Волосы.

Он просунул указательный и средний пальцы себе в рот, ругая себя за нерешительность. «Давай! Ты же хочешь от этого избавиться? От этого мерзкого чувства…» - приговаривал Дин про себя, и хотя изначально под чувством он подразумевал тошноту, это не единственное ощущение, которое он хотел бы сейчас прекратить. Как здорово было бы выблевать ненужные эмоции и привязанности вместе с лишним алкоголем! Как классно было бы уметь промывать себе мозги, всего лишь засовывая два пальца в рот… Дин зажмурился, надавливая на корень языка. Желудок несколько раз подпрыгнул на пустом месте, но так ничего и не выдал. Тошнота никуда не ушла. Наверное, помогло бы проспаться хорошенько, вот только где? Эмброуз не помнил, как попал на эту детскую площадку, он не помнил название бара, в котором напился, он не помнил название отеля, в котором жил, и, черт возьми, он не обязан был всего этого помнить, эти отели так часто меняются! Дин даже не помнил, что это за город. Он уже потерялся в городах, запутался в штатах, не мог отличить один аэропорт от другого – такова жизнь и работа рестлера WWE. И этому рестлеру завтра лететь в следующий город, а он даже не в состоянии назвать улицу, на которой сейчас оказался. Впрочем, Дин мог бы попробовать разобраться, будь он сейчас в силах хотя бы прямо стоять. Мир существовал на расстоянии вытянутой руки. Все, что дальше, сожрал густой туман. Клубы тумана были настолько белыми и плотными, что Эмброуз даже начал сомневаться, та ли это реальность, в которой он проснулся сегодня утром. Был только один способ это проверить. Вынув пальцы изо рта, мужчина расстегнул карман куртки и выудил оттуда небольшой клок черных волос, перетянутый резинкой. Глубокий привкус розмарина разлился по влажному воздуху. Тошнота резко испарилась, но головокружение усилилось, и Дину оставалось лишь обеими руками цепляться за холодные цепи, на которых держались качели. Прядь волос этого человека служила Дину лучшим доказательством реальности. Он почти успокоился, убедившись, что это не очередной сон, пока не задумался, насколько реальна сама прядь в его руках. Дин погладил волосы большим пальцем, и ему показалось, что они напряглись у него в кулаке, точно мышца. Эмброуз ухмыльнулся, радуясь такой реакции, поднес прядь к губам и уверенно провел языком по шершавым волосам. Горечь. Самый верный признак реального мира. Лучшее вкусовое выражение того, что причинил Дину этот человек. Спустя недели бессмысленных надежд и ошибочных чувств горечь – это все, что осталось. Мужчина лизнул прядь волос еще раз. И еще раз. Он хотел наесться этой горечью, чтобы она стала единственным, что ассоциируется у него с Романом Рейнсом. От странного ритуала Дина отвлекло тревожное звяканье металла. Эмброуз поднял голову и уставился на качели напротив, которые, как и его качели, были подвешены на цепях. Вторые качели были пусты. Не было ни ветра, ни птиц, чтобы потревожить цепи. Откуда тогда звук? В этот момент мужчине показалось, будто туман, который раньше ограничивал поле его зрения, отступил на несколько шагов назад. Теперь Дин видел всю детскую площадку и даже угадывал контуры растущих поодаль от нее кустов. Рядом с темнеющими за пеленой тумана кустами Эмброузу почудился силуэт маленькой девочки. Дина передернуло от этой галлюцинации: он в принципе не любил детей, а еще меньше любил их зловещие очертания в тумане или в темноте. Эмброуз не признавал этот маленький страх, но невольно сглотнул, когда силуэт вдруг двинулся к нему. Платье с пышной розовой юбочкой, бежевые сандалии с круглыми носочками, высокий хвостик-мальвинка на русой голове. Обычный человеческий ребенок. Дин почувствовал секундное облегчение, которое тут же сменилось злостью от того, что кто-то посмел нарушить его уединение. И, что хуже всего, девочка не обращала никакого внимания на качели и горки, она целенаправленно шла прямо к Эмброузу. Дин в последний раз лизнул прядь волос перед тем, как убрать её в карман. - Можно мне попробовать твою конфету? Дин наклонил голову набок и посмотрел на девочку. Будь малышка лет на двенадцать постарше, он бы точно понял этот вопрос по-другому. - Какую конфету? – устало спросил он, удивляясь, как трудно сейчас ворочать языком. Девочка немного смутилась, но тут же бесцеремонно показала пальцем на карман Дина: - Ты сейчас ее ел. Эмброуз помолчал секунд пятнадцать, соображая пьяным умом, о чем говорит незнакомка, потом все-таки догадался. - Не-а. – Покачал он головой, глядя на ребенка сверху вниз. – Я не дам ее тебе. - А я… А я тебя угощу своей конфетой! – не растерялась девочка, тут же вытаскивая из нагрудного кармашка большой разноцветный леденец. Дин поднял брови. Это было уже похоже на равноценный обмен. Мужчина осторожно взял протянутую ему конфету на палочке и лизнул её. Конфета оказалась сладкой, даже приторной, с мерзким клубнично-сливочным вкусом. Дин скривился и, вернув конфету хозяйке, поспешил выполнить свою часть уговора. Достав из кармана чуть влажные от слюны волосы Романа, Эмброуз наклонился к девочке и вложил прядь в ее ручку. Девчонка тут же засунула «леденец» в рот, но уже через секунду выплюнула его на песок. - Фу, какая гадость! – картинно прокричала она на всю площадку и, отплевавшись, подняла глаза на Дина. Эмброуз зло посмотрел на малышку, та послушно наклонилась и вернула ему пучок волос с налипшим на него песком. Дин закатил глаза и сунул «конфету» обратно в карман. Если подумать, ему уже было не жалко этих волос. Они больше не представляли для него ценности, как и тот, с головы кого они были срезаны. По крайней мере, в полупьяном состоянии Дину было легко убедить себя в этом равнодушии. - Дяденька, почему ты тут сидишь? – спросила вдруг девочка. Дин молчал, не совсем понимая, что ребенок хочет от него услышать. - Эта площадка, она только для маленьких. А ты взрослый. Тебя, наверное, мама в детстве на этих качелях оставила и забыла забрать! – и девчонка залилась звонким смехом, настолько удачной ей показалась ее собственная шутка. Мужчина сперва хотел огрызнуться в ответ, но вдруг осознал, как глубоко его резанули слова малютки. Она ведь даже и догадываться не могла, насколько близка была к истине. - Вот ты смеешься, а это правда. – Дин чувствовал себя уже не таким пьяным, по крайней мере, связно говорить становилось легче. – Моя мама забыла меня здесь много лет назад. Забыла про меня и всё. Я остался здесь один, и она за мной не вернется. - А может, она просто много работает? – предположила девочка. – Моя мама много работает и иногда оставляет меня с кем-нибудь знакомым в парке или на площадке. - Нет, моя мама оставила меня и пошла целоваться с чужими дядями. – Дин горько усмехнулся. – Хотя, вообще-то, для нее это и была работа. - Работа целоваться с дядями? – удивился ребенок. - Ну, да. – Дин пожал плечами. – Моя мама – шлюха. Она целуется с кучей чужих дяденек, а они ей платят за это деньги. - А моя мама не целуется с дяденьками на работе. – Поделилась девочка. – Она однажды взяла меня к себе на работу. Она сидит за компьютером и печатает. - Моя тоже печатала днем. А вечером… Вечером она была шлюхой, - Дин посмотрел вдаль, - обычно она приходила с дневной работы и целовала меня. Однажды она пришла с работы и поцеловала меня в щеку. А потом я увидел, как она этими же самыми губами целовала чужого мужика. - В щеку? – уточнил ребенок. - В губы… - многозначительно вздохнул Дин. - А папу она целовала? – девочка подошла ближе. - А не было папы. Я не знаю, куда он делся. – Дин пожал плечами. - Он где-нибудь обязательно должен быть! – заверила его малышка. - Наверное. – Кивнул Эмброуз, не желая развивать тему. - Моя мама говорит, что поцелуй – это знак любви. Мне кажется, целоваться за деньги – плохо, - призналась девочка и добавила, - ты только не обижайся. - Я знаю, что это плохо! – Закатил глаза Дин. – Дело не только в деньгах… - Знаю-знаю! – с умным видом перебила незнакомка. – Если ты целуешь одного мальчика, то это любовь, а если каждого встречного, то это плохо, ведь так? - Ага. Поцеловал я тут одного мальчика… - Дину было стыдно делиться таким с малолеткой, но он был достаточно пьян и переполнен эмоциями, которые нужно было куда-нибудь излить. - Этот мальчик тебя любит? – спросила малышка, и Дин обрадовался, что у нее не возникло никаких других вопросов насчет его поцелуя с человеком его же пола. - Нет, он вообще-то целовал еще других… людей. – Быстро ответил рестлер, стараясь не дать себе вспомнить сегодняшнюю сцену в номере Сета. - А, так он – шлюха? – догадалась девочка. - Может быть. - Дин шаркнул ногой по песку. - А ты его любишь? - вдруг спросил ребенок. Эмброузу понадобились все его силы, чтобы поднять голову и посмотреть в глаза малышки. - А что такое "любить"? - выдавил из себя он, чувствуя, как алкоголь снова связывает язык, затрудняя речь. - Я думала, что это когда просто кто-то нравится, как любимая жвачка, но мама все время говорит, что когда ты любишь человека, значит, ты его понимаешь и знаешь. - Девочка явно повторяла слова матери наизусть. - Я раньше считал, что знаю его, понимаю его, но… черт! Я считал, что он не из тех, кто будет целовать одного парня за другим, но я своими глазами видел обратное! Значит, получается, ни хрена я про него не знаю! - воскликнул Эмброуз, не обращая внимания на напуганное выражение лица девочки. - Я... Я люблю его волосы. Наверное, как любимую жвачку, потому что они классно пахнут и мне хочется в них уткнуться и так спать. Может, это потому, что моя мамаша-проститутка была не в состоянии заработать мне на нормальную плюшевую игрушку, когда я был мелкий. А мелкому мне, даже хоть я и пацан, тоже хотелось спать, уткнувшись во что-нибудь уютное. - Дин потер руками красное лицо, чувствуя, как его голос дрожит. Его вовсе не тянуло рыдать, скорее, что-то болезненно ломалось внутри под давлением нарастающей злости. Он злился на Романа за обманутые надежды, на себя за то, что не имел право злиться на Романа, ведь тот ему ничего не обещал, на Сета за то, что Роман его поцеловал, на свою мать за то, что, благодаря ее примеру с детства в глубине души считал всех женщин шлюхами и тянулся к мужчинам, на Романа за то, что теперь и мужчин придется считать шлюхами, а больше в мире никого не осталось... Он злился на Романа потому, что даже сейчас, в этом неземном тумане, витал запах его волос. - Наверное, я и правда совсем один в этом мире. - Трудно забыть запах или вкус, который тебе нравится. – Пожала плечами малышка. Дина передернуло. Ему нравится вкус Романа, и он сам это знает, но осознавать это снова и снова – вот, что хуже всего. Это как наносить на тело один порез за другим. Дин решил, что если девочка скажет ему еще хоть что-нибудь настолько же правдивое, он разрешит себе врезать ей. - Значит, мой единственный шанс забыть вкус, который мне нравится – найти вкус, который мне понравится еще больше. Или наоборот, оставит во рту какой-нибудь навязчивый привкус… Сильный, мерзкий, сладкий, после которого уже ничего не захочется… - Дин потерся виском о холодную цепь качелей, не отрывая глаз от стоящей перед ним девочки. Его взгляд хаотично блуждал по ее маленькой фигуре, пока не замер на своей цели. В глазах мужчины мелькнуло опасное любопытство, рука медленно потянулась к нагрудному карману ребенка… Напуганная девочка рывком отскочила назад, туда, где Эмброуз уже не мог до нее дотянуться. Она неуверенно потрогала леденец в своем кармашке и, убедившись в его наличии, задорно улыбнулась рестлеру. - Хочешь это? – Девочка выдернула леденец из кармана и задорно покрутила им у Дина перед глазами. – Попробуй догони! Громко и весело смеясь, ребенок бросился прочь в туман. Ярость приступом тошноты подступила к горлу Дина. Кровь бурлила, приказывая вскочить и бежать за добычей, но пьяное тело было категорически против. Эмброуз выпрямился так резко, что что-то хрустнуло в его спине, оттолкнулся ногами от земли и начал энергично раскачиваться. Ветер все пронзительнее свистел в ушах, все громче звенели цепи. Еще немного… Мелкая не убежит. Если он спрыгнет сейчас, то точно быстрее ее догонит. «И откуда у меня такая идея?» - с сомнением спросил себя Дин, когда маятник качелей в очередной раз подался вперед, но было поздно: цепи уже выскользнули из разжатых пальцев. Для пьяного человека Эмброуз приземлился на удивление ловко. Огляделся, готовый сорваться с места, но все зря: девочка словно испарилась, хотя еще секунду назад казалась совсем близко. Теперь же на площадке остались только Дин и туман. - Мать твою! – закричал рестлер, ругая не то ребенка, не то себя. Он разочарованно опустил голову, сделал пару шагов назад, не оглядываясь, и… Выдох замер в горле, боль паутиной расползлась от затылка по всей голове, а потом вдруг пронзила мозг раскаленным штырем. Сознание Дина разбилось, словно лампочка, уступая место сплошной темноте.