когда ты изменишь имя (меня будут звать по-другому)

Лидия плывет среди невразумительных терминов, лицо ничего не выражает, но она внимательно, почти не моргая, наблюдает за движениями фигуры на кафедре. Он быстро двигается, на губах блестит улыбка, глаза сияют, и профессор Пэрриш полностью погружен в то, о чем вещает. Симметрия, геометрия, система Шенфриса, о которой отличница Лидия знает все, но явно не в тот момент, когда об этом говорит профессор — своим тихим, вкрадчивым голосом, полным чувства, не смотря на тему. Проектор гудит. В аудитории царит тишина, хоть она и переполнена народом: из восьмидесяти человек парней — только двенадцать, и в большей степени это объясняется правильным, симметричным лицом преподавателя, его крепкими руками, отчетливо выделяющимися на фоне белоснежной рубашки — закатанные рукава представляют достаточно пространства для фантазий о профессорском теле — и широкой груди, к которой хотели бы прислониться минимум две трети присутствующих — включающих и мисс Мартин, и ее однокурсниц, и статистически вероятных пять целых тридцать три сотых ее однокурсников. Она сглатывает, перебирая ручку в руках, когда он оглядывает аудиторию, ища в глазах понимание предмета разговора, и Лидия тут же напоминает себе, что кристаллы ей нужны для дела, но мышцы сводит судорога, и она опускает взгляд, закрывая ладонью чистый лист. — Вопросы? — снова пробует он. Нужно быть безумно влюбленным в науку, чтобы заполучить профессорство до тридцати, забросить все и только бесконечно, раз за разом, возвращаться к научной работе, исследованиям, сражению с комиссиями и написанию диссертации. Лидия могла бы так — она делала так четыре с половиной курса, пока не вошла в лекционный зал, привычно села на первую парту, приготовила чистую тетрадь, подняла глаза и утонула. Стоя у доски, профессор Пэрриш пересчитывает поворотные оси симметрии, оглядываясь и улыбаясь. Лидия тоскует от очевидной безнадежности ее ситуации. Дома она засядет за учебники и справочники, уничтожая пустое пространство в клеточку и доказательство своего помешательства на молодом преподавателе кристаллохимии. Не отображая действительность, она собирает вещи, потому что собираются все — большая перемена, можно, наконец, покурить и выпить кофе, а следующая пара в другом корпусе, и Мартин почти утекает вовремя, когда ее останавливает короткое прикосновение к плечу и жар пламени, облизывающий кожу от слишком короткого, корректного контакта. — Лидия, у тебя что-то не получается? Проблемы дома? Или что-то беспокоит? — заботливо интересуется профессор, складывая свои файлы в жесткую синюю папку. Она опять залипает на его руки и молчит под высохшее начисто, не вздохнуть, горло, — Я заметил, что ты не написала ни слова. Проблемы, злобно думает она. Я вас хочу, вот это проблема. Через несколько часов она вернется домой, чтобы разобраться с домашним заданием, приготовить ужин и провести ночь, закрывая глаза и даже под веками теряясь в светлом, прозрачном зеленом цвете, а утром нервничать, пытаясь одеться так, чтобы не светить раздраженной чужой щетиной кожей. А у профессора Пэрриша гладко выбритые щеки, некстати думает Лидия — импульс от мозга до конечности идет доли секунды, но она успевает поймать себя прежде, чем гладит по лицу своего преподавателя на глазах изумленных сокурсников. — Лидия? — Я напишу, — бормочет она. — Я могу объяснить еще раз, — подбадривающе говорит он, выключая проектор и складывая пульт в ящик. Тот туго задвигается, старое дерево скрипит, профессор чуть морщится, мягкие губы складываются в искривленную досадой линию, у рта пролегает складка, но все равно выглядит он столь же привлекательным, как и с улыбкой. Лидия с содроганием думает, насколько убийственным может быть ее профессор в состоянии неконтролируемого гнева. Убийственно-соблазнительным. — Ты же знаешь, консультации каждый четверг, с шести до полвосьмого. В триста одиннадцатой лаборатории, — напоминает он, справившись с ящиком. Мартин безучастно кивает. Она отлично знает все его расписание, чтобы не встречаться случайно в коридоре, паникующе припадая к стенам в поисках укрытия от бешено заходящегося сердца. Она всегда считала себя умной девочкой, неспособной запасть только на внешность, но ведь все так и началось, а затем ухудшилось в той степени, в которой она смогла узнать о его частной жизни. Чем дальше — тем хуже. Он бегает по утрам, огибая кампус и спорткомплекс — темная, взмокшая от пота футболка и наушники на шее — так он слышит и музыку, и окружающие звуки. В столовой он появляется каждый день, как будто не наелся пресной, невкусной университетской еды в годы собственной учебы. У него Ямаха какого-то двухтысячного года и кожаная куртка, которую он небрежно накидывает на плечи, когда уезжает на выходные. И он похож на бесшабашного студента, сбегающего с пар из-под носа декана, когда улыбается. А улыбается он много. — Лидия? — в очередной раз переспрашивает он, кажется, уже озабоченный тем, что у девушки явно какие-то проблемы с ориентацией в пространстве. Дверь аудитории захлопывается с характерным щелчком замка, и Мартин врезается поясницей в жесткое ребро преподавательского стола, хныча от боли и недовольства и давящих на запястья и внешнюю сторону ладони пальцев — руки намертво прижаты к столу, а верхние пуговицы блузки перестают выполнять свое непосредственное назначение — одна благополучно повисает на нитке, другая скачет за кафедру, скрываясь из виду. Мартин повисает всем телом на благонравном профессоре Пэррише, скрещивая ноги за его спиной и с силой притягивая его к себе, чтобы дотянуться и оставить помадный след на белоснежном воротнике в попытке добраться до крепкой шеи в самом что ни на есть вампирском поцелуе, помечая перед всеми, что этот мужчина с слишком мягким характером уже занят. Забит до ближайшего «Никогда». Мое-мое-мое. — Лидия? — недоуменно повторяет он, кивком прощаясь с кем-то за ее спиной, и Лидия просыпается от безумной грезы, чувствуя озноб во всем теле. Ей этого не получить. — Я спишу лекцию у однокурсников, — мрачно отвечает она, злясь на безукоризненно выутюженную рубашку преподавателя, — Извините. До свидания. Он снова ловит ее — запястье почти что осыпается пеплом: — Что случилось? — вновь интересуется он, на этот раз недостаточно перебарщивая с правильной отстраненностью. Она оглядывается, замечая на задних партах веселящуюся компанию, и не думающую покидать аудиторию, и отдергивает руку: — Ничего. — Я же вижу. — Все отлично, — фальшиво заверяет она, отступая на полшага и сохраняя вынужденную дистанцию. Выдыхает, и злость как будто немного отпускает, уступая место растерянности, — Пропустите, пожалуйста. Он отпускает. Он преподаватель, а она студентка, и не может быть ничего, учитывая разницу в возрасте и положении, и то, что его уволят, если узнают о неподобающих отношениях с ученицей. Точно уволят. Он закатывает глаза и довольно громко произносит: — Лидия, такими темпами ты просто не сдашь зачет. — Сдам, — упрямо отвечает она. — На консультацию, — сухо отвечает Пэрриш, — Четверг. Шесть вечера. Мартин долго на него смотрит и шпионским шепотом соглашается: — Я приду. Если ты хоть раз вечером побреешься. Профессор красноречиво поднимает брови: — Только если ты сдашь «Элементы кристаллографии» на максимальный балл. Дома, — вдруг громко добавляет он, улыбаясь так, как не улыбается ни одному из своих студентов, — Обязательно заниматься дома, мисс Мартин. — Я буду. Дома. Заниматься. Пэрриш и замдекана, негаданно решивший заглянуть к профессору, идут в одну сторону, она — в другую, и они расходятся, один, мысленно молясь о том, чтобы положенные рабочие часы истекли и он, наконец, смог вернуться домой, а другая выдыхает, решая, что пачкать дорогую ткань помадой ради удовлетворения ревнивых порывов по меньшей мере по-мещански и ужасно неэкономно. Да и рубашку жалко. В конце концов, ее собственный подарок.