Игры Богов

Нет, это не паника. Не полоснувший острой бритвой под рёбра страх потери. Не сердце. Нихуя подобного. Просто спазм. Потянул мышцы ночью, вот и судорога. Бывает. Отпустит. Дыши. Вдох-выдох. Уедет… Ну да, уедет. Так и должно быть: встретились, приглянулись друг другу, потрахались сладко и разошлись, как в море корабли. Всё как по писаному. Нормально. Откуда же, леший забери, это грёбаное ощущение себя, как игрушки? Красивой забавной игрушки, которой с удовольствием поиграли, потискали в руках и вернули на полку, не купив? Откуда это дикое желание схватить, прижать к себе и не отпускать? Ни за что. Никогда. Откуда это декадентски-тоскливое и до кислой слюны банальное: «Я посмотрел в его глаза и мир изменился. И теперь я готов всё отдать, за продолжение пути, готов оставить позади свою беспечную свободу». Паша вгляделся в лицо Юры, проверяя себя, запоминая: расслабленный лоб, точёные скулы. Родинки. Крепкий подбородок, укутанный в короткую рыжеватую щетину. Юра легонько всхрапнул, свёл брови во сне, смешно наморщил нос, и Пашу в который раз окатило крутым кипятком. Северные боги действительно владеют какой-то сильнейшей магией. И охотно ею пользуются. Иначе это внезапное безумие никак не объяснишь. «Привороты. Быстро. Дорого. Навсегда». Без осечек. Стопудово. Вон, взять хотя бы Сашку. Их со Стасом взгляды друг на друга — это же… Это же – Вау! На сегодняшней церемонии абсолютно точно будет сделано предложение, и оно, предложение, бесспорно, будет принято. Везунчик Лель. Ну вот, бля… Ярила уже завидует. А Юра? А что Юра? Для него всё просто. Предельно просто. Поиграл, выплеснул похоть и всё. Достаточно. Адьёс, амиго, всё было офигенно. Как-нибудь ещё встретимся, может быть. Это Пашу закоротило и выкрутило. Это он ловит ртом воздух, задыхаясь от безнадёжности и беспомощности. Это Паша в капкане — не выбраться, не спастись… А Юра… Он ничего и не заметил. Всё правильно. Так и должно быть. Паша и сам всегда так поступал. Незачем сближаться, впутываться друг в друга. Лишние сложности, груз ответственности. Ни к чему. Всё правильно. Куда бы ещё засунуть по-детски эгоистично-жадное: «Я хочу это себе!» Куда бы деть свирепое и обжигающее: «МОЁ!!!» Как избавиться от безумной потребности подгрести под себя, урвать, расписать клеймами принадлежности гибкое сильное тело? Сумасшествие. Безрассудство. Мания. Рука сама потянулась, сжала в ладони тёплый луч и вывела на бледной коже, словно ручкой, руну «Уд» — символ Ярилы — неукротимого и бесшабашного бога солнца, повелителя чувств, не подвластных разуму. Вот именно, не подвластных. Глядя на выведенную коричневым загаром руну на пояснице, Паша с горечью размышлял о мере падения, о степени безумия, до которого он ещё может дойти. Права на Юру он уже как бы заявил. Осталось только признаться в любви, предложить руку и сердце и окончательно расстаться с репутацией легкомысленного ветреника, заменив её статусом конченого придурка. Паша взглянул на нервно подрагивающие пальцы и стиснул зубы. Диагноз неутешительный: пациент окончательно спятил. Дьявол, куда же ты катишься? Ты смешон, Ткачёв! Сеанс упрёков и самобичевания прервался ленивой вознёй. Юра заёрзал, пробормотал что-то сонно и перевернулся на бок, открывая спину и шею. Согнул в колене ногу, подтянув её к животу, отчего в сторону бога солнца призывно оттопырилась соблазнительная задница, и Паша на время забыл о тянущей за рёбрами боли. Да что же это такое? Он же нарывается просто! Невозможно! Чёрт с ними! Чёрт с ними, с рефлексиями. Потом. Времени катастрофически мало, оно уходит, утекает, как песок сквозь пальцы, и нельзя упустить возможность. Последнюю… скорее всего. Паша придвинулся вплотную, прижался всем телом, обнял Юру за плечи, прикасаясь губами к затылку, оставляя влажное пятно у кромки волос, лизнул языком по чувствительному местечку между плечом и шеей — часто-часто, щёкотно. Юра довольно замычал, выскальзывая из сна, протяжно, сладко. Паша мокро облизал тёплое ухо и прошептал: — Просыпайся, спящая красавица, утро на дворе. Юра громко фыркнул, потянулся и потёрся затылком о Пашин нос. Уютно, по-домашнему. Паша обхватил поперёк груди мягкое, разморенное от сна тело, и закрыл глаза. Это слишком. Даже для него. Слишком… Хотелось трогать его везде. Целовать. Медленно, жарко. Хотелось скулить от невыносимой нежности и выть от безысходности. Я не могу его отпустить. Не могу. Не выдержу. Никто не обещал, что будет легко. Тычок острым локтем в живот отлично вернул в реальность. Юра заёрзал, повернул к Паше заспанное недовольное лицо и красноречиво вильнул задницей. Мол, и долго мне ждать? Ах, ты ж гад! Ну, я тебя… Юра попытался отвернуться, но Паша не позволил: удержал за подбородок и вжался ртом в припухшие, горьковатые после вчерашнего губы. Скользнул свободной рукой вниз, обхватил, сжал в ладони — крепко, не щадя, и с силой провёл вверх-вниз, чувствуя как быстро твердеет, каменеет под пальцами. Юра замычал в рот, толкнулся в руку настойчиво, Паша сжал ещё крепче, потёр большим пальцем влажную головку и получил в ответ стон, от которого зашумело в ушах. Блядь, Юрка, как же ты это любишь! Смазки нет. Придётся так, подручными средствами. Паша отпустил подбородок, разорвал поцелуй, позволяя Юре развернуться, лечь удобнее. Погладил кончиками пальцев щёку, коснулся губ: — Оближи. Юра всхлипнул коротко, послушно втянул пальцы в рот. Вцепился в Пашину кисть, втолкнул глубже, на всю длину, зашарил языком между пальцами. Позвоночник прошило разрядом, Паша вцепился зубами в загривок, удерживая себя от срыва, толкнулся членом в ложбинку между ягодиц. Сколько мужиков у него было? Скольким он сосал вот так? Умело, с удовольствием. Кто ещё будет сходить с ума от ловких опытных касаний? В глазах помутилось до красных всполохов, развратные картинки вплавлялись в мозг, заставляя сердце выпрыгивать из груди, забивая уши бешеным звоном. Мой! Мой, сука! Мой! Тоскливая злость бушевала внутри, требуя выхода. Паша вырвал пальцы из хлюпающего рта, опустил ладонь на шею, сжал и так сильно двинул бёдрами, что Юра едва не улетел с кровати и громко клацнул зубами. Охнул, втянул воздух со свистом, повернул голову и недоумённо уставился на Пашу. Не понимаешь, да? Нихуя не понимаешь? Ещё бы! Где тебе… Паша оскалился, рыкнул, ещё крепче стискивая пальцами горло, будто собираясь придушить, и Юра… Юра поплыл. Взгляд затянулся пьяной мутью, тело расслабилось, растеклось под Пашей, становясь безвольным и податливым. Поднял одурманенные, обволакивающие глаза и спокойно задрал повыше подбородок — открываясь, подставляясь. Улыбнулся, приглашая: «Бери…» А ведь ему нравится… Нравится Пашина несдержанная грубость. Что ж ты делаешь, дрянь?! Что ты делаешь?! Любишь пожёстче, значит? Ладно… Ладно… Паша подхватил под колено Юрину ногу, согнул ещё больше, раскрывая, и уже без всяких церемоний с силой втолкнул мокрые пальцы в зад. Все три сразу. Юра дёрнулся от боли, впился ногтями в Пашину руку, но уже через секунду расслабился, опустил голову, подался бёдрами назад, накручиваясь на пальцы, и издал звук, от которого у Паши встали дыбом все волоски на теле. Горловое низкое урчание: так урчат готовые к спариванию суки, подзывая голодного кобеля. Дрянь!!! Паша сжал зубы на Юркином плече, вцепился мёртвой хваткой в бедро и зашуровал пальцами — размашисто, глубоко. А этот… этот гад и не подумал отстраниться: рычал громче и призывней и вертел, крутил жопой, как заправская стриптизёрша, вбирая, втягивая всё глубже и глубже. Дрянь… Сладкий… Дрянь… Паша засипел, почти заскулил от нетерпения, вытащил пальцы и стиснул в горсти собственные яйца. Великий Хорс, дай мне силы. Я на грани… Оттянул ягодицу и, придерживая член у основания, ткнулся текущей головкой в полураскрытое, изо всех сил сдерживая желание всадить на всю длину. Юркины реакции сводили с ума: прижался спиною к груди, запрокинул голову на Пашино плечо и прогнулся в пояснице назад, под Пашу. Двинул бёдрами навстречу, и Пашка въехал под самый корень в узкое, жаркое, влипая яйцами в промежность. Бля-я-я-дь!!! Юра замер на секунду, напряг живот, качнулся вперёд, съезжая, снимаясь с члена, заставляя Пашу двигаться, тянуться за ним, и снова резко подался назад, насаживаясь. Удовлетворяя, насыщая, трахая себя Пашей. Паша закусил губы, сбивая стон, протянул руки, обхватывая, Юру поперёк живота и груди, прижал к себе. Задвигал бёдрами — плавно, ритмично, стараясь держаться, терпеть. Юра попытался ускориться, раскрыться больше, взять глубже. Зелёные глаза сверкали в отражении зеркала зло и голодно. — Тшш… Тихо… Не спеши, сладкий. Дай. Дай мне распробовать тебя. Паша лизнул солёный висок, вжался губами в шею, медленно входя, надавливая на живот, усиливая ощущения, давая почувствовать глубину, полноту, жар скользящего члена. Юра замер, задерживая дыхание, Паша толкнулся чуть быстрее, ещё, раскрывая, лаская. — Посмотри на себя, — требовательный голос разбил сиплое дыхание. Юра не услышал, двигался плавно, закрыв глаза, погрузившись в забытьё. Паша схватил за волосы — крепко, жёстко. Дёрнул назад, запрокидывая голову, не давая отстраниться: — Открой глаза. Посмотри на себя. Ну! — прорезались, хлестнули слух властные ноты. Юра открыл глаза. Что он там видел — неясно. Глаза безумные, мутные, ярко-красный после поцелуев рот приоткрыт, волосы встрёпаны. И тело. Тело, двигающееся в такт, послушное, подчинённое другому телу. — Смотри. Смотри, блядь. Смотри, какой ты охуенный. Какая ты охуенная дрянь. Они двигались в одном ритме, сильными быстрыми рывками. Глядя на то, как Юра кусает губы, а по его лбу тонкими ручейками бежит солёный пот, Паша думал, что у него никогда не было, не могло быть, такого потрясающе-ебанутого, извращённо-дикого секса. Никогда. Ни с кем. Абсолютная, идеальная близость. Плоть к плоти, кожа к коже. Совершенно. Больно. Страшно. Отражение в зеркале колыхнулось, задрожало. Это они, они дрожат, вибрируют, вжимаясь, вплавляясь друг в друга. Откровенное, интимное, самое возбуждающее зрелище. Страсть. Единение. Вместе. Вместе. Никогда. Никогда больше. Так… …Выйдя из душа, Паша застал Юру перед зеркалом. Повернувшись спиной и изогнув шею, северный бог изумлённо разглядывал нарисованную на пояснице руну. Ну вот, Паша, и пиздец тебе… Въёбет сейчас от всей своей широкой скандинавской души. Интересно, очередь в травму сегодня большая? Паша замер, подобрался, готовясь к расплате, но Юра даже не сдвинулся с места. Он не отрываясь смотрел на бога солнца, и в его взгляде… Нет. Нет, Юра, не надо так. Не надо так смотреть. Лучше ударь. Я не готов к такому, я боюсь поверить. Будто бы ты… Не надо. Паша сморгнул, мотнул головой, прогоняя разливающуюся по сердцу тоску, и закружил по комнате, собирая раскиданные шмотки. Надо уходить. У-хо-дить. Торопливо оделся, проклиная собственную суетливость и дрожь в коленях. Чёртов варяг. Что ты смотришь-то так? — Ну, ладно… Я, наверное, пойду, — слова вязли на языке, словно Паша внезапно стал косноязычным. — Тебе же ещё собираться. Не буду мешать, — Паша цапнул с тумбочки сигареты, неловко пихнул в карман. — Пойду. Шаг, другой… Ручка двери. Резкий рывок за плечо. Юра бесшумно скользнул следом, вцепился железными пальцами, разворачивая к себе. И опять молча уставился в лицо эти своим «я всё про тебя понял» взглядом. Кровь рванула к щекам. Температура, точно. У него температура. Он не умеет краснеть. Ну что ты смотришь? Что ты ждёшь? Не мастер я разговоры разговаривать. Паша сглотнул противный ком, застрявший в горле, и тихо выдавил, уходя от взгляда: — Юр… Всё хорошо… Охуительно было. Я готов повторить… когда-нибудь… Увидимся. Пойду. Пашка аккуратно вывернулся из цепких рук, вышел за дверь и прислонился спиной к стене, задирая голову, тоскливо разглядывая потолок. Всё… Всё… Надо пойти, чего-нибудь пожрать, пережить эту сраную церемонию, дождаться отъезда. А потом… Потом найти укромный уголок. И сдохнуть…