Истерзанные души

С появлением имени что-то неуловимо изменилось в ещё жизни, но что именно — она понять не могла. Пронизанная терпким отчаянием и безысходностью атмосфера больницы по-прежнему угнетала её, пустота и хаос, царившие в душе, доводили до исступления, но теперь, когда возникло это странное, новое имя, что-то поменялось. Как будто бы одна из частичек паззла, одна из тысячи беспорядочно разбросанных деталей наконец-то встала на место — и в душу хлынуло облегчение. Новоявленная Франческа вглядывалась в своё отражение в маленьком зеркальце и в смятении задавалась вопросом, что же изменилось. Внешность её и вчера, и сегодня оставалась прежней: она все ещё видела бледное лицо с заостренными скулами, темно-карие равнодушные глаза и безжизненно почистил тёмные волосы, — и даже это казалось ей чужим. Было то лицо её собственным, или это ей лишь казалось? Сколько ни пыталась, она не могла найти в отражении себя. Возможно, рассуждала Франческа, дело в том, что она впервые ощущала себя кем-то большим, чем просто безликим человеком без имени и прошлого? Франческа не в первый раз задавалась этим вопросом и чувствовала слабый отклик в душе, шептавший ей: всё верно. Появление имени избавило её от ощущения бесплотного существа, странствующего в пустоте, и она впервые могла вдохнуть свободнее. Внимательно глядя себе в глаза, она повторяла, словно молитву: «Я Франческа. Меня так зовут. Это я. И я здесь, существую», — и оно отвечало ей понимающим взглядом. Однако появление имени было далеко не единственным, что тревожило её в данный момент. Вчера Оливия, как всегда проведав девушку перед сном и поинтересовавшись её самочувствием, сообщила одну новость — новость, которую Франческа ждала и страшилась больше всего. Эта новость сулила выписку из больницы. «Твоё самочувствие в норме уже который день, — сказала ей тогда Оливия. — Ты абсолютна здорова, так что мы вполне можем тебя выписать. Я бы рада тебе и дальше помогать в попытках исцелиться от амнезии, но держать тебя в больнице больше нет смысла». И девушка знала, что это так. Дальше она сама должна была отвечать за себя, больше ей не нужен был кто-то для этого. Ей пора было уходить, она понимала это. Вот только куда? Дома у неё не было, как не было и прошлого. Разумеется, государство как-нибудь уладит эту проблему, но что значила для неё жизнь теперь, когда она осталась без желаний, надежд и стремлений? Что значила для неё жизнь, когда девушка не знала даже, кто она такая? Прикусив губу, она размышляла об этом, замерев в отрешённости у окна, по ту сторону которого раскинулась безлюдная серая улица, скованная молчанием и холодом. Франческа, не один раз за день подходящая к этому окну, чтобы снова не увидеть ничего более, кроме опостылевшего пейзажа, лишь изредка замечала там людей, которые едва ли в силах были развеять вековечное царившее на этой улице одиночество. Укутавшись в свои куртки, опустив головы, пока ветер яростно бросался им в лицо, быстро проходили мимо, не оглядываясь по сторонам, не замечая, как Франческа, кажущуюся столь тихой и одинокой в этот миг, будто призрак, провожала их тоскливым взглядом. Эти люди спешили. Эти люди желали быстрее добраться до своих тёплых и уютных — должно быть — домов. Этим людям некогда было оглядываться по сторонам. Часами глядя в окно, чтобы на миг снова увидеть какого-нибудь человека, Франческа спрашивала себя:, а хотелось ли ей этого? Хотелось ли ей вырваться отсюда, чтобы оказаться среди этих самых людей, что стремительно проходили мимо? Желала ли она, позабывшая, каково это, вновь почувствовать себя частью этого мира и, возможно, вновь обрести себя, вспомнить, кто она такая? Это ведь было её самым сильным желанием на данный момент, разве нет? «Конечно, — в смятении думала девушка, опираясь руками на подоконник и почти не ощущая его пронзительного холода. — Конечно, я хочу этого», — и не ставила свои слова под сомнение. Чистые белые стены сводили её с ума, казались ловушкой, и мысль о том, чтобы остаться здесь, была ей невыносима. Она почти была готова вырваться отсюда, чтобы бежать, бежать навстречу утерянной жизни, утерянному прошлому, бежать, не оглядываясь… вот только куда? Франческа отрывисто вздохнула и зажмурилась, пытаясь прогнать из разума назойливые видения и тысячи шёпотов внутреннего голоса, но тщетно. По улице снова куда — то спешили незнакомые ей люди, но девушке было не до этого; всё ещё отчаянно жмурясь, она растирала пальцами виски, силясь заглушить собственное беспощадное воображение. «Отвлекись, — обратилась она к самой себе. — Только не думай об этом. Только не…» Пронзительная вьюга с тоскливо-яростным воем ворвалась в приоткрытое окно, обдав Франческу ледяным холодом, и она вздрогнула. Растерянно моргая, словно только что проснулась, она перевела взгляд на окно. Улица, пронизанная тусклыми солнечными лучами, вновь была пустынна, и даже ветер замер, будто бы убаюканный тихой колыбельной города. Бесшумно и ровно опускался на мокрую тёмную землю и увядшие, затоптанные сотней ног листья снег, тотчас тая, не оставляя после себя ничего, кроме крошечных капель. Голые деревья, замершие напротив больницы, напоминали одинокие скелеты, лишь усиливая ощущение надвигающейся беды. Отшатнувшись от окна, Франческа с трудом перевела дыхание и закрыла глаза, наконец-то осознавая, какой именно она хочет видеть свою дальнейшую жизнь. Единственное, что ей хотелось, — это найти дом, цель, к которой она будет стремиться, и людей, которые в нужный момент смогут оказаться рядом, к чьему плечу можно приложить голову. А с остальным она справится.

***

— Слышал, ты скоро уходишь отсюда, — заметил Пабло, осторожно шевеля пальцами руки, с которой сняли гипс, и рассматривая её так, будто впервые видел. Взгляд его внимательных тёмных глаз был прикован к руке, и Пабло не заметил, как девушка передёрнулась от его слов. — Ага, — расслышал он ответ Франчески, которая уселась на кровати, скрестив ноги и рассеянно водя пальцем по покрывалу. — Сказали, что сегодня уже дадут выписку. И я… ну… свободна. Больше никакой больницы. Медленно опустив руку, Пабло повернул голову и перевёл взгляд на девушку. Она в смятении кусала губы, и на её лице, словно превратившемся в вечную отрешённую маску, не было и тени радости, даже самой призрачной тени не скользнуло по нему при этой новости. Чуть нахмурившись, мужчина задумался, такую же реакцию вызвало бы у него подобно известие? Ему всегда казалось, что он будет только рад этому, что возможность выбраться отсюда будет для него сродни спасению, утешению его боли, которую оставила смерть семьи, и исцелению его души…, но теперь это вдруг показалось призрачным и далёким, как пустынный мираж. Пабло знал, что ему нужно было уйти из больницы, уйти подальше от белых и давящих стен, уйти от места, в котором он узнал роковую новость, места, которое отчасти имело отношение к его трагедии. Только вот что значило для него возвращение домой, в дом, где его всегда кто-то ждал? Те же стены, та же мебель, те же уютные мелочи, — и он, наедине с тоской и скорбью. Всё осталось тем же, только дома больше никого нет, тех, кто был для него домом, не существует. Чем ему поможет крыша над головой? «Да, — решил Пабло, не отводя пустого взгляда от Франчески. — Наверное, я такой же. Я ведь отреагировал недавно почти так же». — Вот как, — негромко отозвался он, осторожно приподнимаясь на кровати, пытаясь сесть и ощущая, что тело слушается его ещё вяло, непривычно. — Меня тоже должны на этой неделе выписать, — произнёс он, вспоминая, что недавно сказала ему Оливия. — Я ведь уже почти здоров. Серьёзных травм не осталось… — глухо добавил Пабло, расслышав в собственных словах горькую иронию. Наверно, это было правдой. Прошло достаточно времени с тех пор, как он оказался в больнице, как впервые проснулся настолько одиноким и покинутым, что это выходило за рамки осознания, — и раны начали заживать. Время стягивало рваные края ран, сращивало кости, поднимало Пабло с кровати, толкая его вперёд — в жизнь, на которую он теперь смотрел как сквозь мутное стекло. Не видя чётких очертаний перед собой, чётких целей и тех стремлений, которые когда-то были важны для него, он и не желал никуда идти. Ему хотелось лишь, чтобы всё закончилось — вся эта долгая история со смертью близких, со всеми последствиями и разборками с документами прервалась, как страшный сон. Франческа взглянула на угрюмого Пабло, сидевшего напротив неё, и чуть нерешительно повела плечами. — Ммм… Да. Это здорово, — отозвалась она после некоторого молчания непривычно звонким и непривычно фальшивым голосом. Поморщившись от мысли, насколько всё это здорово, Пабло открыл рот, желая что-то ответить, и вдруг его голову посетила странная идея; она показалась ему дикой и нелепой, почти неправильной, но при её появлении в душу будто хлынуло какое-то облегчение. На мгновение Пабло представил, насколько легче ему станет, если он воплотит свою идею в реальность. — Франческа… — позвав девушку, мужчина умолк, не вполне соображая, что же он скажет дальше. Те слова, которые он хотел выговорить, которые миг назад стали для него донельзя логичными, вдруг показались глупыми и нелепыми. — Слушай, а ты ведь… Тебе некуда пойти? — неловко спросил он, понимая, что для неё это не самая удачная тема. Услышав эти слова, девушка мгновенно отвела взгляд, но Пабло успел заметить, как в её глазах мелькнула боль. Сцепив перед собой руки, Франческа закрыла глаза и покачала головой. — Нет, — надломленным голосом произнесла она, отрывисто и резко вздыхая, и мужчина ощутил острый укол жалости, пока глядел на неё. Как бы он ни убивался своим горем, у него всё ещё оставалась своя крыша над головой, место, где он мог остаться один, спрятавшись от всего мира. А у неё — нет. — Мне некуда идти. Пабло поколебался мгновение, сомневаясь в разумности своей затеи, но внезапно он увидел, как Франческа поднесла ладонь ко рту, заглушая вырывавшийся наружу всхлип. Это решило для него всё — сострадание, усиленное собственным одиночеством и скорбью, взяло верх. — А не хочешь на время пожить у меня? — за один выдох вымолвил он, пока новые мысли не успели проникнуть в его разум. — У меня большая квартира, и я могу предоставить тебе свободную комнату, и… — Пабло осёкся, внезапно утратив уверенность и уставившись на Франческу. Она, казалось, растерялась. Замерев, девушка в смятении смотрела на мужчину, и на лице её отражалось такое замешательство, словно она ждала, что сейчас кто-нибудь скажет, будто это всё — шутка. В комнате повисла тяжкая тишина, которую нарушали лишь ритмичные удары часов. — Эм… — наконец отозвалась Франческа, всё ещё слишком поражённая и явно испытывающая чувство неловкости. — Я… Ну, я… — Подумай над ответом, — перебил он, ощущая внутри что-то горькое и пронзительное, напоминающее разочарование. — Просто, если тебе понадобиться место для проживания, пока ты ищешь свой дом, можешь на время переехать ко мне — я не против, — Пабло криво улыбнулся. — Просто вряд ли государство разберётся со всем этим так быстро. Франческа вздрогнула при его словах, осознав, что это правда. Она нерешительно посмотрела на Пабло и кивнула, давая понять, что подумает. А сам Пабло, глядя на неё, мысленно взмолился, чтобы она согласилась. Он понимал, что для неё такое такое предложение может звучать абсурдно, странно, неловко, дико, да и для него самого тоже, но вместе с тем он чувствовал, что не сможет промолчать. И не только из сострадания; просто в одно из мгновений, когда мужчина обдумывал свою идею, он понял, какое облегчение ему принесёт то осознание, что дома теперь кто-то будет, будет с ним. Пустота не станет такой пугающей, стены не станут такими жуткими, а тишина не станет угнетать так сильно, если рядом будет кто-то, кого ты уже знаешь. Он больше не будет один. А это многое меняет. — Подумай, — повторил он.