Игры Богов

Сигаретный дым кривыми ленивыми колечками медленно поднимался к потолку и растворялся в перекрёстье балок, расползаясь сизым рваным туманом под тёмным перекрытием. Бог солнца курил, лёжа на спине, широко раскинув ноги и слегка ёжась от ночной прохлады, проникающей в открытую форточку. Гул в ушах прекратился, голова прояснилась, и под мерный шум льющейся в душе воды Паша размышлял о случившемся только что… А, кстати, как назвать произошедшее? Жаркая ебля, страстный трах, крышесносный секс? Пожалуй, всё вместе и кое что ещё… Вот это самое «ещё», которому никак не получалось подобрать определение, восторгало, вдохновляло и тревожило одновременно. Пашка, ловелас со стажем, Казанова всея пантеона славянского, заслуженный блядун-многостаночник, за свою наполненную событиями жизнь повидал много разного и всякого: и шальные разовые перепихи на скорую руку, когда ни то что имя узнать — лицо партнёра разглядеть не успеваешь; и еблю с подтекстом — до, после или во время которой участники процесса долго и со вкусом сношают друг другу мозг; и овеянные флёром романтики легкомысленные интрижки, оставляющие после себя нежно-грустные поэтические воспоминания. Бывало, даже всерьёз увлекался. Всё бывало, чего уж… Но так! Северный бог, который сейчас за закрытой дверью с удовольствием плескался под тёплыми струями, сам того не ведая, совершил переворот в душе Паши Ткачёва — беспартийного, неженатого, не привлекавшегося бога солнца, Ярилы Пересвета, авантюриста, весельчака и охальника. Никогда ещё Паша не испытывал такого конкретного смятения чувств, сочетающего в себе восторженную эйфорию и сосущее, занозистое ощущение попадоса. Не отпускало смутное подозрение, что замыслив всего лишь приятно скоротать вечер, он внезапно принял решение, которое в умных книжках пафосно и высокопарно именуют «судьбоносным». И, положа руку на сердце, Паша так и не смог до сих пор понять — ободряет его такой расклад или пугает до усрачки. Так кто же он? Фантастический везунчик, которому выпал джекпот, редчайший шанс, или всё же — глупый лопух, с размаху вляпавшийся в медовую еблю и наивно размечтавшийся, что этот блондин и есть тот, кого он искал всю жизнь? Ответа нет. Нет ответа. Чудно! Великолепно! Паша перекатился на живот, затушил окурок в стоящей на тумбочке пепельнице, поднял глаза и посмотрел на своё отражение в зеркале. Распухшие от поцелуев губы, смачный засос на шее и сияющие, чумные от собственной смелости глаза. Мда-аа… Если бы девочка Герда, вызволившая Кая из плена Снежной Королевы, была небрита, мускулиста и волосата, она бы выглядела точь-в-точь как бог солнца в данный момент. Славная девчушка. Охуеть! Открылась дверь в ванную, в комнату вышел Юра: голый, влажный, блестящий от мерцающих капелек воды, — и все высокодуховные нравственные терзания тут же стремительно выдуло в окно. Несмотря на отнюдь не тропическую температуру, Пашу мгновенно бросило в жар, покрыло липким потом. Вот как он это делает, а? Вышибает из равновесия, разделывает, размазывает Ярилу тонким слоем, как скряга размазывает масло на бутерброде. И опять! Опять, поганец, нацепил на рожу опостылевшую личину: холодная невозмутимость и полное внутренней гордости спокойное достоинство. Ну, пиздец просто — хоть на монетах чекань, хоть картины пиши! Паразит! Однако, как ни старался Юра достоверно изобразить монумент имени самого себя, получалось-то не очень. Мешало… Мешали… черти. Черти, которые выглядывали из глубины шалых глаз, которым явно было тесно в Юре, и они решительно подали на размен, обещая вылезти и выплеснуть на Пашу нечто головокружительное, безумное, потустороннее. Ох, мать… Юра не стал обходить кровать — просто перепрыгнул через Пашу, устроился на своей половине и, повернувшись спиной, потянулся за сигаретами. А Паше срочно пришлось считать торопливые удары сердца, в попытке успокоиться и взять себя в руки. Ему, вероятно, следовало бы перестать так заворожено пялиться на Юркину спину, но… невозможно же! Мускулы, мускулы, мускулы… Сплошные рельефные, великолепные мускулы. Шрамы. Один, два, три… О, вон под лопаткой ещё один. Четыре… Зарубцевавшиеся, бледные, старые. Рваный, колотый, резаный. Еба-а-ать… А на плечах… веснушки. Ой, бля-яя… Веснушки! Кожа у Юры, как у всех блондинов — тонкая, сухая, и если бы не мокрые плечи, Паша и не разглядел бы мелкие ржавые пятнышки, а так… Этот контраст — нежные веснушки и шрамы — он же напрямую в кровь! Под кожу! Под дых! Паша сглотнул, с трудом проталкивая застрявший в горле ком, — вышло шумно. Юра заинтересованно обернулся: мокрые, прилипшие ко лбу пряди, сигарета в зубах, любопытный взгляд. Взмахнул золотистыми ресницами, прищурился, догадливо довольно усмехнулся и пропихнул языком сигарету из одного уголка рта в другой. Ну, нет! Так не честно! Нельзя! Всё. В душ! Иначе крыше трындец. Если кто-то позволяет себе использовать запрещённые приёмчики, то и Паша ни в чём себе не откажет. Совсем, блядь, стыд потерял! Ну что ж… Посмотрим — кто кого, варяг! Оставив дверь в ванную открытой, Паша открутил кран, отрегулировал воду и, украдкой убедившись, что Юре всё отлично видно, шагнул под тугие колкие струи. Потянул с полки флакон, выдавил гель на ладонь и медленно-медленно размазал мыло по подтянутому тренированному телу: шея, грудь, подмышки, живот, пах, бёдра. Юра застыл, закусив губу, нервно сжимая длинными пальцами сигарету, подался вперёд, жадно разглядывая, впитывая в себя мокрую картинку — напрягшийся, помутневший, охуительный. Светлое небо, какой же охуительный! Рука плавно скользила по мыльной груди, по тёмным густым волоскам, Паша демонстративно ущипнул себя за сосок, спустился к животу, провёл кулаком по члену и неторопливо, словно нехотя, огладил яйца. Наблюдал из-под чёрных длинных ресниц, цепляя взглядом, не позволяя Юре разорвать зрительный контакт. Смотри внимательно, красивый, смотри. Всё для тебя… Смотри. Ярила развернулся боком, давая Видару увидеть, как плавно переливаются, перетекают мускулы под смуглой мокрой кожей, наклонил голову и прошептал вкрадчиво, испытующе заглядывая в глаза: — Нравится? Пальцы сломали сигарету. Юра сорвался с кровати и в два прыжка оказался рядом. Сшиб грудью, прижал к стене, придавил Пашу собой и хищно заелозил, зашарил ладонями по телу, коротко, несдержанно постанывая на выдохе. Втискивался, вжимался, тёрся, больно щипая, выкручивая кожу сильными пальцами — алчный, грубый, неудержимый. Впился губами в шею, кусая, зажимая зубами, спускаясь, прокладывая ожерелье из засосов от одного плеча к другому. Наклонял, нагибал Пашину голову, открывая себе лучший доступ, крутил, теребил Пашу как куклу, выкручивал соски, лизал и рычал предупредительно — распоряжался, хозяйничал, доминировал… Охуеть! Охуеть! Ты… Ты просто пиздец! Мыслей не было. Кончик языка скользил по бьющейся на шее жилке, и дерзкий Пашин план поддразнивания пал смертью храбрых прямо в объятия северного бога. У Юры твёрдые ладони. Очень-очень твёрдые, горячие ладони. Они прожигали насквозь, ставили на коже зудящие клейма, и Паше показалось — он сейчас разобьётся, распадётся на тысячу капель и медленно утечёт в водосток. Жар сгущался, струился куда-то в копчик, позвоночник плавился и разбирался как конструктор, на части, на позвонки, и если бы Юра не вжимал его в стену, он точно упал бы. Ноги не держали, горячее, нестерпимо обжигающее скапливалось в паху и пульсировало… Всё пульсировало — мошонка, анус, член — мышцы сжимались-разжимались, а к головке уже подбиралось… Подбиралось… Юра почувствовал. Всё понял правильно, хороший, дикий… Резко развернул, ткнул Пашу мордой в стену, упал на колени на мокрый пол и властно, сильно раздвинул руками бёдра, подныривая между ног, задирая голову… Каждое прикосновение, как откровение, каждое движение языка, как признание — «Ты мне нравишься, нравишься… Я без ума от тебя!» Ласки, как дурь, как наркота — не уберечься, не избежать, не отказаться. Рот у Юры наглый, горячий — а каким он ещё мог быть? Оставлял засосы на ягодицах и бёдрах, лизал между ног, сосал мошонку, хлюпал, чмокал обильной слюной в дырке — громко, пошло, грязно. Язык сменили пальцы: сперва один, затем ещё… Влажные, длинные, тёплые. Втиснулись, заскользили, раздвинулись, раскрывая, надавливая на стенки. Паша заскрёб ногтями кафель, призывно заскулил и оттопырил, отклячил бесстыдно задницу, как течная кошка, стараясь насадиться плотнее, взять глубже. Ему мало! Мало! Ужасно мало! Ему надо сильнее, дальше, больше! Ему нужен большой! Крепкий, горячий и твёрдый член. Чтобы растянул, вошёл, заполнил до отказа судорожно сжимающееся нутро. Чтобы ебал, трахал, драл, потушил жар, сжигающий изнутри. Ну что же он тянет?! Ну!!! — Вставь мне… Вставь, пожалуйста… — Паша сипло заумолял и тут же сорвался в крик. — Вставь, дрянь! Я не могу! Вставь! Юра вломился резко, больно, сразу по полной. Трахал яростно, грубо, тянул на себя, врезался, вбивался в Пашу — безжалостно, бешено. Пашка ныл на одной протяжной ноте, задирал ногу, упираясь коленом в стену, оттягивал ягодицу, открываясь, подставляясь, подмахивая изо всех сил. Слетал с катушек, ехал крышей, и выстанывал, понукая, и клокотал сорванным горлом: — Мало! Мало! Мало! Ещё! Ещё! Давай! Толчки становились всё более частными и глубокими, Юра ускорился, навалился на спину, провёл с силой ладонями по груди, царапнув сухими мозолями саднящие соски, потянул руку выше и, надавив на вспухшие губы, втолкнул пальцы в рот — глубоко и настойчиво. Распятый, распалённый Пашка запрокинул голову, починяясь нажиму, и делать ему ничего не нужно было — Юра трахал пальцами рот, хлюпая в обильной слюне, и ни на секунду не прекращал размашисто и часто двигать бёдрами. От слаженных быстрых движений, от громких смачных звуков, от шумного дыхания, оседающего горячим облаком на шее, Паша вздрогнул и поплыл, будто ему без подготовки вкатили укол хлористого. Рука сама скользнула вниз, обхватила текущий, тяжёлый член. Пара движений, и он упал, провалился в тягучий, долгий, жаркий, самый охуенный в его жизни оргазм. Бог солнца выл и сжимался, гибко выгибаясь на члене, слышал свистящий хрип за спиной, и сам захрипел, почувствовав, как внутрь ударила струя горячего, вязкого семени. Великий Хорс! Вот это отрыв! Паша развернулся и обессилено сполз по стене, усаживаясь на пол, раскидывая длинные ноги, опираясь затылком на стену. Прикрыл веки и подставил лицо под льющуюся с потолка воду. Безжалостная Морана! Если ты хочешь забрать мою жизнь, то вот он — я. Теперь уже и помирать не страшно.