Запахи звёздной пыли. Том 1

Концерт по случаю выпуска одиннадцатиклассников был убогий, как и все школьные концерты. Первоклашки с бантами больше собственных голов выводили писклявыми голосками: «Подарите шар земной детям, подарите нам навсегда…» - среди них, таких одинаковых, Яна едва различала разевающего рот на пол-лица Яшку. За писклявыми первоклашками выступали писклявые второклашки и не менее писклявые третьеклашки: пели и те, и другие тоже какую-то похожую лабуду. Из Яниного класса выступила одна Лерочка, чьим главным отличием от Леночки был певческий голос средней паршивости. Одноклассники жиденько хлопали. Одиннадцатиклассники, и «А» класс, и «Б», на всё окружающее взирали благодушно, сознавая, что уже сегодня все эти писклявые первоклашки и жеманящиеся Лерочки навсегда останутся в прошлом. Счастливые, подумала Яна и даже зубами скрипнула со злости. Вдвойне худо ей сделалось, когда среди одиннадцатиклассичьих спин она разглядела без всякого труда широкую, сутуловатую, обтянутую тесной белой блузкой спину Лилечки Арутюнян. Яна ещё раз скрипнула зубами, но вспомнила, что всё-таки Лилечка провалилась на всеросе, и ей мгновенно полегчало. Сделалось даже чуточку радостно. А когда она подумала, что неизвестно ещё, поступит ли эта замечательная Лилечка в универ, и не придётся ли ей вместо универа пойти в дворники – так и вовсе хорошо стало на душе. Но всё равно сил терпеть этот фарс уже не оставалось – тем более большинство одноклассников смылось по-тихому ещё после выступления Лерочки, в том числе, конечно, и она сама. Сколько там ещё осталось номеров – три, четыре? Пора делать ноги, больше Яна этого не вынесет. Она растолкала близстоящих малолеток, прорываясь к двери, сбежала вниз по лестнице, но, не дойдя до раздевалки, приостановилась. Нарочито высокий голос Вовчика – он специально таким говорил, чтобы казаться смешнее – слышно было издалека. - Так чё, пацаны, вы, хотите сказать, всех нормальных девок себе расхватали? Епифанова у Лёхи, Калганова у Макса, Колян вон вообще Рихтер себе отхватил! А я? Обо мне не подумали, ё? Кто мне остаётся? - Ну вон Пихтович вроде остаётся, - робко подсказал – Яна едва узнала его по голосу, – парень из бэшек, вечная шестёрка, чьего имени она вот уже семь лет никак не могла запомнить. - У Пихтович парень из секции, - заметил друг Вовчика, спортсмен Макс. – Вместе айкидо занимаются. На этом месте все почему-то гнусно заржали. - Айки-до, айки-после, айки-вместо… - туповато пошутила Лерочка, и за этим последовал новый взрыв хохота. – О, кстати! Чё насчёт Барбосовой? Она же свободна вроде… пока. Безобразнейшее ржание грянуло опять. - Ага! – гыгыкнул Вовчик громче всех. – Барбосова! Как я сразу не подумал-то! Это ж мечта, а не женщина – согласны, пацаны? Я в прыщи её просто это… влюблён! По уши! И в зубы её тоже! Никогда таких не видел! Уникальный кадр. - И характер какой, - подхватила Леночка со сдержанным хихиканьем, - посмотрит – рублём подарит… или как мы там на литре проходили… - Вот она бы точно тебе процитировала, - ввернула Лерочка. – Страницу бы указала, номер строки сверху, номер строки снизу, годы жизни автора… - Да ваще, - информативно вставил басом главный классный тупица Миха. - Характер ваще идеальный, - согласился Вовчик. – Зато изменять не будет! Все будут для неё как отбросы… ну, правда, и я тогда тоже отброс… Завоёвывать её буду! - Ты это чё, серьёзно? – оторопел недалёкий Миха под аккомпанемент дружного гогота остальных. Громче всех, разумеется, ржал сам Вовчик. - Спокуха, братан! – раздался глухой звук – это он, наверное, хлопал Миху по плечу. Впрочем, вполне вероятно было также, что вовсе и не по плечу, а по голове. - Какое серьёзно? Это ж так, шуточки мои, как всегда. Я вообще чаще всего шучу, не замечал? - Не замечал, - признался Миха. - Ну чего ещё от тебя ожидать, - снисходительно хмыкнул Вовчик. – Но ты сам, блин, мозгами хоть немного пробуй шевелить, если ещё остались, ну нафига мне Барбосова? Она же стрёмная. - А ты коробку ей на башку надень, - посоветовал кто-то ещё из парней, Яна не могла различить по голосу, и снова воздух вокруг задрожал от ржача. Дальше слушать все эти мерзости у Яны не было никакого желания. Теперь надо было с идеально прямой спиной, с полнейшим чувством собственного достоинства на лице зайти в раздевалку, миновать гогочущих придурков, ни на кого из них не глядя, взять свои вещи и столь же надменно удалиться. И Яна именно так и намеревалась поступить, на лице у неё, когда она входила в раздевалку, не дрогнул ни один мускул… А потом она увидела их. Нет, они даже не ржали, если б ржали, было бы легче. Но какие у них были лица… У Леночки дрожали губы не то от страха, не то от смеха, у Лерочки брезгливый, высокомерный взгляд светлых глаз абсолютно не сочетался с тут же натянутой на губы дружелюбной улыбкой. Вовчик смотрел оценивающе и ухмылялся во все зубы. Его туповатый дружок осклабился и того сильней. Под обстрелом этих взглядов, под прицелом улыбок Яна спокойно, без лишней спешки, но и не очень медленно прошла к своей вешалке, столь же размеренно взяла свой уже не особо нужный в конце мая плащик. Так же гордо, постаравшись придать лицу выражение холодного презрения, развернулась и вышла. И вот тогда ей в спину, как сотни маленьких пуль, полетели их смешки. В голос гоготал Вовчик, похохатывали вовчиковы приятели, тоненько заливались Леночка с Лерочкой. Всё как всегда, отстранённо, точно всё это происходит не с ней, нет, нет, не с ней, подумала Яна: они на задней парте, она – на первой, и они смеются, смеются, смеются, лупит её по ушам их раздражающий хохот, и нельзя заткнуть уши, нельзя выбежать, потому что она – впереди, цель и мишень всех взглядов. И только теперь понятно, что смеются – над ней. Всё это время они смеялись над ней. В седьмом классе, в шестом, в пятом – над ней, над ней, над ней... Яна думала об этом как о малоинтересном факте чужой биографии и ни за что не позволяла себе опустить плечи. Взрывы хохота сзади делались всё глуше, и, когда за Яной захлопнулась школьная дверь, она наконец больше не слышала их… разве только внутри своей головы. Она шла зелёно-серыми, убогими долгими дворами, проходила мимо покосившихся троллейбусных остановок и вросших в землю, потрёпанных временем и местной шпаной киосков «Роспечать», и по-прежнему она это слышала. Родной двор приближался всё неуклоннее, и Яна заранее хрустнула плечами, приподняла подбородок. Но всё-таки, несмотря на все эти предусмотрительно предпринятые меры, хотелось надеяться, что никого из знакомых на коротком пути к дому она сейчас не встретит. Вроде и не должна – Томина на работе, её бесполезный муж – то ли на попойке, то ли всё-таки тоже на работе, их дочь Яна сама видела на концерте, и бабка, значит, должна тоже сидеть там… Ну, а про Персикову и говорить не приходится – её тётка колхозного вида, как и положено, в деревне, а сама Персикова в последнее время ни на кого, кроме богатенького хахаля, и глаз не поднимает, да и ходит-то только до машины хахаля и обратно. Нет, никого из перечисленных Яна, к счастью, не встретила сейчас во дворе. Зато встретила кое-кого похуже. На лавочке, нарушив монополию бабок, развалился полноватый парень в оранжевой рубашке, намотанном поверх неё ярко-зелёном шейном платке и сдвинутом набок берете на взмокших кудряшках. Низкорослая тоненькая девчонка в обтягивающей белой блузочке и коротенькой чёрной юбочке вжималась в другой бок скамейки, будто стараясь одновременно держаться как можно дальше от него и ничем не выдать этого. Завидя Яну, оба с пугающей синхронностью повернули в её сторону головы. Делать было нечего. Яна попыталась выдвинуть подбородок ещё дальше и медленно, как будто бы расслабленным шагом приблизилась к Горто и Лувиа. - Следите за нерели? – с деланной небрежностью взмахнув сумкой, она приземлилась на скамейку ровно посередине между ними, тем самым заставив обоих несколько потесниться. Им потребовалась ровно секунда на то, чтобы переглянуться. - Ты так вовремя, Яаана, - захихикала Лувиа: как всегда, сложно было понять, язвит она или нет. Горто недовольно зыркнул в Янину сторону, закидывая ногу на ногу. - Тебя не звали. Шла бы ты лучше домой и повторяла там степени явленности в кардоэ. Ну, знаешь, чтобы быть чуть менее бесполезной. Или отрабатывала произношение. Или там, например… - Идут, - прошептала вдруг Лувиа, изо всех сил вглядываясь сквозь блестящую поверхность своего медальона в какую-то дальнюю точку двора. – Идут, идут! - Так, - скомандовал Горто, - теперь заткнулись все. - Хотя разглагольствовал вообще-то он один. - И не глазейте на них, как на бабуинов в зоопарке – нерели ведь тоже не такие дуры, два и два сложить могут. Не палимся, все открываем книжки. И сам тут же залез в свой деловой портфельчик, выгреб оттуда «Психологию влияния» Чалдини и раскрыл на случайном, скорее всего, месте. С другой стороны Лувиа погрузилась в очередной том фейнмановских лекций по физике. Яна тоже зашарила в сумке – у неё, как, впрочем, и всегда, тоже была с собой книжка. С сёстрами Бронте она давно уже покончила, а следом расправилась с творческим наследием Джейн Остин и Джордж Элиот. Сейчас на очереди была «Ярмарка тщеславия» Теккерея, хотя, не в упрёк Теккерею, Яне было сейчас совсем не до него. Для приличия она пробегала иногда глазами по отдельным словам, не задерживаясь на них и не складывая в осмысленный текст. Не это сейчас было главным. Она следила за нерели. Их было двое. Яна не могла утверждать этого с уверенностью, но, кажется, это были всё же не те двое, которых она видела в августе – потому, хотя бы, что один из сегодняшних был девочкой… вроде бы. Одеты оба были во что-то не слишком напоминающее скафандр, наподобие гидрокостюмов с карманами. На голове у них были шлемы – тоже лёгкие, примерно как мотоциклетные, но абсолютно прозрачные. - Та, с волосами – это ведь девочка? – тихонько уточнила она, прикрываясь книжкой. - Они оба с волосами, лысых тут нет, - натужно состроумничал в ответ Горто. – Что ты тащишь свои пошлые каофессумские стереотипы в их совсем по-другому пошлую культуру! По-твоему, у кого длинные волосы, тот и девочка? Ну, тогда старый прохиндей у нас главная девочка… Да, изящненький мальчик. Не очень типично для них, но изящные девочки у них встречаются ещё реже. - А как ты их различаешь? – теперь нерели подошли ближе, и Яна могла видеть, что у нерели, который показался ей сначала девочкой, и черты лица намного мягче и плавнее, чем у второго. Тот был угловатый, с острыми скулами, весь какой-то нескладный, неуклюжий, тощий… Вот этот – точно мальчик. Наверное. - Элементарно, Ватсон, - хмыкнул Горто и зашуршал «Психологией влияния». – У них мужчины не прикрывают кадык. У девочек, конечно, свои отличия бывают, но конкретно этой отличий не подвезли. - Постой, - перебила его Яна, - так вон тот, второй – девочка? - Ну да, - спокойно кивнул Горто и перелистнул ещё страницу. – Такая вот девочка. Не о том ты думаешь, дурища, за поведением их лучше следи. - Да уж куда мне? Вы, умные, и без меня проследите, - Яне огрызаться совсем не хотелось, но на этот раз она не смогла сдержаться. Власть на соплях держится, а туда же, раскомандовался! Чалдини вон читает, надеется, что поможет… Нерели-девочка шла справа, то и дело отворачивалась от спутника, с явным неудовольствием встряхивала головой. Руки она сцепила в замок на поясе и за всё это время даже чуть-чуть ими не шевельнула. Внешность её тоже симпатии не внушала – ужасная, уродливая стрижка, едва прикрывающая ушные раковины, острое, немного ассиметричное лицо с глубоко запавшими глазами и почти незаметными губами, резкие, дёрганые шаги и неподвижный корпус. Нерели-мальчик был, напротив, даже почти миловиден – аккуратно уложенные локоны, пушистые голубые ресницы, хрупкая, но чрезвычайно пропорциональная фигура… Вот только он постоянно мелко вздрагивал всем телом и то и дело косился в сторону скамейки. В его красивых инопланетных глазах стоял неподдельный ужас, как будто возле скамейки открывались врата в преисподнюю. Полный отвращения взгляд остановился прямо на лице Яны, будто она только что вылезла из этих самых врат. - Он подозревает нас? – для конспирации она тут же уткнулась в «Ярмарку тщеславия». – Вон как косится… - Главное, чтобы вы на него косились, - предупредил Горто, тоже погруженный в «Психологию влияния». - Нет-нет, - возразила Лувиа, живо оборачиваясь к Яне, - он на всех так смотрит, я замечала. Ну, то есть, на всех каофи, понимаешь же, да? – Она залилась смехом, и нерели-мальчик уже на полпути к ракете снова вздрогнул, как припадочный. – Ты знаешь, по-моему, он их боится! Нам стоит это запомнить, правда? Следующих нерели пришлось дожидаться чуть дольше, но Лувиа снова заметила их первая и первая же выхватила свою физику. Яна замешкалась, но тоже успела открыть Теккерея раньше, чем нерели появились в опасной близости от скамейки. Этих тоже было двое, и на этот раз Яна достаточно к ним присматривалась, чтобы с определённой уверенностью утверждать – эти точно оба были мальчиками. Первым Яне в глаза бросился тот, что быстрее шёл: ростом с третьеклассника, весь взъерошенный и тощий, как палка. Он махал руками, подпрыгивал, да и мимика у него была диковатая, особенно по сравнению с другими нерели, виденными Яной. Тот, что повыше, только улыбался сдержанно в ответ на сверхэмоциональные реплики своего товарища. Шёл он тоже чуть поодаль, ступал медленно, будто соизмеряя свои шаги с походкой того, и спина у него была немного, самую малость, согнута – точно для того, чтобы лучше слышать, что говорит второй. А не те ли это двое нерели, которых она спасала тогда от какого-то подозрительного взрослого типа с оружием? Тогда они, правда, показались ей сильно младше, но, возможно, это было из-за недостаточного освещения да ещё их небольшого роста. Все признаки ведь совпадают – тогда тоже было двое мальчиков, и один был мелким и нервным, а второй – старше, выше, спокойнее... Они приблизились и, будто отвечая на её мысли, старший посмотрел прямо на неё. Наткнувшись на ответный взгляд, он заморгал в замешательстве, но потом улыбнулся успокаивающе и приложил палец к губам – быстро и ненадолго, но Яна успела заметить. Этот жест, вероятно, на всех планетах должен был значить одно и то же – разве что он прикладывал палец горизонтально, а не вертикально. Рассказать или нет? По сути, она ему ничего не обещала… И уж тем более она ему – врагу, на минуточку! – ничего не должна. Более того – это ведь он ей должен, один раз она уже его спасала. Хотя, может, он имел в виду этим своим жестом совсем другое – «Я промолчу о тебе»? Или вообще предложил нечто вроде сделки: «Я молчу о тебе, ты – обо мне»? Как теперь разберёшь… - Он, между прочим, косился на тебя всё время, Яаана, - отметил Горто, когда оба скрылись из виду. - По-моему, узнал. Ну что, довольна, идиотка? - А знаешь, Горто, какая мне сейчас мысль пришла в голову? - голос у Лувиа был тоненький, миленький. Именно таким голосом, как Яна знала по опыту, она обычно угрожала, унижала и шантажировала. - Не знаю и знать не хочу. - Может, - продолжала она тем же тоном, не обратив на его ответ никакого внимания, - он обратил внимание на Яаану не потому, что узнал её. Может, он узнал не потому, что помнил… Всё-таки, понимаешь, когда рядом сидят двое человек с настолько специфической внешностью… Да ещё такая маскировочка дурацкая - сидите, читаете книжки! К тому же, Игорёк, - добавила она с особенной нежностью в голосе, - ты бы лучше при нерели руки-то прятал… «Психология влияния» в момент обрушилась Лувиа на затылок всей своей относительно небольшой толщиной. - Что ж ты раньше молчала, дрянь! – Горто занёс руку для следующего удара, и Лувиа испуганно сжалась, прикрыла голову ладошками: по ней и не скажешь, что ей нисколько не больно, да и страха она наверняка не чувствует. – Пораньше поумничать не могла? - Учись сам думать, Игорёк, - при звуках паспортного имени Горто поморщился, будто ему зубы сверлили. – В жизни пригодится. Что же ты, Игорёк, мудрый ты наш руководитель, мозгами не пошевелил? Уверена, Лиисвега-ноориэ поймёт, какие из этого сделать выводы, - в её голосе скрежетнул уже знакомый Яне металл. – Вы с Яааной засветились, вас запомнили. Ужас как нехорошо, правда, Игорёчек? – Лувиа прищёлкнула языком. – Ну упс, Игорёшенька. Ну не рассчитал. Горто давно уже опустил руку с зажатой «Психологией влияния». Уязвлённым он больше не казался, даже усмехнулся слегка. - Ну и ладно, запомнили и запомнили, невелика беда. Когда мы установим им жучок сегодня вечером, нам уже не нужно будет следить за ними лично. А за ненужную инициативность отхватишь. - А почему вечером? – и Горто, и Лувиа, заслышав от Яны этот вопрос, посмотрели на неё как… ну, как сама Яна смотрела бы на одноклассничков, наверное. - Потому что сейчас они все там, спать на весь день залягут, - пояснил с раздражением Горто. – Часам к восьми выползут, освободят помещение, и вот тогда-то мы… Тут уже настал Янин черёд смотреть на них тяжёлым взглядом. - Тогда зачем мы тут просидели столько времени? - Доверься руководству и не задавай лишних вопросов, - буркнул Горто. Лувиа, явно не собираясь ничего пояснять, захихикала в кулачок. - То, чего мы ждали, не произошло, Яаана, - Яна чуть не вздрогнула от неожиданности, заслышав знакомый безучастный голос. Она что, тоже тут? Пришлось посмотреть в угол скамейки сквозь блестящие стенки камня в кольце. Тронно сидела на спинке, как начинающий гопник, болтала тонкими ногами. На коленях у неё лежало карманное издание англо-русского словаря… она что, и впрямь никогда ничего, кроме словарей, не читает? - Тронно! – рявкнул Горто так, что на него обернулись пара голубей да кормившая их бабулька. Заметив это, он испуганно заозирался, и, убедившись, что и голуби, и бабулька вернулись к своим традиционным занятиям в пищевой цепочке, продолжил уже на полтора тона ниже. – Тронно, ты совсем не понимаешь, что можно говорить, а чего нельзя? Если так и продолжишь брякать что ни попадя, сдам папаше и пусть он держит тебя в шкафу, как чемодан. Чемодан-то, пожалуй, поумнее тебя будет. - Но ты не говорил, что не следует передавать Яаане данную информацию, - без тени эмоций возразила Тронно. - Я думала, что Яаана обладает возможностью знать об этом больше, чем вы. Данное утверждение обуславливается тем, что ещё до того, как мы… - Да заткнись ты хоть теперь, - прошипел Горто, и Тронно тут же замолчала: точно выключилась запись на магнитофонной плёнке. – Слово – серебро, а молчание – золото… как сказал бы один наш общий знакомый. Яна тоже глянула в сторону, чтобы посмотреть, как она отреагирует на этот выпад в сторону её отца. Оскорбится, прикусит губу? Или, напротив, рассмеётся со страхом и облегчением, счастливая, что хоть кто-то не боится её мучителя? Не произошло, однако, ни того, ни другого. Просто Тронно с безучастным выражением лица перевернула страницу. Её узкие овальные зрачки – Яна специально понаблюдала, – двигались по строчкам с невероятной скоростью. Раньше Яна предположила бы, что та попросту не услышала слов Горто, но теперь она достаточно представляла себе, как работает мозг Тронно, и понимала, что он уловил и обработал эту информацию так же, как и всю остальную. Просто Тронно по какой-то причине решила никак на неё не реагировать. - Так, расходимся, чего тут сидеть, - Горто потянулся к ней через всю скамью, чтобы с максимальным шумом захлопнуть её книгу. – Тебе, конечно, всё равно, где словарь читать, но вдруг перенапряжёшься и отрубишься здесь, а ты нам ещё будешь нужна вечером, так что нельзя тебя расходовать понапрасну. Живо домой, - он зыркнул на Лувиа, а потом и на Яну, - и вы, дуры, тоже. Лувиа послушно встала со скамьи, придерживая юбочку одной рукой, а другой убирая в сумочку томик лекций по физике. Яна – делать нечего – поднялась вслед за ними, но секунд на сорок позже, чтобы Горто не воображал, будто она его очень боится. - Я должна говорить с тобой, Яаана, - раздалось за Яниной спиной, когда Горто и Лувиа уже скрылись за разными дворовыми углами, а сама Яна почти подошла к подъезду. – Мы должны идти в другую сторону двора, так как там находится меньшее количество людей в сравнении с данной стороной двора сейчас. – Тронно легко, совершенно бесшумно скользнула на землю. – Ты понимаешь? Яна огляделась вокруг. Дети носились вокруг разломанной карусели, махали маленькими руками, отвратительно широко растягивали рты в крике. Недалеко от узкой железной горки чистенькая старушка всё прикармливала своих грязных голубей. Чуть подальше хмурая женщина выбивала из ковра пыль с таким усердием, будто это был не ковёр, а её муж. Все они, конечно, поглощены своими увлекательными занятиями, но всё-таки вполне могут заметить девчонку, которая сидит на скамейке и говорит сама с собой. Так что Яна встала со скамейки и пошла вглубь двора, в тень длинных деревьев, где не бродили бабки и куда почти не забегали дети. Единственные, кого тут стоило опасаться – молодые мамаши с колясочками, но и они пока сюда не доползли. - Тебя опять послал твой отец, да? - Он говорил мне, что я должна говорить с тобой, Яаана, - Тронно медленно моргнула. – Но я скажу тебе не то, что он сказал мне сказать тебе. Я скажу тебе то, что я сама хочу сказать тебе. Отец не хотел бы, чтобы я сказала тебе то, что я хочу сказать тебе. Он хотел бы, чтобы я сказала тебе то, что он велел мне сказать тебе. Но я не буду говорить тебе то, что он сказал мне сказать тебе, я буду говорить тебе то, что я хочу сказать тебе… - Говори уже, сколько можно! – не выдержала наконец Яна этой сказки про белого бычка. - Горто Торрант и Лувиа Пиине не хотели посвящать тебя в свой план первоначально. Они не хотели посвящать меня тоже, но я необходима для осуществления данного плана им, потому они рассказали всё-таки. Ты отсутствовала в субботу 24 февраля в нашем штабе, и Горто сказал: «Что бы мы ни предприняли, главное – держать язык за зубами. Сопля ничего не должна пронюхать, усекли?» ровно в два часа восемнадцать минут. Ты являешься данной соплёй, Яаана. Сопля является метафорой, неприязненно намекающей на твой возраст. Я уточнила этот вопрос. Яна поморщилась – кому приятно слушать, когда тебя называют соплёй! А Тронно ещё так бесхитростно это поясняет… Спасибо, как бы я без тебя догадалась! - Лувиа ответила ему: «Куда уж ей» в два часа девятнадцать минут того же дня, после чего она смеялась в течение десяти секунд. Это один из шести схожих между собой по смысловому наполнению диалогов, свидетельницей которых я являлась. Должна я воспроизвести остальные пять? - Не стоит, - поспешила ответить Яна. – То есть… в них была какая-то важная информация? - Какая информация может считаться важной, Яаана? – поднялась Тронно в своих размышлениях до подлинно философских высот. – Информация, содержавшаяся в них, была такая информация, что они не хотели бы, чтобы ты знала о том, что они планируют предпринять, так как это обстоятельство твоего знания являлось бы невыгодным для них. Они не хотели бы, чтобы о данных вещах знала я, также. Но я знаю. Это означает, что мы должны держаться вместе. - Почему это ещё? - Потому что мы обе глупые, Яаана. Яна ждала какого угодно ответа, только не этого. - Чего? - Это мысли Горто. Это мысли Лувиа. Это мысли моего отца. Это мысли Питинаа тоже. Это мысли всех вокруг, я знаю это. Я глупая и ты глупая. Как следствие – мы глупые. – Яна опять поразилась про себя великолепно логичному ходу её рассуждений. – Все они считают, что мы являемся менее умными, чем они. Ты являешься маленькой и самоуверенной девочкой, Яаана, в то время как я являюсь странной девочкой. Я думаю как машина, я говорю как словарь, я не умею быть приятной людям. Я вещь, полезный прибор. А ты – мусор, Яаана, потому что ты не была нужна нам, ты не делаешь ничего нужного, ты только мешаешь нам… - Заткнись! Яна и сама не ожидала, что закричит так громко. Даже женщина, выбивавшая дух из ковра, удивлённо приподняла голову, не говоря уж о пожилой паре, которая шла не спеша по другой стороне: Яна только сейчас заметила их обоих и теперь сгорала со стыда. - Ты несёшь бред, - продолжила она уже шёпотом, пока Тронно моргала испуганно и быстро своими невыразительными влажными глазами. Её маленький рот то и дело вздрагивал, да и сама она дрожала и даже отошла от Яны на несколько шагов. - Выдумываешь чушь какую-то… - Ты не должна повышать голос, Яаана. Это вызывает в моём мозгу перенапряжение и инстинктивно пугает меня также, - хладнокровно сообщила Тронно и покосилась будто бы с долей осуждения. – И я не несу бред, как ты предположила ошибочно. Гипотеза о несении мной чуши также является неверной. Я говорю правду всегда. Говорить правду – по совести. - Очень путано ты свою правду рассказываешь, - хмыкнула Яна. – И ещё скажу тебе, но это так, на будущее – люди чаще всего обижаются, если сравнить их с мусором. Подумать только. - Я не умею быть приятной людям, - повторила Тронно. – Я говорила это две минуты тридцать одну секунду назад, Яаана. Слово «мусор» является метафорой в данной коннотации. Обижаться на метафору является глупостью, что является подтверждением второго тезиса, вызвавшего твоё недовольство. Отец хочет, чтобы я употребляла большее количество метафор в своей речи, так как это разнообразит мою речь и сделает мою речь более похожей на речь каофи. Я стараюсь следовать данному указанию. - А чтобы ты пословицы употребляла в речи, он не хочет? – Тронно, как и всегда, насмешку не уловила. - Пословица является развёрнутой метафорой тоже, Яаана, - она немного помолчала. – Но я не люблю пословицы, потому что их смысл является неясным для меня чаще всего. – Она ещё немного помолчала. – Я должна вернуться к тому, о чём я говорила до того, как ты закричала на меня, что являлось весьма неприятным событием моей жизни, Яаана. Я упоминала о данном наблюдении 12 сентября в шестнадцать часов ноль пять минут. Ты допустила возможность, что это может быть правдой, тогда, в то время как Горто и Лувиа высказали сомнения в том, что это может быть правдой, но я знаю, что они знают, что я была права, теперь. - Так, подожди, - Яна окончательно потеряла нить её рассуждений. 12 сентября, шестнадцать часов… Если Тронно это помнит, то считает, что и остальные обязаны? – Давай обо всём по порядку. - Мы ждали не только нерели сейчас… - но тут чья-то тень упала на длинную траву и высокие одуванчики прямо перед ними. - Сегодня такая хорошая погода, правда, девочки? – Лувиа мило улыбнулась, накручивая каштановую прядку на пальчик. – Вы тоже гуляете, да? Секретничаете? А меня не позвали, гадкие! Мы разве не подружки? - Я должна идти в дом, - ещё более невыразительным голосом, чем обычно, сказала Тронно, и тут же скрылась среди деревьев. - Уже уходишь? – деланно огорчилась Лувиа ей вслед. – Фу, какая ты бяка! Мне ведь так интересно было послушать, что ты расскажешь, - и захихикала, прикрываясь ладошкой. - Ты подслушивала? – поморщилась Яна и отодвинулась в сторону, чтобы у Лувиа не вышло схватить её за руку, или за плечо, или ещё за что-нибудь. - Я живу здесь, не стоило этого забывать. Я заметила, что вы идёте сюда, догадалась, для чего, вот и спряталась за угол. – Лувиа встряхнула кудряшками и обезоруживающе улыбнулась. – Не расстраивайся, Яаана, всё равно ты не поняла бы, о чём она пытается тебе рассказать. Сложно было понять, на чьи умственные способности было нацелено это оскорбление – Тронно или всё-таки самой Яны, – но Яна на всякий случай обиделась. - Ты же не захотела по-хорошему, – продолжила Лувиа, одёргивая юбочку. – Значит, придётся тебе и в следующем году остаться без регионального тура. Пока-пока, Яаана! Выходи к нам к восьми, - она резко развернулась, и юбочка снова взмыла вверх под порывами майского ветра, - хоть я и не уверена, что ты нам понадобишься.

***

- Знаешь, я думал, ты этого не сделаешь, - разочарования в голосе Тэшлина она не различила, разве что некоторую горечь. – Думал, так ей и бахнешь: «Нет», и прибавишь ещё едкое что-нибудь, ну, как ты любишь. Тсейра развернулась к нему так резко, что шею свело. - Если ты собираешься осудить меня за это… А потом они хором, не сразу услышав один другого, сказали совсем неожиданное: - То есть понятно, что тут тебя поставили в такие условия, что никак и не ответишь иначе… Хитро она повела диалог. - Ладно, я и сама себя осуждаю. Я себя ненавижу. Потому что оказалось, что я такая же, как они. Уставились с одинаковым изумлением друг на друга и переспросили – снова хором: - Ты считаешь, что это правильно? - Какие ещё «они»? Оба ненадолго замолчали. Потом заговорил Тэшлин – первым: - Хорошо, давай по очереди, а то так у нас никогда не получится диалога. Я начну, ты не возражаешь? – Паузы для возражений он, впрочем, не оставил. - Я имею в виду, она напомнила про твою мать… То есть понятно, на что был расчёт. Ты поступила… благородно. – Он помолчал, помялся, словно размышляя, не добавить ли ещё что-то. – Но я думал, если честно, ты поймёшь, что это провокация. - Я поняла, - Тсейра дёрнула плечом, отворачиваясь в сторону. – Я сделала это только ради мамы. - И это выгодно только твоей маме, а не тебе, - напомнил Тэшлин, будто она и без него этого не знала. Ещё она знала, что если ставить вопрос таким образом – её выгода или мамина – никаких колебаний и быть не могло. Вчера, согласно давно утверждённому расписанию, должна была состояться очередная видеовстреча, но когда все собрались в главном салоне и экран вспыхнул, увидели они там отнюдь не родителей. - Ребятки, - довольно провозгласил Зашфер, торчавший посреди экранной белизны один, как перст. – Вам же эти родители надоели давно, а? У меня так в печёнках уже сидят. Потерпят пусть ещё денёк до общения с вами, не развалятся, потому что у вас сегодня интервью. - Интер… что? – выдохнул Сарк, восхищённо таращась в белизну. - Интер… да ты сам всё слышал. Нужно будет немного поотвечать на вопросы на запись. Вы, надеюсь, помните, где находитесь? - На Цармане… - пробормотала Целб. По виду она, кажется, решила, что Зашфер чуточку спятил. А может, и не чуточку. Тот оглушительно хлопнул рукой по стене: - Ответ неверный! - В экспедиции, симулирующей полёт на другую галактику, господин Хашер, - немедленно поправил её Цервиш. - Молодец, именно так. Из этого вам должно быть понятно, что ваши интервью станут достоянием общественности, но, поскольку вам, скорее всего, не будет понятно, я вам разжую. Вас, обормотов таких, покажут по телевидению, и не только по тершскому. Повторяю ещё раз для самых одарённых – вас увидят варшайрянцы. Как думаете, стоит им знать, где вы находитесь на самом деле? Пойдут разговоры – сумасшедшие учёные с тоталитарного Терша отправили детишек на верную смерть… ну, и так далее. Да и у нас много кто может возмутиться… или сделать вид, что возмущён. А потому – не наговорите лишнего, ребятки, иначе конец в лучшем случае нам всем, а в худшем – только мне. - Вы оговорились, господин Хашер, - наивно поправила Целб. – Должно быть наоборот. - Это ты так считаешь. Готовьтесь, в общем, интервью будет прямо сейчас. Госпожа Канцлер хотела, чтобы вы общались с ней по одному, но я уломал её разрешить, чтобы по двое. И так ничего не успеваете… Ну, и я тут же буду – прослежу, чтобы вы не делали глупостей. Сарк и его сестра возбуждённо зашушукались, подталкивая друг друга в бок, Цервиш всем лицом изобразил такое благоговение, что Тсейру едва не стошнило, Целб растерянно заморгала, точно не понимала, происходит ли это на самом деле. Тэшлин чуть нахмурился, глядя на экран, но в целом вид у него был такой, будто это для него самое обычное дело: ещё бы, он наверняка не раз имел честь беседовать и с самой этой сволочью, и с её детишками. Тсейра так сильно прикусила губу, что почувствовала во рту сладковатый привкус крови. - Госпожа Канцлер просила, чтобы первыми шли Тсейра Нарц и Тэшлин Кериш. В знак уважения к твоей сестре, конечно, - Зашфер кивнул Тэшлину, но смотрел при этом всё равно на Тсейру, на неё одну. «Это на тебя она хочет полюбоваться, - говорил этот взгляд, - тебя ей нужно прощупать». Значит… значит, как бы ни было это гадко, позорно, унизительно, придётся раз в жизни придержать язык. Тсейра коротко, едва заметно кивнула ему в ответ. – Все остальные, вы пока готовьтесь, только не здесь, а там, за дверью где-нибудь, на лестнице. - А что будут за вопросы, можно спросить? – перебила Шелби. - Спросить можно, ответа ждать не нужно. Пусть это станет для вас приятной неожиданностью, - отрезал Зашфер. – Так, ребятки, организованно и дружно покидаем помещение, проще говоря – вон отсюда! Тэшлин, Тсейра, вы остаётесь, встаньте вот тут красиво. Тсейре так не хотелось смотреть на экран, что о том, что госпожа Канцлер соизволила наконец к ним прибыть, она узнала только по непринуждённому, совершенно неформальному приветствию Тэшлина. Не то, чтобы он был неуважителен, но он говорил с ней, как говорил бы с любым другим взрослым на её месте. Не бесит ли это её, интересно? Тсейра подняла глаза на экран, стараясь делать это одновременно уверенно, показывая, что не боится её, и лениво, демонстрируя, как всё это неприятно. И наткнулась на ответный взгляд – благожелательный, из-под щурящихся век: Канцлеру, как коренной, слишком яркий свет должен был быть неприятен. Улыбалась она им добродушно, как пожилая тётушка. - А, вот и вы наконец. Наслышана про вас от вашего руководителя. - Рассказывал, какие вы балбесы, - с серьёзной миной подтвердил Зашфер. Та сделала вид, что смеётся. - Вы всё шутите, господин Хашер… Не верьте, ребята, он в вас души не чает. А вы, - она вдруг полуобернулась вправо, потом влево, - ну, что вы стоите и молчите, как глыбы льда? Это невежливо, в конце концов. Тсейра только теперь заметила, что сзади неё всё это время стояли её дети, одинаково бледные, чахлые, розововолосые и розовоглазые, с сильной варшайрянской примесью в чертах и с одним и тем же умученным выражением на лицах. Дочь Канцлера, девочка лет девяти на вид, шумно сглотнула. Её брат, хрупкий, едва-едва выше сестры юноша, который, как знала Тсейра, имел несчастье быть помолвленным с Хашфириной Кериш, весь сжался, затравленно озираясь вокруг. По виду у обоих было не больше желания находиться тут, чем у Тсейры. - Так что, здороваться мы не будем? - Будем! – пискнула девочка, обшаривая салон взглядом. – Привет. Скажите… - и она замерла ненадолго, зеленея от смущения, - скажите, а вы царманцев видели? - На камеру этого нельзя будет сказать, звёздочка, - с напускной строгостью одёрнула её мать. - Но сейчас-то камеры нет, - резонно заметила та. – Так видели или как? Тсейра волновалась сперва, что Тэшлин при упоминании царманцев сам позеленеет, но, как ни странно, он пока справлялся хорошо и светским тоном поведал, что царманцев они, несомненно, видели. - Ой! А убили хоть одного? - Тэшлин фыркнул себе под нос. - Чего он смеётся? Мама, мама, пусть они нам в школу его пришлют, в кабинет биологии! А то мы царманцев без наглядного пособия проходим. Канцлер изобразила извиняющуюся улыбку. - А вы не проходили, звёздочка, что царманцы – это разумные существа? Мы же друг из друга не делаем чучела. - Ну хорошо, - пошла на компромисс дочь Канцлера, недовольно подёргивая кончиками коротеньких ушек, - вы тогда найдите какого-нибудь старого-старого царманца и подождите, чтобы он своей смертью умер. И потом, когда из него получится скелет… Брат, всё это время стоявший столбом, если только бывают на свете трясущиеся мелкой дрожью столбы, вдруг дёрнул её за руку, и девочка, тоже совершенно неожиданно, замолчала и застыла, как ледовая скульптура. - Мы начинаем интервью, - вполголоса объяснила Канцлер, - и, надеюсь, достаточно быстро его закончим, потому что у меня, вы должны понимать, хватает дел. И у вас тоже, я знаю от господина Хашера, как он вас загружает. Вы помните, о чём нельзя говорить? Отлично, тогда вперёд. Где-то вне зоны видимости негромко щёлкнула камера, и Канцлер немедленно нацепила на лицо профессиональную улыбку – мудрую, немного грустную и очень понимающую. Её лицо, в отличие от её политики, вызывало доверие, этого Тсейра не могла не признать. - Приветствую всех, кто смотрит нас в эфире или в записи, и спасибо, что помните, кто я. – Это была её фирменная фраза, ушедшая в народ. О да, она умела, когда было нужно, казаться самоироничной. – Шестёрка отважных тершских ребят участвует сейчас в пятилетней симуляции полёта в другую галактику, и мой долг как члена планетарного правительства – поддержать их, дать им знать, что они не одни. И дать вам знать, что они пожертвовали пятью годами своей юности ради тершской науки. Ради галактической науки. Ради вас и ради меня. Один год уже почти на исходе, пора узнать, как у них дела. Сейчас я беседую с первой парой – вот, поглядите на них. - Тэшлин Кериш, - представился Тэшлин и, бросив беглый взгляд в сторону Тсейры, убедился, что она говорить не намерена. – А мою напарницу зовут Тсейра Нарц. - Приятно познакомиться, ребята! – Канцлер опять улыбнулась – не им, на камеру. – А меня, наверное, вы знаете и так. – Она чуть помолчала, видимо, давая воображаемой аудитории время для того, чтобы отсмеяться. – Расскажите, каково это – быть оторванными от семьи, от друзей, от всей родной планеты в столь юном возрасте… напомните, сколько вам? - Шесть недель назад исполнилось шестнадцать, а когда я только отправлялся… сюда, было пятнадцать. – Поскольку Тсейра по-прежнему молчала, Тэшлину пришлось ответить и за неё тоже. – А моей напарнице, насколько я знаю, на прошлой неделе исполнилось семнадцать. - Самое лучшее время в жизни! – бодро, точно ведущая видеоновостей, подхватила Канцлер. – Давайте, расскажите что-нибудь о себе. Начнём с тебя, Тэш? Если я правильно поняла, ты увлекаешься искусством? Необычно. - Увлекаюсь, - равнодушно подтвердил Тэшлин. – Играю на ражаншане, немного пишу, в основном эссе, имею кое-какие навыки в сфере изобразительного искусства. Читаю варшайрянских философов по мере своего разумения, а художественной литературе предпочитаю кино за силу визуальной экспрессии. Был одним из солистов в школьном хоре. Всё это было изложено отстранённо-светским, холодноватым тоном, так что даже почти и не выглядело наглым хвастовством. Почти. - А ты, оказывается, у нас не только хорошенький, но и крайне одарённый мальчик, - ласковая улыбочка расползлась по сухим неласковым губам Канцлера. – Ну а ты, Тсейра? Чем ты любишь заниматься в свободное время? - Она любит читать, - снова пришёл ей на помощь Тэшлин, - очень много читает, госпожа Канцлер. - А, - улыбочка застыла на губах, точно примёрзшая, - вот, значит, как. Ты, выходит, тоже у нас начитанная девушка? Вам с женихом точно есть о чём поговорить. С женихом? Да что Зашфер ей наплёл такое! И зачем, главное… Тсейра покосилась на Тэшлина – судя по взлетевшим чуть ли не на лоб бесцветным бровям, для него это тоже оказалось сюрпризом. - Скажите, вам тут не грустно? Не одиноко? Или вам хватает, - Канцлер обвела их до отвращения многозначительным взглядом, - общества друг друга? - Ну, - своим обычным снисходительным тоном начал Тэшлин, - вначале нужно разобраться с тем, что есть одиночество, госпожа Канцлер. Рейе Миноига Ваори, если вы знаете, писала о том, что каждый человек одинок, так как заперт в клетке собственного сознания, и, поскольку ни один человек не может выйти за пределы своего сознания, он не может и в полной мере постичь чужое. Из этого следует, что каждый из нас одинок априори. Потому о себе я могу сказать только то, что одинок не более и не менее, чем всегда. - Да-да, как же я забыла, что говорю с шестнадцатилетним философом, - она усмехнулась и почти сразу стёрла усмешку с лица. – А что насчёт тебя, Тсейра? Тебе не хотелось бы вернуться домой, к друзьям? Тсейра приподняла подбородок и взглянула ей прямо в глаза. - У меня нет друзей. - Ох! Ну что ж, бывает и такое. Почему же так вышло, как ты думаешь? - Потому что ценность дружбы сильно переоценена, госпожа Канцлер, - пришёл ей на помощь Тэшлин. Тсейра с благодарностью покосилась в его сторону, но он, конечно, смотрел на экран, а не на неё. – У меня тоже нет друзей – то есть, во всяком случае, нет людей, которых я был бы готов назвать друзьями. Что вообще есть дружба?.. - Да, не сомневаюсь, что Рейе Миноига Ваори и об этом написало немало интересного, - кивок Канцлера остановил его. – Но я сейчас хочу немного поговорить с Тсейрой, ничего? Хорошо, пусть не друзья, но должны же у тебя быть какие-то родные люди… семья… - У меня есть мать. - Замечательно! Может, расскажешь нам о ней немного? Где она работает? - В настоящий момент нигде. – Но Тсейра тут же спохватилась: не хватало ещё, чтобы это растолковали как «тунеядка и маргиналка». Ужасно было бы самой сообщить о маме настолько компрометирующие сведения. – У неё слабое здоровье, и она живёт на деньги, которые получаю я за участие в экспедиции. - Ох, - повторила Канцлер со лживым сочувствием. – Но неужели другие ваши родственники не могут взять её на содержание? Ведь это так ужасно, что девочка, школьница… - Они все мертвы, - Тсейра надеялась, что подробностей от неё не потребуют, но не могла не осознавать, что ради подробностей-то весь разговор и затевался. Вот он, компромат, к которому всё шло. Давай, расскажи об этом на всю галактику. Расскажи, кем были твои предки. - Все? Что такое с ними случилось? Тсейра знала, что этого говорить нельзя, но этот тон и весь этот допрос, эта гнусная психологическая пытка вызывали у неё такое живое омерзение, что ответить иначе она не могла. - Вам лучше знать… госпожа Канцлер. Дочь Канцлера покосилась на Тсейру с непередаваемым презрением, причина которого оказалась несколько иной, чем можно было предположить. - Ты думаешь, если мама – Канцлер, то она должна знать всех, кто умер? Фу, ну ты и дура. - Н-нет, - остановил её брат, - т-тут речь о другом… - но тут же сам осёкся, наткнувшись на материн взгляд. - Я знаю, что ты имеешь в виду, Тсейра, - Канцлер смотрела грустно и проникновенно, будто обо всём сожалела и всё-всё понимала. - Они пострадали в годы прогрессивных замен? - Да, точно, вот какое название они придумали для своих репрессий ещё тогда. Верх цинизма. - Так вот, послушай, Тсейра, мне хотелось бы кое-что сказать – тебе и всем, кто меня сейчас слышит. Всем, кто, может быть, винит меня в этой давней трагедии. Дело в том, что они… Глубокий вдох. Да, да, оправдывайся, выгораживай себя. Тупое стадо поверит в любом случае. - …правы. Тсейре вначале показалось, что она ослышалась. Канцлер? Сама, только что, в прямом эфире признала всю тяжесть своей вины в репрессиях двадцатилетней давности? Даже Зашфер… да что там Зашфер, даже её слабовольный сынок казался ошарашенным. - Идея прогрессивных замен принадлежит мне. Программу прогрессивных замен придумала я. Мне было тридцать два, это было самое начало моей политической карьеры, и я просто не могла понять, орудием чего я стала. Я и подумать не могла о таких… таких последствиях. Её голос дрогнул – наверняка просто притворство, как и всё остальное. - Я была уверена, что борюсь за справедливость. Что тершскую аристократию смешавшегося происхождения, которая в годы варшайрянского гнёта имела все привилегии в то время как мои коренные предки прозябали в нищете и угнетении, необходимо лишить их социального статуса и переместить в иную среду. Я ошибалась. Участки нового быта, куда их переселили, были организованы скверно, и смешавшиеся там не обустраивали новый быт, а гибли. Гибли от холода, болезней, невыносимых условий, иногда даже от рук охранников, превысивших полномочия. Обо всём этом знало тогдашнее правительство – но не я. Я лишь недавно обнаружила, что за всё время действия программы пострадало около ста тысяч человек – я считаю и тех, кто не умер, а только потерял здоровье, и детей тех, кто участвовал в программе. Их больше, подумала Тсейра, прикусывая губу. Намного, намного больше ста тысяч. - И сегодня мне хотелось бы извиниться перед ними – перед всеми, кто может ещё слышать, чьи тела не вмёрзли в кладбищенский лёд. Я не хочу говорить «Мне жаль», или «Соболезную», или другие пустые, жалкие слова, потому что они ничего на самом деле не значат и ничего уже не изменят. Я просто скажу вам, что за всё, что я тогда по глупости натворила, я заслужила сто тысяч смертей. Не буду просить вас простить меня, но все эти годы, что я нахожусь на посту, я изо всех сил старалась быть полезной своей планете и хотя бы этим… хотя бы так… Тут эта гладкая, однозначно отрепетированная заранее речь прервалась, потому что у Канцлера поползла слеза. Ползла она долго, наверное, чтобы все успели разглядеть: вот она на щеке, вот возле губы, вот стекает по подбородку… Тсейра представила, как невидимый оператор берёт сейчас крупный план, чтобы показать эту ничтожную слезинку во всех подробностях. Конечно, Канцлер говорила всё это не для Тсейры. И даже, скорее всего, не для собравшихся у экранов наивных жителей Терша. О нет, цель была совсем в другом – выбить почву из-под ног своих варшайрянских оппонентов, лишить их главного аргумента против себя. Не признаёт факт репрессий? Вот вам, пожалуйста, признала в прямом эфире. Пытается остаться чистенькой? Нет же, вот, сама говорит: «заслужила сто тысяч смертей»… Разве возможно представить, чтобы верховная жрица, она же правительница, в Ниит признала вину своей страны в обстрелах мирного населения Оелу и ряда других стран? А руководство Оелу разве сможет признать, что какие-то их действия могли быть неправомерными? И миллиарды варшайрянцев из разных государств наверняка смотрят сейчас на этот жалкий фарс и думают: «И отчего все так ругают тершскую политику? У их канцлера хотя бы совесть есть». - И вот о чём я задумываюсь теперь столь часто, - голос Канцлера вырос, окреп и достиг своего патетического пика. – Конечно, я не могу ничем загладить свою вину, ведь нельзя возвратить тысячи людей к жизни, вернуть детям их утраченных матерей и отцов, бабок и дедов… Тсейра заопасалась, что дело дойдёт и до прабабок с прадедами, но на этом, к счастью, Канцлер остановилась. - Но можно хотя бы немного улучшить наполненную болью и горем жизнь этих несчастных людей, таких, как твоя мама... Послушай, ты бы хотела, чтобы она получала пенсию от планетарного правительства – вдобавок к той, которую ей уже выплачивает господин Хашер, разумеется? И, конечно же, официальный документ о реабилитации, доступ к мемориалу предков. Нужно будет, правда – ну да ты умненькая девочка и сама знаешь, как это происходит, – подписать патриотический договор. Патриотический договор, значит… Тсейра знала, что это. Бессильная злоба сдавила ей грудь, она вдохнула раз, другой – а всё как будто не дышала. Предположим, что какая-то семья, чаще всего смешавшаяся и почти всегда – имеющая родственников, пострадавших в годы прогрессивных замен, возжелает продать честь, достоинство и память о своём роде за высочайшее прощение и миску пошириной похлёбки: тогда каждый её член должен подписать договор, гарантирующий, что он, этот член, будет работать на Терш верой и правдой в течении следующих двадцати лет как минимум. Это означает не только отказ от выражения любых оппозиционных убеждений и самое пристальное внимание шаргаса, но и, прежде всего, невозможность любой эмиграции. Не только на Варшайр, но даже на Шург. Раньше Тсейра думала, что это нереально, они со своими скромными сбережениями эмиграцию не потянут, но после того, как она начала работать, ей всё чаще приходило на ум, что с нынешней зарплатой из этого, может, что-нибудь и выйдет… Но мама была бы так счастлива, если бы Тсейра подписала этот проклятый договор. Она смогла бы переехать на настоящую квартиру, она снова начала бы носить красивую одежду, есть хорошую еду, она помолодела бы, ожила… Маме не так уж и нужна будет эмиграция, если появится возможность спокойно и безбедно жить на родной планете. Она, наверное, умилится даже, расплачется, скажет – вспомнили наконец-то о заслугах её рода… Тсейра прижала руку к груди, чтобы сердце колотилось хоть немного меньше. Она уже знала, что сделает это, только не знала, как это можно выговорить. И стыдилась поднять глаза. - Ну так что? – уточнила Канцер, словно желая ей помочь. Её дочь сосредоточенно сопела, сын стоял будто в ступоре, вытянув руки по швам – но Тсейра, приподняв голову, наткнулась на его сочувствующий взгляд. – Ты хочешь, Тсейра? - Хочу, - голос казался хриплым, жалким, точно чужой. Ради мамы, думала Тсейра, на чужих ногах идя к факсу и протягивая к печатающимся листкам чужую руку. Только ради мамы. Канцлер улыбалась – не Тсейре, на камеру. Улыбкой победительницы. Тсейра читала пункты договора, не понимая, что читает, потом мазнула резкий росчерк. Отправила бумагу обратно. Полуобернулась – Тэшлин следил за ней внимательным, обеспокоенным взглядом. Тсейра устало кивнула ему – всё в порядке, – и вернулась на место. - Ты рада, Тсейра? – но эта пытка всё не кончалась, Канцлеру словно доставляло удовольствие мучить её… Ради мамы, о революция, только ради мамы. – Ты довольна? - Да, - сказала Тсейра, задыхаясь от отвращения. – Я… благодарна. Вам. – И снова то же торжество в бледных глазах госпожи Канцлера, шевелящаяся мерзким насекомым у неё на лице улыбка… Тупая боль в голове, давящая – в груди. Только ради мамы. И теперь они с Тэшлином стояли вместе на лестнице, ожидая Тсейриной очереди общаться с мамой во время видеовстречи и чего-то ради говорили о том, что Тсейре хотелось бы забыть навсегда. Жарда Нолб на её месте никогда не прогнулась бы под прогнившую власть… Но у Жарды Нолб не было матери.