Запахи звёздной пыли. Том 1

— А-а-а, бананы-кокосы, а-а-а, апельсиновый рай... Хотя бы сегодня этот проклятый звук не застал Кристину в постели. Он застал её в ванной. Наспех сплюнув пасту в сухую раковину, Кристина бросилась к телефону. — Да-да, пупсик? Слово «пупсик» было удобно по многим причинам, прежде всего — позволяло избежать имени. Когда у тебя четвёртый парень за лето, начинаешь немного путаться в именах. — Чё за нафиг! — зарычал пупсик. Кристина поморщилась и отодвинула трубку от уха. — Чё я жду-то опять, как дурак, пока ты там возьмёшь, чё мне, делать нефиг? Заколебала, блин! — Ой, ну ты меня прости, пожалуйста, — Кристина попыталась соблазнительно захихикать. В журнале, который она листала в супермаркете, писали, что обычный женский смех мужчин раздражает, он слишком высокий и писклявый, а нужно, чтобы звук исходил из гортани... Но то, что вышло у неё сейчас, уж неважно, из гортани или откуда ещё, куда больше напоминало уханье крупной лягухи в сельской канаве. — Ты чё там, пьяная? — Ой, пупсик, ну что ты, ну конечно, нет! Я просто проспала — видимо, будильник не завёлся... Я путаю всегда, куда тыкнуть — где часики нарисованы или где календарик? — Эх ты, блондинка, — снисходительно изрёк пупсик, меняя гнев на милость. — Ничё, телефон покажешь — я тя всему научу. Ну чё, я выхожу? Через десять минут чтоб во дворе была. — Ой, Владик, — наконец она вспомнила, как его зовут! Проснулась, стало быть, окончательно. — А давай через двадцать, можно? Мне же ещё собраться нужно и всякое такое... — Я Вадик, — всю вадикову снисходительность тут же как ветром сдуло. — Вадик, грю, а не Владик, чё никак не выучишь, тупица! Чтоб через десять минут была внизу! — Пупсик... — но ответили ей только гудки. Бросил трубку, вот же бешеный. Они встречались вот уже месяц, но Кристина к этому бешенству никак не могла привыкнуть. Чуть что не по нему — швыряет вещи, шваркает кулаком об стену... Всё время хвастается, как вмазал тому, вдарил этому, хотя, судя по еженедельным обновкам типа подбитого глаза или расквашенного носа, обычно доставалось скорее ему. В общем, никакой от него пользы в хозяйстве, даже положительных эмоций никаких. Ладно, решила Кристина, проводя по зубам измочаленной щёткой в последний раз, если сегодняшнее свидание пройдёт неудачно — брошу его ко всем чертям. И решительно сплюнула. Десять минут, ну это ж надо! Десять минут он на сборы ей выделил... Впрочем, такие парни, как Вадик, обычно не в курсе, что идеальные стрелки не самозарождаются у девушек на веках и губы тоже не от природы такие красные. Интересно, что бы он сказал, если бы увидел Кристину такой, какая она есть? Она открыла воду и за отмеренные три секунды, за которые бледно-зелёные разводы должны были смыться с раковины, зацепила взглядом бледное курносое лицо с бесцветными губами. Пижамная футболка, явно предназначенная для тех, у кого есть настоящая грудь, а не её жалкое подобие первого размера, болталась, как если бы Кристина натянула на себя пододеяльник. Она яростно вкрутила кран обратно и отдёрнулась от зеркала. Я не такая, подумала Кристина. Я сделаю себя не такой. Сначала она переоделась — пуш-ап, сверху платье на бретельках. Бюстгальтер с пуш-апом — это, конечно, не самое разумное приобретение для безработной девушки с достатком за гранью прожиточного минимума, но вата была слишком неудобна, так что Кристина ещё в конце десятого класса вложилась в будущее и совершенно о том не жалела. Бретельки закрыли собой прозрачные лямки лифчика, Кристина поправила чашечки, примяла сквозь платье приятную неживую упругость. Поролон был мягкий, совсем как мясо. Дальше следовало заняться лицом. Из этой неровной бесформенной поверхности с выступающим хребтом носа каждое утро приходилось наскоро лепить что-то более-менее человеческое. Она быстро ополоснула лицо водой, наложила тональник, прокрашивая отвратительно широкие крылья носа и безобразно задранный кончик, тщательно провела распушившейся кисточкой туши по каждой ломкой реснице. Мельком глянула в зеркало — то, что там отражалось, уже намного больше напоминало женщину. Теперь оставались только губы. Малиновая помада, не такая инфантильная, как розовая, но и не старящая, в отличие от алой, скользнула по самому краешку рта, очерчивая контур, и, дёрнувшись, съехала набок, на щеку. По квартире разлился писклявый звук дверного звонка. Кристина подбежала к двери, торопливо стирая с лица неровный красноватый росчерк. Фигово, конечно, что Владик застанет её сейчас с такими бесцветными, рыбьими губами... Но в глазок было видно — за дверью стоит не Владик. — Не дозвонишься до тебя, — вместо всяких «здрасьте» накинулась с порога Ирина Томина. — Что, при параде уже, наштукатурилась? К хахалю своему собралась? — А что, нельзя? — огрызнулась Кристина. С Ириной и её тягой к поучениям только так и можно было бороться. — Теоретически можно, — с хладнокровной наглостью отвечала Ирина, — на практике не выйдет. Позвонишь ему и скажешь, что планы поменялись. Мы с алкашом сейчас уходим. К чему она клонит, было ясно — убей весь день на то, чтоб посидеть с моим ребёнком, а я тебе, так и быть, сто рублей подам от щедрот. Ирина, тогда ещё Ирка Кондратьева, сама когда-то приглядывала за мелкой Кристиной вполглаза, а теперь, видно, считала, что пора за это расплачиваться, так что Кристина класса с девятого оставалась иногда посидеть с соседской Гелей. Тратила на это выходной, отказывалась от встреч с парнями, а в конце концов ещё и оставалась виноватой — то конфеты позволила есть, то не запретила в компьютер играть... — А у меня сегодня свидание, — попробовала она отказаться. — Вот это новость! Вот это сенсация! Да у тебя каждый день свидание — то Вася, то Петя, то ещё какой Павсикакий, а ты мне лучше скажи, когда работу найдёшь? Не стыдно жрать за счёт Пети да Васи? — А ты будто больно много заплатишь... — Но всё-таки, пришло Кристине на ум, сто рублей — тоже деньги. Если тратить обдуманно, можно на неделю закупиться, а то и на две. Владик-то, что греха таить, жадноват, по ресторанам с ним не походишь. — Я бы в твоём положении и копейке радовалась, — отрезала Ирина. — Хотя нет, я бы копейками не перебивалась, а устроилась бы лучше на работу, чтобы тёте-то помогать, тётя-то — она ведь не вечная... Ну продаёт вот она сейчас свои помидоры, крутится мало-мальски, а вдруг, тьфу-тьфу, разобьёт её инсульт и никаких тогда помидоров. У неё ж, понимаешь ты или нет, была надежда, что ты в институт поступишь. А ты вместо подготовки по Павсикакиям прошлялась своим, ну вот и получай... Это было враньё, Кристина готовилась в театральный изо всех сил — у неё и басня была, и читка художественного текста... Но бюджетных мест было мало. Какой-то дедок-преподаватель очень звал Кристину на платное, огорчённо шевеля усами. Кристина, не теряя достоинства, сообщила дедку, что для неё бюджет — дело принципа. — Это на данный момент не моя приоритетная задача, — точно так же, не роняя достоинства, проинформировала она Ирину. Но та одним коротким хмыканьем обрушила всё достоинство в тартарары. — Спросила бы, какая приоритетная, только я и так знаю. Это ты к нему так торопишься, к приоритетному своему? — Кристина гордо проигнорировала этот вопрос. — Ну и каков же он, твой принц? В ладонь сморкается и об штаны вытирает? И ты думаешь, этот человек способен обеспечить твоё будущее? — Этот — нет, — с неохотой признала Кристина. — Он у меня просто так пока, про запас. — Ах вот оно как! Все нормальные люди деньги запасают, а ты мужиков... Слушай, дам двести рублей вместо ста. Этот переход от нравоучений к торгу вышел настолько внезапным, что Кристина чуть машинально не согласилась. — Ага. Значит, дело срочное и матери ты звонить не хочешь. — Надо было взвесить все плюсы и минусы. С одной стороны, продинамить Вадика себе дороже, да и на горизонте пока никого другого нет, с другой — двести рублей... Нет, это как-то несолидно. Вот если попробовать раскрутить Ирину хотя бы на триста... — Ты мне тут в Шерлока Холмса не играй, — тут же пресекла Ирина эту робкую попытку, — больше повышать не буду. Звони давай этому своему... консерву и передоговаривайся. Не хочешь? Не надо. Будешь вместе с консервом лапу сосать. Кристина представила две сторублёвые бумажки, как они приятно шуршат в её ладони, и как можно купить на сто рублей курицу, гречку и макароны и есть их всю неделю, а остальные сто оставить про запас. Потом представила прыщавое вадиковское лицо с едва пробивающимися под носом усиками. Какая картина была привлекательней, уточнять излишне. — Ну ладно, — сказала она, — предположим, я согласна. Сколько вас не будет? — Часа четыре где-то, — Ирина, как и всегда, восприняла это как должное. — Где-нибудь в два часа её супом покормишь и можешь ещё сварить сосисок, сама тоже возьми, но не очень много, тут самим есть нечего. Остальное помнишь, надеюсь. — Да помню, помню. — Телевизор надолго не включать, там одна деградация. Сладкое много не давать, а то будет вся диатезная с рожи до зада. Эти правила Кристина давно наизусть выучила. — Когда подходить-то? — Как соберёшься, мы уже выходим скоро. А поскольку тратить время на сборы тебе уже явно незачем... — Ирина красноречивым взглядом окинула её с головы до ног. — То жду тебя через пять минут, не позднее. — Учти, что мне ещё нужно договориться с консе... тьфу ты, с Владиком, — напомнила было Кристина, но дверь за Ириной уже захлопнулась: она всегда считала, что разговор кончается в тот момент, когда ты уже высказался, а твой собеседник ещё нет. Кристина с раздражением выдохнула через нос и потопала обратно к зеркалу. Номер Владика она набирала, на ходу докрашивая губы. — Ну чё ещё надо? — выдал Владик вместо приветствия. — Ой, пупсик... — Кристина замялась, не зная, как приступить к объяснениям. — Тут так получается, что нашу встречу, видимо, придётся... ну, отменить... — Не понял, — громыхнуло в трубке. — Чё значит отменить? «А это ты можешь узнать в словаре», — хотелось сказать Кристине, но она, конечно, сдержалась. — Да Ирка, соседка моя, попросила со своей дочкой посидеть, они там с мужем собрались куда-то. — Да чё ты мне мозги полоскаешь? То дочка, то почка, всё какие-то отговорки, ё-моё... Уже еду, на месте с дочкой разберёмся, — и трубку бросил. Мда, подумала Кристина, если всё сложится удачно, по сусалам получу и с той, и с другой стороны. Быстро сунула ноги в лодочки, провернула ключ в замке. Стукнула пару раз в дверь Томиных — тишина. Наконец она сообразила просто потянуть за ручку. В пустом коридоре полыхал свет, с кухни доносились голоса — нервно-приглушённый шёпот Ирины, флегматичный, сам по себе негромкий бормоток её мужа. — Я пришла, — сообщила Кристина. Никто не отозвался, так что пришлось двинуться к кухне. Потихоньку она начинала разбирать слова и, разобрав, застыла, не дойдя до двери, чтобы не попасть в эпицентр семейного скандала. — Да что ты заладил, как попка-дурак, успокойся да успокойся. Как я должна успокоиться, сам ведь помнишь, как со мной было. А если и у неё... А если эти узнают, Барбосовы особенно... — Ир, — такой раздражённый голос у Вениамина сложно было себе представить. — Она ребёнок, для детей это нормально — играть, сочинять... Я когда малой был, представлял, я — капитан. Вот влезу на диван и плыву. Если ты родилась старухой, Ир, это не значит, что у всех так. Тёмный Иринин силуэт приблизился к матовому застеклению в кухонной двери и замер там. — Может быть, таким людям, как я, вообще не стоит иметь детей. Присутствовать при этом разговоре становилось всё более и более неловко, так что Кристина стратегически отступила вглубь коридора. Но как раз тут дверь раскрылась — и Ирина, и Кристина одновременно вздрогнули от неожиданности. — И долго ты тут стоишь? — поинтересовалась Ирина, справившись с замешательством. Кристина усердно устремила взгляд в пол. — Да я только что зашла, у вас открыто было. А вы куда собрались, если не секрет? — Секрет, — отрезала Ирина. Шея у неё пошла красными пятнами. — Ну где ты там застрял, выходить уже пора! Вот никогда с ним ничего вовремя не сделаешь... Ирина с Вениамином Кристине всегда напоминали отличницу и хулигана, учительской волей усаженных за одну парту. Она его жучила, следила за его поведением, не давала балбесничать. Он с покорностью принимал свою судьбу, сонно щурился, втягивая голову в плечи — но, едва надзор ослабевал, сразу мчался пить и курить с пацанами за гаражи... то есть с мужиками за ларёк. В другие моменты они напоминали деда с бабкой, которые прожили вместе пятьдесят лет и смертельно друг от друга устали, и вот теперь бабка пилит деда без конца, а дед только покряхтывает в ответ. На кого они точно не были похожи, так это на молодую супружескую пару. Обоим Кристина дала бы под сороковник, а ведь Ирине ещё не было и тридцати, да и Вениамину едва исполнилось. — Мам, пап, вы пошли уже? — высунулась из своей комнаты их шестилетняя дочь. У Кристины в глазах зарябили трясущиеся кудряшки. — А куда? — Секрет фирмы «Одуванчик», — сказал Вениамин. — На Кудыкину гору собирать помидоры, — буркнула Ирина. Вот, подумала Кристина, даже присказки у них какие-то стариковские. Неужели она тоже станет такой через десять лет? — К вечеру вернёмся, не куксись. С тобой Кристина посидит, а ты смотри следи за её поведением. Геля прыснула, не догадываясь, что это не особо и шутка. — Привет, — она, кажется, только теперь заметила Кристину. Вениамин дал ей пять на прощание, Кристине почему-то тоже хотел дать, но та не сразу сообразила, что ему нужно и с какого это перепугу он к ней тянется. Ладонь провисела в воздухе несколько мгновений и втянулась обратно. Вышло неловко. У Кристины внутри шевельнулась какая-то жалость к Вениамину — он-то помнит её двенадцатилетней соплюхой, которая резалась с ним в приставку, смотрела японские мультики по MTV и с упоением демонстрировала выученные в бесплатной студии каратэ-приёмчики. И вдруг эта соседская девчонка, почти пацанка, превращается во взрослую девушку, которая теперь интересуется тем, чем и положено интересоваться девушкам... Правда, это «вдруг» началось уже года четыре как, но Вениамин всегда существовал немного перпендикулярно остальному миру. Дверь за ними закрылась, Геля выждала для приличия секунды две и немедленно наскочила на Кристину: — Разрешишь мне в компьютере посидеть? Или, может, давай видик посмотрим? А ты будешь со мной играть? — Я тебе хоть комп включу, хоть видик, не вопрос, — Кристина нервно скосила взгляд на экран телефона: Вадик, он же Владик должен был приехать уже через минуту. — Только... скажи, а ты сможешь одна посидеть пару часов? — А ты куда пойдёшь? — встревожилась Геля, но тут телефон снова заблажил про бананы-кокосы. Кристина и не глядя на экран могла догадаться, кто там её вызывает. — Ну чё, я не понял? — заорал ей в ухо Владик, он же Вадик. — Ты где там, блондинка? Я тут у твоего подъезда торчу как дебил, мне эта мымра, соседка-то твоя, такую дискуссию развела... — Кристина и не предполагала, что он знает такие слова. — Ещё бабки тут какие-то сидят, подозрительно смотрят. — Прости, прости, пупсик, я сейчас, минутка ещё и буду! — Ага, — догадалась Геля, — к пупсику пойдёшь. А возьми меня с собой? Ну не с пупсиком, в смысле, мне его не надо. Вы идите с ним, а я во двор... ну пожалуйста! Я на улицу хочу, там этот... свежий воздух там. Кристина прикусила губу — времени на раздумья оставалось немного. — Мама с нас обеих шкуру снимет, если узнает. — Понимаю, — с серьёзным видом подтвердила Геля. — Она с меня каждый день за что-нибудь снимает. Я не проболтаюсь, честное слово. И про пупсика твоего тоже. Я тебя хоть раз подводила, ну скажи? Это была правда, Геля периодически прикрывала её свидания с ухажёрами. Ирина о свиданиях ничего даже не заподозрила, ухажёры друг о друге — тоже. Геля была понятливая девочка. — Ладно, пошли уж. Только со двора ни ногой. Геля сделала честные глаза и покивала. *** Новый Пупсик Геле не понравился. Вид у него был совсем не пупсиковый, скорее зверский: здоровенный, коричнево-смуглый, со вздутыми мышцами на руках. На голове у него была бейсболка козырьком назад, как у крутых ребят в мультиках, поверх бейсболки совсем по-дурацки нахлобучивались тёмные очки. — А мелкую ты нафига притащила? — спросил он про Гелю. — Она тут сама погуляет, без нас, — Кристина с ним разговаривала как-то суетливо и заглядывала ему в лицо то с левого бока, то с правого. Это тоже всё было как-то по-дурацки. — Во дворе. Правильно, Геля? — Правильно, — сказала Геля. Но как только они с Пупсиком скрылись из виду, она на всякий случай подождала минуту, то есть посчитала про себя до шестидесяти, и побежала со двора к пешеходному переходу. Чего, в самом деле, она не видела во дворе? Всё видела. И поломанные качели, и скрипучую карусель, и узкую железную горку для малышей. Но вот если завернуть за угол и идти долго-долго, мимо магазина «Семь ключей», и магазина «Кировский», и остановки «40 лет октября», то будет площадь, а рядом с ней — скверик, где пахнет летом и лошадями, и киоск, и ларёк с мороженым, и магазин игрушек. А там — заводные куклы в полный рост, которые умеют шагать по-взаправдашнему, и мебель для Барби, и просто деревянная мебель, которую надо собирать и разукрашивать, и большие плюшевые зайцы, поющие хором... Вчера на прогулке Геля деньги нашла. Самые настоящие, сто рублей. В жизни она такой большой суммы в руках не держала, на них ведь можно купить много-много жвачки, или три шоколадки, или журнал, или двух маленьких кукол, или одну, но ростом с Барби... Геля так размечталась о том, что можно купить, обладая таким несметным богатством, что зашагала через дорогу, совсем забыв, что говорилось в стихах поэта Андрея Усачёва: «Дорога не тропинка, дорога не канава, сперва смотри налево, потом смотри направо». Зато это было последним, что она успела подумать за миг до того, как в неё врезалось что-то большое, красное, и залило всё тело ослепительно-алой вспышкой боли, и утопило её в шуме колёс и криках людей. «Дорога не тропинка, дорога не канава...»

***

Сколько Тсейра себя помнила, они с мамой никогда не жили хорошо. Её жизнь началась шестнадцать лет назад и с каждым годом вплоть до последнего делалась только хуже. Детство запомнилось ей недолгим и наполовину неосознанным, как миг бодрствования между часами сна. Тсейра помнила, как жар, идущий от старой обогревательной машины, плотной плёнкой накрывал всю комнату, как мама суетилась вокруг, подкручивая колёсики, как кто-нибудь из соседей то и дело стучался в узкое окошко, отделявшее их каморку от общего коридора, и выговаривал маме, отчего это в номер такой-то не поступает отопление или, напротив, отчего в другом каком-нибудь номере превышен максимально допустимый уровень температуры. Помнила, как мама, набегавшись за день, валилась без сил на матрас в углу и тихо всхлипывала всю ночь, а Тсейра носила ей смоченные платки, таблетки, нюхательные капли и потом укладывалась рядом, безмолвно глядя мамины пальцы. Помнила, хоть и довольно смутно, первые классы в младшем звене, поношенную форму, которая была ей велика, марширование колоннами по коридору, свой сорванный голос, без всяких чувств выкрикивающий лозунги, набитые в её детскую голову. Первое по-настоящему чёткое её воспоминание — ей восемь, и их выселяют из дома. Она помнила мамины слёзы и дрожащие плечи, помнила, как последний раз оглянулась на здание, где они жили — слепленное вместе скопление зданий поменьше, — и различила взглядом потухшее окошко их собственного дома: каморки, более чем наполовину занятой обогревательной машиной. Все восемь лет Тсейриной жизни мама работала при этой машине, но вот теперь её этой работы лишили. Тогда Тсейра ещё не знала, почему и кто тому виной, но уже чувствовала, как ненависть растекается по всему её восьмилетнему телу. Ненависти отныне предстояло остаться с ней навсегда. Их новым домом стала Свалка — гигантский склад мусора со всей планеты, который нужно было сортировать и утилизировать. Именно в этом и заключалась новая работа мамы — ни на какую другую её не брали. Обычно переработкой мусора занимались подростки или старики, и на маму они поглядывали с тем же презрением, что и люди, трудящиеся где-нибудь в месте поприличнее. В классе тоже как-то об этом прознали, стали дразнить помоечницей, при её появлении картинно морщились — отползай, Нарц, от тебя воняет. Когда они стали упоминать маму, пришлось научиться драться. Мама бы не одобрила этого, так что Тсейра ей не рассказывала. Мама считала, что не стоит уподобляться тому отребью, с которым Тсейре приходится учиться. Если бы только у мамы были деньги, Тсейра, несомненно, училась бы в Первом корпусе, а не во Втором, также известном как Корпус нищих. Мама рассказывала ей перед сном, если оставались силы, какой богатой и родовитой была некогда их семья, как сама она, как бы ни было тяжело, никогда не теряла лица, потому что гордость — это главное, что у них есть, и единственное, что им остаётся. Тсейра помнила это. Она всегда старалась помогать маме чем может — наводила в их бараке посильную чистоту, училась готовить по старым книгам. Когда Тсейре исполнилось двенадцать, она решила, что теперь тоже может работать, и после недолгих поисков устроилась няней. Ей нравилось проводить время с детьми — они ещё не успели закостенеть в предрассудках. Вот родители, как правило, Тсейру недолюбливали — им, как и учителям в Школе, не нравилась её несгибаемая прямота. Частенько после нескольких раз ей отказывали, и с каждым новым годом работы отказов становилось всё больше. В её пятнадцатый год работы особенно не хватало: папаши и мамаши всё чаще испуганно отводили глаза и сообщали, что больше в услугах Тсейры не нуждаются. Она пробовала устроиться на полставки подавальщицей, разносчицей, охранницей склада — отовсюду её просили максимум на третий день. Оставалось только смириться с тем, что шлейф слухов и интриг всегда будет тянуться за ней точно так же, как и за мамой, и готовиться к карьере мусорщицы. Но Тсейра не собиралась так легко сдаваться — ради мамы. Она продолжала судорожно размышлять, как бы подзаработать: только поэтому она и не заткнула красавчика Кериша, когда тот подплыл к ней своей томной походкой после факультатива и спросил, нужна ли ей работа. — Если это работа, а не милостыня, — бросила ему Тсейра сквозь зубы вместо того, чтобы просто послать. Если бы не отчаянная нужда в деньгах, именно так бы она и поступила. Строго говоря, Кериш ей ничего не сделал, она ненавидела его просто так — за смазливое лицо, лощёный вид, снисходительно-брезгливое выражение лица, появлявшееся у него всякий раз, как он обращал внимание на неё или на кого угодно ещё из Второго корпуса. — Это работа, — подтвердил Кериш с терпеливым высокомерием. — В одной компании, где я числюсь внештатно, нужны сотрудники. Оплата обещана достойная. Тсейра призадумалась, ища в его словах подвох. — Почему ты зовёшь меня? — спросила она наконец. — Мы вроде как даже не знакомы. — Да, если не считать за знакомство то, как ты по мне проехалась как-то раз, — отметил Кериш, и Тсейра прикусила губу, ожидая, что сейчас он потребует от неё извинений. Но Кериш никак не стал развивать эту тему — кажется, он и правда упомянул это обстоятельство без всякой задней мысли. — Скажем так... тебя рекомендовали. И было бы лучше, если бы ты смогла выйти на работу уже завтра. Можем встретиться на вертолётной площадке на крыше Первого корпуса после обеда. У тебя потом не будет уроков? — Будут, но это не проблема. Я прогуляю, — сообщила Тсейра, разворачиваясь.