Давайте посмотрим на вашу кровь. В жидкости, извлеченной из вены Гарри, теперь было поровну красного и серебристого. Мэтр удрученно посмотрел на нее, развел руками: — Как я и думал… Теперь уже нет сомнений, мистер Поттер, вы перерождаетесь в магическое существо, и, по всем признакам, именно в то, которое древние греки называли богом. — И что меня ожидает? — севшим голосом спросил Гарри. — Судя по рассказу кентавра, хорошего мало, — мэтр достал пергамент. — Вот, друг сделал мне перевод. Прочитайте сами. Гарри развернул свиток и вгляделся в выведенные каллиграфическим почерком строчки: “Богам не место среди людей. Сколь ни предупреждал их Хирон, юноши не слушали его. Только когда горе настигало их, они понимали, что учитель был прав. Не было у них ни друзей, ни семьи, ни возлюбленных. Вспылив из-за пустяка, могли они убить и гневом своим отгоняли любящих их. Женщины не могли принять их семя, погибая в муках. Только те, в чьей крови тоже тек ихор, могли родить им дитя и умерить этим их гибельное могущество. Но цари желали сыновей, потому таких женщин было мало, и за них воевали, нещадно проливая кровь, свою и чужую. И они уходили на край земли, ведомые роком и одинокие, и влачили свои дни, пока ихор не выжигал дотла человеческую кровь. А потом никто не видел их, ибо земля стала слишком тяжела для богов, и куда они ушли — мне неведомо”. Дочитав, Гарри слепо уставился куда-то в потолок. Неужели его ждет это? — Я бы посоветовал вам срочно жениться и зачать ребенка, — прервал молчание мэтр Дюваль. — Судя по тому, что здесь сказано, таким образом ахейские герои, по крайней мере, продлевали свое пребывание в человеческом теле, и, по моему разумению, этот способ может сработать. Продолжение рода — самый могучий инстинкт, и необходимость растить дитя может стать тем, что задержит полубога на земле. Но… Посоветовал бы, если бы не это — “женщины не могли принять их семя и умирали в муках”. — Но мне непонятно, — оживился Гарри. — Если женщины не выдерживали… как эти полубоги сами-то родились? — Это как раз объяснимо, — сказал Дюваль. — Все-таки, до полного перерождения они оставались полукровками, не чистыми… ээ... богами. Можно допустить, что их отцы умели изменять состав своего семени, чтобы не принести вреда человеческим женщинам, а сами они — нет. Или же, что, я думаю, даже вероятнее — их отцами были люди, те самые ахейские цари. А боги, в женском обличье, рожали им детей. Для абсолютного полиморфа дело совершенно обычное. — А, — Гарри ссутулился. — И что, вы предполагаете?.. Мэтр кивнул: — Я сделаю анализ вашей спермы, мистер Поттер. А после продолжим разговор. Собрать материал для анализа оказалось делом неожиданно трудным — секс сейчас волновал Гарри меньше всего. Но все-таки молодость взяла свое, и через полчаса он вручил мэтру баночку с содержимым, мало напоминающим то, что порой обнаруживалось утром на простынях. Теперь его сперма напоминала полупрозрачный серебристый гель, и Гарри понимал, что это не слишком хорошо. Час, который мэтр отвел для анализа, тянулся бесконечно, и вынесенный вердикт подтвердил худшие ожидания: — Убить ведьму ваше семя, может, и не убьет, но вот сквибство ей гарантировано. И ребенка она вряд ли доносит. Магглу же убьет однозначно. Слишком много магии, мистер Поттер… — И что же мне делать? — Думать, Гарри, — мэтр впервые назвал его по имени. — И не смейте унывать. Сейчас не темные доисторические времена, мы найдем способ вам помочь. — Не сомневаюсь, — Гарри нашел в себе силы улыбнуться. — Мэтр, я хотел бы съездить домой. Повидаться с друзьями, посоветоваться… У меня дома хорошая библиотека, возможно, там что-то найдется. Мэтр недовольно нахмурился, но все же ответил: — Держать вас силой я не могу, да и, признаться, особого смысла в вашем постоянном пребывании здесь пока нет… Дня на три вполне могу вас отпустить. Только умоляю вас, больше никаких подвигов! Чем больше будете применять свои новые способности, тем быстрее пойдет процесс перерождения, не забывайте об этом! Поторговавшись, Гарри выпросил у мэтра неделю отпуска, обещал быть паинькой и ежедневно писать отчеты о своем состоянии. — Только не говорите Мэллори, что это я помог Ирвину, — сказал он перед тем, как попрощаться. — Вы очень скромный молодой человек, — мэтр удивленно приподнял брови. — Но юный Ирвин — маг, он должен знать, кому обязан спасением. Если мистер Мэллори не вернет вам Долг Жизни, имея возможность это сделать, он схлопочет очень неприятное наказание. — А разве того, что я отказываюсь от этого Долга, недостаточно? — Нет, — Дюваль покачал головой. — Долг Жизни можно рассматривать, как непреложный магический контракт, связывающий обе стороны независимо от их желания. — Все равно не говорите, — Гарри помолчал, раздумывая. — Дело даже не в моей скромности, а в том, что я больше никого не смогу исцелить. Не думаю, что они обязательно начнут налево-направо рассказывать, кто им помог, но все-таки… мало ли, вдруг у них есть знакомые с похожими проблемами? Я бы на их месте не удержался и шепнул, к кому обратиться. А рассказывать им о себе мне сейчас очень не хочется... О, — он вдруг понял, что запрещая говорить о себе, ставит в неловкое положение самого мэтра, — простите, я совсем не подумал… Можно как-то объяснить выздоровление Ирвина, не упоминая меня? Дюваль усмехнулся: — Конечно же, нельзя. Но, думаю, ему и его матери объяснения не особенно нужны. Главное, что он здоров. Думаю, их вполне устроит, если я разведу руками и объявлю, что магия, очевидно, способна на все. Тем более, что в сущности, так оно и есть… А более никому никакие объяснения и не понадобятся. На родине мальчика о его диагнозе не знают, там известно только, что он лечится у меня. Ну, вылечился и вылечился, никто и внимания не обратит. — Хорошо… Тогда, может, вы напишете им потом, когда мои проблемы решатся… так или иначе? Вряд ли до этого времени Ирвину выпадет возможность меня спасти. — Учитывая обстоятельства, вполне приемлемо, — согласился мэтр Дюваль. — Так и решим. Что же, мистер Поттер, жду вас ровно через неделю! Дом на Гриммо встретил Гарри темнотой и тишиной. Кричера он сам отправил в Хогвартс, а больше здесь и быть было некому. Гарри послонялся по комнатам, раздумывая, вызывать ли домовика, решил, что неделю перебьется как-нибудь сам, и пошел в ближайший маггловский супермаркет — в доме не было ни крошки еды. Вернувшись, долго и сосредоточенно готовил, думая, что делать дальше. В итоге наготовил всякого дня на три, зато полностью составил план действий. Поев, Гарри написал письма — Рону и Гермионе с просьбой прийти, как только смогут, и Джинни — с предложением встретиться в Хогсмиде в ближайшую субботу, то есть послезавтра. В очередной раз подумал, что без собственной совы очень неудобно жить, но сейчас было не время обзаводиться домашним питомцем. Тем более, что Том из “Дырявого котла” всегда одалживал ему своих сов и даже обиделся, когда Гарри как-то заикнулся об оплате. Закончив с письмами, он пошел в библиотеку. Еще перед отъездом в клинику они с Гермионой обыскали ее, но ничего, кроме сборников мифов, легенд и литературных произведений античных авторов, не нашли. Но тогда они торопились и смотрели поверхностно, по корешкам, не заглядывая даже в оглавления. На этот раз Гарри решил работать методично, пролистывая каждый том, и начать прямо сейчас. Кичащиеся своей древностью и чистокровностью Блэки просто должны были интересоваться смешанными браками и магическими Наследиями. Хотя бы для того, что распознавать полукровок в потенциальных зятьях и невестах. Но за два часа поисков ничего похожего на нужную информацию не нашлось, так что встречать друзей Гарри вышел уже довольно приунывшим. Только увидев их, попав в крепкие объятья Гермионы, услышав добродушный басок Рона, он понял, как соскучился по ним, как ему не хватало их присутствия, возможности просто взглянуть им в глаза и увидеть понимание и поддержку. Даже горло перехватило, и пришлось откашляться, прежде чем пригласить их за стол — оба явно были только что с работы и не ужинали. За едой серьезных тем не касались — Рон нахваливал кулинарные способности Гарри и рассказывал о смешных случаях в магазине: учитывая специфику товара, недостатка в таких историях не было. Но когда они перешли в гостиную и расселись на диванах, Рон первым сказал: — Ну давай, друг, колись. У тебя проблемы? — Не то слово, — честно признал Гарри. — Так я еще не влипал. Похоже, скоро вы, ребята, будете иметь собственного бога… Как ни странно, рассказ длился не очень долго. Показалось даже обидным, что целые дни его метаний, страданий и размышлений укладываются всего в несколько слов. — Дела, — ошарашенно протянул Рон. — Ты прав — такого в нашей истории еще не было. — Не то страшно, что ты перерождаешься, — Гермиона, как всегда, сразу выхватила главное. — А то, что переродившись окончательно, ты, похоже, будешь совсем один. Других-то таких нет уже тысячи лет. — Почему это один? — вскинулся Рон. — А мы? Вообще все наши? — Сдается мне, при всем желании, я просто не смогу быть с вами, — Гарри старался быть спокойным. — Вряд ли эти несчастные царевичи по своей воле уходили на край земли. Что-то их заставляло. И меня заставит. — Да, скорее всего, так и есть, — кивнула Гермиона. — И еще неизвестно, что с ними случалось потом. Учитывая слова: “земля стала слишком тяжела для богов”... Ох, Гарри… — она посмотрела на него огромными от потрясения глазами. — Только не это! Это было бы слишком несправедливо! — А вы до сих пор не знаете, что жизнь вообще несправедлива, мисс Грейнджер? — невесело пошутил Гарри. — Мистер Поттер вот уже понял... Гермиона всхлипнула. Рон обвел их недоумевающим взглядом и хлопнул ладонью по подлокотнику кресла: — Да что это с вами?! Гермиона, зря, что ли, ты самая умная ведьма поколения? А ты, Гарри, что, уже сдался? Вот уж не думал, что когда-то мне придется ругать вас за… как его… малодушие и пораженческие настроения! Гарри невольно улыбнулся, Гермиона встряхнулась. — Действительно, что это я, — пробормотала она. — Насчет ребенка… может, все не так страшно? Если что, я сильнее Джинни и могла бы… — Сильнее, но не настолько, — возразил Гарри. — Я даже не знаю, насколько моя магия сильнее человеческой. — Да, — поддержал его Рон. — Гермиона, ты не думай, я не из ревности… Но даже в обычных парах, если муж много сильнее жены, у них детей либо нет, либо всего один: ведьмы боятся сквибками стать. Вот у нас мама сильнее отца, потому и детей много, и проблем с магией у нее никаких. Еще говорят, что если супруги друг друга искренне любят, муж может делиться с женой магией, поддерживать ее во время беременности, и тогда разница в силе не важна. А всякие типа Малфоев поэтому только одного наследника имеют — жен выбирают не по любви или хотя бы по силе, а по положению и чистокровности. Но это все людей касается, а Гарри у нас, как ни крути, не совсем человек. Боюсь, его ребенка на самом деле ни одна женщина не сможет выносить… — И поэтому я порву с Джинни, — собрав всю свою решимость, твердо сказал Гарри. — Неизвестно, сколько со мной будет твориться эта хрень, и нечестно заставлять ее ждать. Боюсь, даже если мэтру Дювалю удастся притормозить мое преображение, обычным человеком я уже никогда не стану. И что тогда? — Я могу понять эти аргументы, — Гермиона прищурилась. — Но ты опять решаешь за вас двоих. Думаю, она должна сама за себя решать. И, Гарри… Как же ты сам? Твои чувства? Гарри хотел было пафосно заявить, что его чувства никакой роли не играют, но вдруг растерялся. Часто ли он думал о Джинни за эти безумные две недели? Скучал ли по ней так, как по друзьям? Почему мысль о том, что он увидит ее послезавтра, не вызывает в нем никакой, пусть даже и горькой, радости, а только грусть, злость на обстоятельства и желание побыстрее закончить тягостный разговор? Почему в прошлом году, скитаясь по лесам, он думал о ней чуть не каждый час, а за эти дни вспоминал изредка и только в связи с чем-то еще? Любовь прошла? Или это оттого, что тогда опасность грозила им обоим, а сейчас — только ему? — Не знаю, — ответил он, решив прояснить вопрос до конца, раз уж заговорил об этом. — Я ни в чем не уверен, даже в своих чувствах… Рон, прости, но зятем я тебе, кажется, в любом случае не буду… Джинни достойна большего, чем… чем я. — Тогда скажи ей об этом и оставь в покое. — Рон покраснел. — И, Гарри, ты мне друг, конечно… но если после всего ты снова начнешь морочить ей голову — прокляну! Все следующее утро они с Роном вместе перебирали библиотеку, Гермиона должна была “заступить на вахту” после обеда. О вчерашнем разговоре не вспоминали, но Гарри временами ловил тяжелый взгляд друга и виновато ежился. Что уж там, будь он на месте Рона, пришиб бы себя еще в прошлом году. Зря Дамблдор говорил об его умении любить. Ни хрена он не умеет, если влюбляется только в принцесс — либо недоступных, сидящих в высокой башне, либо нуждающихся в спасении. А добившись их, может только мучить своей неуверенностью и недоверием. Признайся уже себе, Гарри, ты не доверяешь Джинни, и поэтому до сих пор не рассказал ей ничего. Не только о том, что происходит с тобой сейчас, но и о хоркруксах — а ведь эта тема напрямую ее касается! Она ничем не заслужила такого к ней отношения, это все твои заморочки и комплексы… Ей нужен человек, который будет любить ее, а не… не свою мечту о любви. И даже принимая решение о разрыве, будет на самом деле заботиться о ней, а не обрывать ненужную связь, прикрываясь героическим самопожертвованием. Черт, как же погано понимать о себе такое! — О, Гарри, смотри! — прервал его самоуничижительные думы Рон. — Тут что-то об ихоре! Маленькая книжица, скорее, даже тетрадь, была исписана мелким, почти нечитаемым почерком. Весь оставшийся день, забив на дальнейшие поиски, Гарри с Роном, а затем с Гермионой разбирали этот труд некоего Теофилуса Крэбба. Как ни удивительно, работа, написанная предком убежденных последователей Волдеморта и находящаяся в библиотеке Древнейшего и Чистокровнейшего Рода Блэк, утверждала, по сути, что чистокровные и магглорожденные маги ничем друг от друга не отличаются. Автор труда считал, что все маги и магические существа несут в себе хоть малую частичку крови богов и только поэтому способны творить волшебство. “Ихор, переданный нам божественными предками, — утверждал он, — есть своеобразный орган, воспринимающий разлитую в природе магию. Так же, как видим мы глазами, а слышим — ушами, мы творим магию растворенным в нашей крови ихором. У людей его меньше всего, потому мы и вынуждены использовать дополнительные инструменты — волшебные палочки и другие артефакты. Магические же народы и существа, могущие творить волшебство без вспомогательных инструментов, в свою очередь ограничены областью применения своего волшебства. Я считаю, что это ограничение происходит от того, что ихор в их крови имеет разную концентрацию, и, взаимодействуя с их собственной кровью, — разные же свойства. Отсюда можно сказать, что грязнокровки — суть потомки магов или магических существ в каких-то дальних коленах. Просто удачный случай, объединивший их родителей, сделал концентрацию ихора в крови достаточной для того, чтобы творить волшбу”. Дальше автор делал парадоксальный вывод — грязнокровки все равно не ровня чистокровным, потому что получили ихор случайно, и высока вероятность того, что он в них нечеловеческий, грязный. Тогда как чистокровные семьи на протяжении веков сохраняли и усиливали концентрацию ихора в своей крови, и потому он у них — сильный, чистый и устойчивый. Как это утверждение согласовать с тем, что ихор, по мнению автора, все способные к магии получили от одних и тех же богов, было непонятно. — Да, формулировка шовинистическая, но знаешь, в целом рассуждение не лишено логики, — задумчиво проговорила Гермиона в ответ на негодование Гарри. — Вполне соответствует теории генетики… Ладно, твои проблемы это все равно не решает… Можно, я возьму эту книжку, поизучаю на досуге? — Конечно, можно, — Гарри умоляюще взглянул на подругу. — Гермиона, ты тоже меня осуждаешь? Ну, за Джинни? Рон молчит, но я же вижу… — Знаешь, дорогой, — Гермиона ласково взъерошила ему волосы, — я сочувствую Джинни. Она… словом, ей будет нелегко принять твое решение. Но ты — мой самый лучший друг, поэтому я в этом деле за тебя. И, думаю, было бы хуже, если б ты продолжал врать и себе, и ей, а в один прекрасный день понял, что испоганил жизнь вам обоим. Думаю, Рон это тоже понимает, поэтому и молчит. — А может, и не испоганил бы, — тоскливо прошептал Гарри. — Может, все у нас было бы хорошо… Ведь бывает и так, что со временем все приходит... — Может быть... Даже, скорее всего так и было бы. Но сейчас уже поздно об этом думать. Сейчас, когда ты все про себя понял, вернуть ничего не получится, даже не пытайся. — Я и не буду пытаться… Ну, тогда пожелай мне удачи, подруга. На этот раз я вряд ли отделаюсь Летучемышиным сглазом. — Главное, чтобы не убила, — меланхолично ответила явно задумавшаяся о чем-то другом Гермиона. — Все остальное можно считать заслуженным наказанием. *** Примечания: * мысль о том, что герои «Илиады» были потомками богов и постепенно перерождались в них во время Троянской войны, бесстыдно покрадена мной у Андрея Валентинова (роман «Диомед, сын Тидея»)