Игры Богов

Первый солнечный луч позолотил кромку горизонта, и вместе с восходом нехотя открыл глаза, медленно очнулся бог солнца. Именно очнулся, а не проснулся, поскольку считать сном двухчасовое забытьё, в которое он провалился, было бы большим заблуждением. Они трахались всю ночь, без перерыва, как обожравшиеся виагры кролики, и отрубились незадолго до рассвета, окончательно заездив друг друга. Улыбнувшись светловолосому затылку на соседней подушке, Паша завистливо вздохнул. Вот бы и ему так — дрыхнуть без задних ног, не обращая внимания на рассвет. Недоступная роскошь. Высокое небо! Эта ночь. Это… Это лучшее, что с ним когда-нибудь было, лучшее, о чём можно было мечтать. Юрка… Что вытворял! Как брал! Как отдавался! Цепляясь за плечи, притягивая к себе, шипя недовольно, будто злясь, что не может взять ещё больше. Будь он проклят с этим своим ртом, порочными глазами, подчиняющее безжалостными, ласковыми руками! Это чума какая-то! Эпидемия. Издевательство. Так хорошо. Идеально. Несмотря на открытую форточку, в комнате крепко пахло потом и спермой. Дурманный волнующий запах плотской страсти. Манящий влажный аромат сладкого оргазма. Томный, тяжёлый, пряный. Паша потянулся, повёл плечами, разминая затёкшие мышцы, поёрзал на засохшей шершавой простыне и поморщился, прикусив губу: лубрикант в початом тюбике закончился неожиданно быстро, и дальше Юрка натягивал его по остаткам смазки, по слюне, по скользким, липким потёкам собственной спермы. Неприятные ощущения, сглаженные анестезирующим кайфом, теперь безжалостно напоминали о себе: задница горела огнём, а между ног противно зудело и чесалось — как пить дать, уже сегодня бёдра украсятся безобразным раздражением. Однако… Состояние как после отвязной пьянки: голова — чистый лист — ни одной связной мысли, от тела разит на километр, а на языке дотлевает горечь — алкоголь, никотин и терпкое семя — адова смесь. Паша провёл рукой по громко забурчавшему животу — жрать-то как хочется, мать моя! Вчера за столом он так увлёкся, что забыл поесть, только пил, и вот результат — тело бунтовало и требовало компенсаций в виде душа и тарелки горячей еды. Большой тарелки! Огромной! «Мяса! Всё равно какого!» Блин, как же под ложечкой сосёт! Паша, кажется, сейчас и собаку сожрал бы. Вместе с будкой. В душ. Шипя и тихо матерясь, Паша сполз с кровати и поплёлся в ванную. Сделал воду погорячее и стал под струи, уперев ладони в стену, наслаждаясь смывающим пот и усталость, обжигающим кожу потоком. У-у-у… блаженство! Потянулся за флаконом с гелем и страдальчески охнул от прострелившей поясницу боли. Отлично. Похоже, в список покупок кроме мази от потёртостей придётся добавить средство для надорванной спины. И неудивительно — ночью Юра таскал его по кровати, распяливая в таких немыслимых позах, что Пашиной растяжке позавидовала бы и титулованная спортсменка. После подобных шпагатов и прогибов можно смело подавать заявку на участие в чемпионате по художественной гимнастике. Представив себя в блестящем купальнике и с обручем в руках, Паша заржал в голос и тут же хлопнул мокрой ладонью по губам. Тихо! Юру разбудишь, конь взнузданный! Всё тебе смехуёчки да пиздахаханьки, придурок! Тихо! Смыв последствия бурной ночи, Паша почистил зубы и критично оглядел себя в зеркале. Да уж, точно по классику — «Хороша была Танюша…». Ох, Юрка… Ну и рот же у тебя… Уж что-то слишком часто он стал сравнивать себя с девушками. Тревожный звоночек, попахивает сентиментальной педерастией. Надо завязывать с этой излишней чувствительностью, скатыванием в приторно-умильные слюни. Ты не барышня, Ткачёв! Ну да, ты не барышня… Ты суровый мужик-истеричка, облизанный и оттраханный до одури другим мужиком, еле переставляющий ноги и довольный как слон после купания. Пиздец! Распахнув дверь и выпустив пар из ванной, Паша собрался войти в комнату, да так и замер, привалившись к дверному косяку, завороженный волшебной картинкой. Пока он плескался под душем, Юра сменил позу, перевернулся на живот, подмял под себя подушку и прижался, растёкся щекой по шёлковой наволочке. Солнце, пробившееся в щель между шторами, освещало спину и плечи, на фоне тёмно-синего белья Юркина кожа выглядела молочно-белой, и весь он казался статуей, выточенной из тёплого оникса, присыпанной золотистой пудрой пляшущих в луче пылинок. Сетка тонких морщинок в уголках глаз, тень от ресниц — густых, колких на кончиках, мягко приоткрытые губы. Расслабленный, распахнутый. Безумно беззастенчиво неприкрыто красивый. Опупенный! Это тяжело — переносить такое откровение. Оно тягучее, горячее, оно давит. Пашу качнуло, взгляд прикипел к уголку рта — покрасневшему, натёртому, с засохшей плёнкой спермы, заляпавшей каплями губы и подбородок. Резко взмокли подмышки, противно ослабли колени. Это он, он ночью был так неосторожен и несдержан: исступлённо вбивался в послушное, влажное, тёплое. Тыкал, пихал, оттягивал угол рта, пытаясь втиснуться глубже, погрузить до корня распирающий член в вибрирующее стоном горло. До ломоты в висках застучало: «Я рехнусь с ним. Слечу с резьбы и остаток жизни проведу привязанный к койке в милом и уютном заведении с решётками на окнах и поставленными на зарядку мозгами. Надо проснуться! Надо прийти в себя!» Не в силах отвести взгляд, Паша приблизился к кровати и аккуратно улёгся рядом, стараясь не разбудить, не спугнуть безмятежный сон Юры. Небесный свет, как же хочется поцеловать эти сладкие, словно грех губы. Лизнуть по центру, скользнуть к уголку, смешивая подсохшую сперму со своей слюной, оттянуть зубами на себя, пройтись по нежной искусанной изнанке. Мягко, медленно. Языком по дёснам, по зубам, по подбородку. По шее, прикусив кожу, чувствуя всеми рецепторами перекатывающийся стон, по ключицам — мазками, а потом снизу-вверх, и снова в губы — сильно, грубо! О, дьявол! Паша с силой пережал дёрнувшийся член, сбивая, загоняя поднявшееся к самому краю желание. Чёрт! Чёрт! Да что ж с ним такое? Чуть не спустил, как мальчишка, только представив, что может сделать с этим одуряющим. Великий Хорс, как такое возможно? Давненько не было таких позывов, таких юношеских дурных реакций. Конкурс «Играй, гормон!» Гадство! Паша закусил губу, задышал глубоко. Постарался дышать. Потому что контролировать себя в такой ситуации — почти что подвиг! Безумству храбрых поём мы… Охуеть! Отвлечься! Паша задрал голову. А потолок тут и впрямь здорово сделали: любопытно, где достали столько морёного дуба? Или искусственно состарили, применив современные технологии? Тяжёлые грубые балки разбивали свод на квадраты, в центре каждого укреплён медальон с затейливо вырезанными рунами — символами славянских богов. Классно! Сразу видно — мастера работали, не то что те гастарбайтеры, что положили в прошлом году паркет в коридоре: шагу не сделаешь, чтобы под ногами не заскрипело и не застонало. Жуть. Молодец, Пресветлая, не стала экономить, прониклась житейской мудростью: «Скупой платит дважды». Искусная работа. Красота. Интересно, а у северных богов есть свои символы? Он слышал, что скандинавы дают своим близким тайные, домашние имена, которые никому кроме родни не открывают, а вот про символы слышать не приходилось. Надо бы Тора расспросить. Или Видара. Паша покосился на тихонько посапывающего в подушку Юру. Подгрести бы его поближе, придавить собой, закинуть ногу на бедро и, уткнувшись в колкий затылок, проспать бы — отсюда и до обеда! Чёрт бы побрал незыблемую традицию — бог солнца обязан просыпаться вместе со своим божеством. И никак иначе. Засада! Ну, ничего. Осталось последнее мероприятие — Церемония Избрания, а потом варяги уедут, и он выспит… Уедут… Уедет!