Запахи звёздной пыли. Том 1

Он опять подумал о звёздах, но здесь, в такой абсолютной тьме, в реальность фантастического видения упорно не верилось. В это можно было верить в тёплом освещённом доме, чтобы придать себе решительности и сил, в это можно было верить на бегу, задыхаясь и истово желая, чтобы его что-то спасло, что угодно, чего на свете вовсе нет… Но сейчас, в беспредельной темноте, сложно было представить себе даже обыкновенные звёзды, не то что мыслящие и говорящие. «Это был просто сон, — подумал мальчик, — хорошо, что ни родители, ни она не узнали, что я взял да и поверил…». И когда он осознал это, на душе тут же стало прескверно. Он стоял на одном месте очень долго, не понимая, то ли всё ещё царит такая тьма, то ли он уже ослеп, а может, и вовсе умер. А мысли всё сгущались вокруг него, темнее самой темноты, давили на виски, лишали последней надежды, и было это до того невыносимо, что он решил продвигаться потихоньку. Когда ты делаешь что-то, как он убедился сегодня, становится намного легче, чем если бы ты просто сходил с ума наедине с собой. Мальчик вытянул ладони и заковылял вперёд, ощупывая воздух и немного выставляя ногу перед собой, насколько мог дотянуться, прежде чем шагнуть. Иногда он натыкался пальцами на лёд и тогда осторожно отходил в сторону, пропасть ещё ни разу, к счастью, не попадалась, а пошири, судя по звукам, точнее, по их отсутствию, здесь не водились. Не было слышно вообще ничего, кроме его собственного прерывистого дыхания и шаркающих, неторопливых шагов. Так, потихоньку, мальчик и двигался, хоть и не знал, куда он, собственно, стремится выйти. Он не представлял, где находится, да и не было способа узнать. Одно он понимал – его подруга точно где-то не здесь. Он слишком сбился с пути, когда пытался спастись от отверженного и поширей. Может, он сам и сумеет куда-то выйти, но вот девочку уже точно не найдёт. Тогда зачем всё это было вообще? Горечь расползалась по сердцу, отравляя и терзая его. Когда мальчик осознал всю безысходность ситуации, на глаза ему невольно навернулись слёзы и он захныкал, точно малый ребёнок, совсем как когда его сажали в чулан, только намного горше. Он оплакивал не свои закоченевшие пальцы, не вывихнутую ногу и незавидную участь — нет, он вспоминал девочку, чьим звёздным глазам никогда теперь не увидеть настоящие звёзды. За своим хныканьем он даже не сразу услышал тоненькое, слабое: «Помогите!». А когда услышал, тут же узнал голос. А когда узнал голос, разом высохли все слёзы. А когда высохли слёзы, закричал радостно: — Это ты! Ты нашлась! Где ты?! — В пропасти, — отвечал всё тот же слабый, едва слышный, но такой родной голосок. — Кажется, я что-то себе сломала и никак не могу подняться, а когда пытаюсь, дико болят спина и шея. Я даже не знаю, что случилось, но мой флаер вдруг забарахлил и отлетел далеко в сторону, а потом разбился. Я уже много часов лежу среди обломков. Не так уж плохо, если не двигаться, но стоит только повернуть голову... Как ты меня нашёл? — Понятия не имею, — мальчик вдруг понял, что если бы он доехал до нужного места и начал поиски оттуда, он просто не нашёл бы девочку... или нашёл бы через некоторое время, но уже ничем не смог бы ей помочь. И когда он это осознал, ему сделалось одновременно и страшно, и радостно. — А где все остальные? — Какие ещё остальные? — растерялся сначала мальчик. Но когда он понял, о чём она говорит, вся радость из его голоса исчезла. Девочка думает, он привёл с собой спасателей или хоть каких-нибудь взрослых. А он совсем один. Так он ей и сказал. Она отозвалась не сразу, точно с разочарованием боролась и не хотела, чтобы он понял, и без особой надежды в голосе спросила, есть ли у него с собой средства связи. Но родители не разрешали ему иметь ничего такого, и девочка это отлично знала. Они оба замолчали и молчали так долго. — Там глубоко? — первым спросил мальчик. — Не особенно, но если решишь прыгать, переломаешь себе все ноги и повезёт ещё, если только их, — бесцветным голосом отвечала девочка, точно пыталась сдержать слёзы и не хотела, чтобы он понял. Но мальчик теперь понимал больше и глубже, и ледяной ужас сковал ему сердце. Если уж его бесстрашная подруга едва не плачет, значит, всё ещё хуже, чем ему поначалу думалось. — Что же, — сказал он наконец, — по крайней мере, я могу остаться с тобой. Умирать, так вместе. Всё равно я ничего не вижу, и у меня скоро отнимется нога, так что я вряд ли смогу дойти хоть куда-то, даже если тебя брошу. А я ведь тебя не брошу. Ни за что. — Ты не должен этого делать! — воскликнула девочка. — Никуда я не пойду, — упрямо и твёрдо продолжал мальчик. — Я же хотел тебя найти, вот и нашёл. Мы всегда были вместе, значит, вместе и... перестанем быть. Закрывай глаза, я тоже закрою. Здесь и с открытыми ничего не видно, но так уж положено. Так будет лучше. Давай я расскажу тебе что-нибудь. Давай я расскажу тебе о запахах звёздной пыли. Мальчик попытался присесть, но вдруг его обожгла резкая боль в здоровой ноге. Он пошарил рукой по изрядно пожёванному ботинку и вдруг наткнулся на нечто совершенно постороннее, торчащее из него. Постороннее, чрезвычайно острое и довольно длинное. Клык поширя! Мальчика непроизвольно передёрнуло, когда он вспомнил, как этими клыками пошири грызли под ним лёд… Стоп. Грызли. Лёд. На ощупь, шаря рукой по воздуху, он двинулся к ближайшему леднику, ощупал его. Покачал головой: этот слишком велик. Похромал к следующему. Этот оказался не столь уж большим, и мальчик сосредоточенно принялся его пилить. — Что ты делаешь? — донёсся до него угасающий голос из пропасти. — Спасаю тебя, — отозвался мальчик. — Скоро у нас будет лестница! Ледник пилить было сложно, временами даже казалось, будто он режет не лёд, а собственные пальцы, сделавшиеся ломкими и холодными. Мальчик от души посочувствовал поширям. Как они, бедные, мучились, пытаясь до него добраться!.. Но вот наконец кусок льда рухнул на землю, и мальчик, отдохнув немного и погрев руки морозным дыханием, принялся пилить дальше, чуть ниже... Через некоторое время у него было готово несколько брусков льда разных размеров. Мальчик взял часть их в руки и поковылял назад, прощупывая ногами землю. — Осторожно, пропасть! — вскрикнула вдруг девочка, и тот замер. — Но как ты это заметила? — Я немного вижу даже в такой кромешной тьме, — принуждённо засмеялась она. — У меня, в конце концов, зрение острее. Давай я буду тебе подсказывать? Подойди немного ближе, только шагай осторожно... теперь кидай! И следующий!.. Наконец, когда бруски закончились, мальчик лёг на живот и подполз к самому краю пропасти. Свесил руку, и когда смог достать до ближайшего бруска рукой, понял — пора лезть. Девочка руководила им, говоря, куда нужно ставить ноги... но бруски пошатывались, и наконец вся ненадёжная конструкция развалилась. Мальчик упал, и жгучая боль тут же прорезала обе ноги — и здоровую, и больную, — но он кое-как поднялся и, пошатываясь, наощупь добрался до девочки. — Ты здесь, — еле пробормотала она. — Конечно, — сказал он. — Теперь надо решать, как тебя вытаскивать. Я где-то слышал, что нельзя поднимать человека, если у него внутри всё сломано. Он от этого может умереть. — А ты тащи меня на бруске льда, — придумала девочка. Так он и поступил: сначала положил девочку на самый крупный и длинный брусок, потом под её руководством соорудил две небольшие конструкции из кусков льда, положенных друг на друга, и водрузил брусок с ней на вершину одной из них. Весила девочка совсем немного, но поднять её слабому мальчику было бы сложно, если бы даже не было ещё и тяжёлой глыбы льда. Напрячься пришлось изо всех сил. На долю секунды ему показалось, что вот-вот он не выдержит, разожмёт пальцы, но всё обошлось. По другой конструкции мальчик вылез из пропасти сам. Она шаталась так, что ему всё казалось, что она снова развалится, но каким-то чудом обе конструкции всё же держались. Затем, ориентируясь по голосу девочки, мальчик ступил наконец на землю и снова обхватил дрожащими, окоченевшими руками брусок, на котором она лежала. Ощущение страха и слабости вернулось, едва он только снова коснулся гладкой поверхности льда, едва налилась в его руках эта тяжесть. Он закусил губу и осторожно, трясущимися руками перенёс брусок с девочкой на землю. Едва мальчик отпустил его, пальцы тянуще заныли. Он ощутил это не сразу, будто это и не с его телом происходило. Он слегка только потряс ладонями и сжал-разжал пару раз кулаки – не это было главное. Щемящая радость постепенно заполняла всю его душу. Он нашёл девочку, он спас её. Самое сложное уже позади. Он смог, он с м о г! — Спасибо, — сказала она. — Чего же? — отмахнулся он. — Мы же друзья. Настоящие. — Вот за это и спасибо. Что настоящие друзья. Мальчик заледеневшими пальцами стащил с себя плащ и накрыл девочку. — Как же? — спросила она. — Ты ведь замёрзнешь. — Он ничего не ответил, да она и сама поняла, что сейчас бесполезно ему возражать. — Возьми фонарик у меня в кармане. Мальчик взял, и, когда зажёг его, глаза на миг пронзило ослепительной болью, точно он уже и забыл, каково это — видеть. Но зато когда он увидел собственные руки, собственный жёваный ботинок, надетый не на ту ногу, бледное, всё в синяках лицо девочки, её звёздные глаза и изломанное тонкое тело, он сначала потерял голос от счастья, а потом заревел от радости, сам понимая, как глупо выглядит. Девочка тоже морщилась от света. — Что же ты плачешь? — спросила она. — Нужно смеяться, а не плакать. — И крупные слёзы покатились у неё из глаз. Но плакали они недолго, нужно было двигаться дальше. Мальчик посветил фонариком и увидел, что вдалеке виднеются очертания какого-то района, правда, из самых бедных, одной из Свалок или чего-то вроде того. Мальчик думал, у него хватит сил дойти туда самому и дотащить подругу, но, видимо, он ошибался. Только казалось, что дома виднеются близко, на самом же деле сколько он ни шёл, цель всё не приближалась. К тому же у него ныли суставы пальцев после всех скольжений и перепиливаний, да и ноги всё ещё болели, и он едва не падал. Вдобавок теперь он был без плаща, хоть и в тёплом комбинезоне, и страшно замёрз. Да и тащить девочку за собой на льдине было занятием не из лёгких. Она, правда, помогала ему, как могла, отталкиваясь слегка ладонями от земли, точно подгребая. Но главная её помощь всё же была не в этом. Девочка будто понимала его чувства и заговорила, чтобы ободрить его — заговорила о звёздах, которых не было на небе, обо всём, что они непременно увидят, если только выживут. Она говорила о звёздной пыли и о шуме ракетных двигателей, о ярких хвостах комет и о сиянии Светила Цещ, если глядеть на него близко, о манящих галактиках и опасных чёрных дырах, и о том, каким маленьким и беззащитным выглядит Терш из космоса… Она говорила, и мальчик сам не заметил, как постепенно приблизились очертания домов. Потом в ушах у него всё зашумело, свет фонарика размылся в его глазах… Очнулся мальчик уже в больнице. Какое-то время им, естественно, пришлось провести там. Он сильно обморозил конечности, да и переломы нужно было вылечить. Состояние же девочки было ещё более тяжёлым. Долгое время им не позволяли даже видеться, и это обоих очень печалило. К мальчику, впрочем, и родителей не впускали, и в глубине души он был этому рад. В конце концов мальчику с девочкой всё же позволили увидеть друг друга, и сколько радости тут было! Они обнимались, пряча счастливые лица друг у друга на плечах, кружились по длинному больничному коридору, смеялись, плакали и говорили одновременно. Им о стольком нужно было поговорить! Про то, как девочка лежала одна, купаясь в боли, вспоминая невидимые звёзды. Про то, как мальчик прыгал по ледникам, будто бошриший, а пошири грызли его ботинки. А вот про звёзды, говорившие с ним, он решил ей не рассказывать. В конце концов, думал мальчик, это был просто дурацкий сон. Как же им было хорошо и легко на душе! Ведь теперь наконец всё снова стало в порядке, и как им было не радоваться этому – тому, что они живы, тому, что они вдвоём! Хотя всю жизнь потом мальчик хромал на левую ногу, всю жизнь потом девочке было больно поворачивать шею, но всё же они были счастливы. Когда же явились родители мальчика, радость его уступила место страху. Однако вопреки его ожиданиям они не принялись его отчитывать, совсем напротив. Они много о чём передумали за то время, что их сын провёл в больнице, и на многое пересмотрели свои взгляды. Болезненный ребёнок, которого они всегда считали ничтожеством, вдруг спас человека, совершил, по сути, подвиг! Неужто они оказались неправы? Впрочем, они бы никогда не признали это. Долго совещались родители накануне, долго спорили, но наконец приняли решение.\ — Ну что ж, — сказали они, — мы убедились, что на что-то ты всё же способен. Ты, пожалуй, можешь слетать в космос или чего ты там хотел, но только попробуй нас опозорить. Если первый раз пройдёт хорошо, и если будет шанс, что ты хоть как-то сможешь зарабатывать на этом, воля твоя — летай, нюхай свою пыль на здоровье. Но если не справишься и поймёшь, что ничего путного из твоих дурацких затей не выйдет, то засядешь за учебники, выкинешь все эти фокусы из головы и станешь инженером. Ты понял нас? — Понял, — дрожащим от радости голосом отозвался мальчик. В ночь перед первым полётом комнату его вдруг снова залил чудесный свет. Мальчик уже и не удивился почти, только обрадовался, хоть и не понимал, сон это был или явь. И гул тысячи тысяч голосов вновь заговорил с ним: — Что же, человек, ты вёл себя смело и обошёлся даже без нашей помощи. Нам нравится твоя храбрость и мы всегда честны, поэтому говори, чего бы ты хотел от нас, и ты получишь своё. Мальчик немного подумал и твёрдо сказал: — Ничего. Тогда, во тьме и страхе, я понял, что любой недостаток можно побороть, любую неудачу обратить в успех и с любым делом можно справиться, если стараться и не терять надежды. Так что мне ничего не нужно. Теперь я знаю и верю, что могу всё. — Ты мудр, — ответствовали звёзды. — Даже жаль, что ты исчезнешь так скоро... Что же, удачи тебе, маленький человек, во всех твоих больших делах. — Тут свет отхлынул и голоса замолкли. Мальчик всё ещё не знал, случилось это во сне или наяву, но это и не было важно. Он может всё, думал он, он может всё, и он заснул с этой мыслью и счастливой улыбкой. Их первый полёт прошёл безупречно, и мальчик обмер не от страха, а от восторга, когда вживую увидел бесконечность космоса, расширяющуюся перед ним, услышал рёв ракетных двигателей и почувствовал запахи звёздной пыли... или ему только казалось, что почувствовал? — Я же говорила! — шепнула девочка и толкнула его в бок, точно так же замирая от восторга и едва шевеля губами. — Я же говорила, что тебе понравится! Ему, разумеется, понравилось, но это слово не отражало и трети тех чувств, которые переполняли мальчика и теснили ему грудь. И когда он снова сошёл на Терш, покачиваясь от волнения, он понял, что именно этому он хочет посвятить всю свою жизнь. А девочка и так давно это знала. Им даже не потребовалось ничего говорить, они просто поглядели друг другу в глаза и всё поняли. Такое часто с ними случалось за всю их долгую дружбу. Мальчик, конечно, не переборол тогда свой страх раз и навсегда. Долго он ещё вздрагивал, глядя в тёмное небо, а на поширей спокойно смотреть не мог ещё дольше, даже на домашних. Но в космосе эти страхи отходили на второй план - на первом был сам космос. Хотелось бы сказать, что родители мальчика полюбили его и зауважали, но этого не случилось. Отношения между ними, однако, всё же улучшились, хотя бы потому, что сведены были к минимуму. Поняв, что мальчик твёрдо решил связать судьбу с космосом, они наняли ему учителей именно по тем предметам, которые были ему нужны, не сажали больше его в чулан и не делали выговоров. Впрочем, они его никогда и не хвалили, но внимательно следили за его успехами и часто рассказывали о них соседям и коллегам, втайне злорадствуя, что их-то готовящиеся стать простыми инженерами и конструкторами дети никаких подобных достижений не совершают. Когда мальчик и девочка совсем-совсем выросли, он стал учёным, изучающим звёзды, а она – испытательницей всякого рода летающей техники, особенно той, что была создана для космических путешествий. Девочка не забыла ужас, пережитый ею в пропасти, и хотела, чтобы такого никогда ни с кем больше не случалось. Они продолжали быть лучшими друзьями, настолько хорошими, что так и не поженились, хотя их родители, да и все вокруг явно ожидали этого. Мальчик и девочка просто любили друг друга по-дружески так сильно, что как-то ещё любить уже и не могли. И мальчик не раз увидел, как сияют звёзды, точно подмигивают ему, и не раз услышал, как шумят ракетные двигатели, и даже узнал, как пахнет звёздная пыль. Для каждого человека, говорил он и усмехался, когда его просили описать этот запах, он свой. И он сделался настолько известным учёным, его открытия произвели такой фурор в межпланетном научном сообществе, что поговаривали, будто сами звёзды открыли ему все свои тайны. Кто знает, может, так оно и было?.. Склайз замолчал и перевёл дух. Он не ожидал, что сможет вспомнить всю сказку целиком, да ещё и изложить её так складно, пусть и несколько сумбурно. Кажется, он очень многое упустил, а кое-что, должно быть, и добавил, но ему всё равно было сейчас так хорошо на душе, как давно не бывало. Не хотелось ничего делать, ни о чём думать... Следовало бы обеспокоиться этим, но сейчас он был слишком умиротворён. Из этого состояния его вывело неожиданное: — Хорошая сказка. Голос царманки был столь же пискляв и высок, но теперь он мог её понимать. Склайз вздрогнул. Почему тогда раньше не мог? Почему только сейчас? — То есть, ты понимала её? — переспросил он. Царманка утвердительно качнула головой. — С какого места? — С самого начала, как только вы начали говорить. Это было очень странно. Сначала я слышала только какие-то звуки шипящие, а потом они вдруг стали понятными... И когда Сарк переводил, это было так смешно, — она тихонько хихикнула в кулачок. — «Тётка родила двойняшек»! Так нельзя переводить, ведь правда? Она устремила на Склайза свои светлые глаза и уставилась, прямо и пытливо. — Правда, — согласился Склайз. Любопытно. Она помнит, как зовут Сарка, а вот Сарк её имя забыл. Впрочем, чего ещё от него ожидать? — Он ещё говорил, что этот мальчик из сказки похож на него, — заметила девочка. — И я тоже так подумала. Ну, что он и на меня похож тоже. И вы так тоже думали, правда? Ну, потому что вы так рассказывали... У вас даже глаза блестели, и вы так с душой говорили... Мне кажется, это такая специальная сказка, чтобы все думали, что она про них. А она на самом деле — про всех. Только хорошо, что не у всех такие родители, как у мальчика из сказки. Папа у меня иногда всякую гадость пьёт алкогольную, а мама ругается... иногда... часто, но зато в чулан они меня никогда не сажали! Ну, вообще говоря, — добавила она после крохотной паузы, — у нас нет чулана. А вы? — она снова повернулась к Склайзу. — Вы скучаете по своим родителям? — Я?.. — он даже растерялся. К нему редко обращались с личными вопросами, тем более, при таких обстоятельствах. — Ну конечно, скучаю. И по родителям, и по дому, и по... обычной жизни. Но есть кое-что важнее обычной жизни, понимаешь? Царманка немного подумала, сводя брови к переносице, а потом сосредоточенно кивнула: — Понимаю. А можете рассказать ещё что-нибудь? У вас очень хорошо получается. Я люблю слушать всякие сказки, но мама мне не рассказывает их никогда. Она говорит — есть же кассеты, их и слушай, но их у меня мало и так уже все надоели... А папа — он, может, и умеет, но ему всё время лень. А Кристина, это наша соседка, она со мной сидит иногда, говорит — смотри телевизор. Я и телевизор смотреть люблю, но хочется иногда... послушать. Чтобы вживую, понимаете? Вот вы когда говорили, по вам было видно, интересно вам самому или нет, и как вы ко всем событиям в сказке относитесь. И это интересно, почти как сама сказка. И совсем по-другому всё, когда кто-то прямо рядом рассказывает... Одинокая маленькая девочка, подумал Склайз. Такая же, как все. Такая же, как он в детстве. Глядя на неё, можно подумать, что царманцы не особенно отличаются от людей. Но они отличаются, и его задача — выяснить об этом как можно больше. Это только к лучшему, что у них установилось некое подобие взаимопонимания. Когда они встретятся в следующий раз, она охотно расскажет ему о себе и своей планете. — Сейчас уже поздно. Я слышал, что ваш день кончается, когда Светило Цещ заходит за горизонт, и, думаю, тебе пора спать. Мы обязательно встретимся ещё. — А Тсейра говорила, что нельзя, — вспомнила царманка. — Она... была не совсем права. Возможно, дело в том, что она сама не хотела бы встречаться с тобой. Но я-то очень этого хотел бы. Я ничего ей не скажу, правда. — Он же не то, чтобы неправду сказал. Кто знает, что на самом деле было на уме у этой Нарц? Не могла же она беспокоиться за царманку... Ну надо же, оправдывается перед самим собой. Склайзу стало смешно. Он поймал себя на мысли, что почему-то ему не очень хотелось врать этой маленькой царманской девочке. Она поняла сказку, в конце концов, в отличие от того же Сарка. Впрочем, что Сарк вообще мог понять? — Я помню Тсейру, — задумчиво сказала царманка. — Она хорошая. Она говорила, что это может быть опасно. Получается, она соврала? — Её нижняя губа задрожала. — Это очень плохо, когда врут. — Я не знаю, — вдруг вырвалось у Склайза. — Не знаю, правду она говорила или нет. Но вряд ли у тебя есть повод беспокоиться. Я не сделаю тебе ничего плохого. И не позволю ничему плохому случиться с тобой. Только, пожалуйста, не рассказывай никому о нас, совсем никому — ни родителям, ни друзьям. Царманка, судя по всему, почти нисколько не отставала от своих тершских ровесников. Конечно, Склайз мог и ошибаться, но ни по модели поведения, ни по речи девочка ничем не отличалась от обычного шестилетнего ребёнка. Вряд ли злобное существо, выдающее себя за ребёнка, смогло бы притворяться так искусно. Но сколь бы дружелюбны ни были дети варваров, взрослые вряд ли окажутся столь же... милыми? Девочка кивнула с глубокомысленным видом, маленькая морщинка пролегла меж её светлых бровей: — Да, я знаю. Мне Тсейра то же самое говорила. — Очень правильно говорила. И ты молодец, что запомнила столько чужих для тебя имён. — Я и как вас зовут помню! — похвасталась девочка. — Вы — Склайз, правильно? — Точно, — она и его запомнила, ну надо же. Многие из его дражайших одноклассников и фамилию выучить не удосуживались, а кто удосуживался, ей и ограничивался. Даже Кериш, его вроде бы товарищ по экспедиции, вечно называл его только «Цервишем» — то ли имени не помнил, то ли ниже своего достоинства считал его произносить. Зато вот Шесса, по крайней мере, всегда звала его по имени. Склайз считал, что это вполне неплохое начало. — А я вот, к сожалению, не знаю твоего имени. Сарк, к сожалению, тебя не представил. Он, кажется, вообще не помнит, как тебя зовут. — Меня зовут Ангелина Вениаминовна Томина, — с достоинством представилась девочка. — О, — еле выдавил из себя Склайз. — Это... просто потрясающее имя. — Лучше просто Геля, — тут же пояснила та. — Это вроде короткого варианта «Ангелина». — Приятно познакомиться, — Склайз снова сжал её маленькую потную ладонь, но на сей раз она не показалась ему такой уж противной. — Красивое имя. — Скользкое на слух, слишком гладкое, но оно, по крайней мере, короткое, и его будет просто запомнить. — Теперь, я полагаю, мне и моему... другу пора. Нас, должно быть, уже давным-давно хватились на ракете, а тебе уже нужно ложиться спать. — Я ещё не хочу спать, — пробормотала та, зевая и укладываясь обратно под одеяло. — Думай о сказке и постепенно уснёшь. Мне это всегда помогало в детстве, — с этими словами Склайз слез с подоконника и осторожно дотронулся до плеча Сарка. — Прости, но пора вставать. Потерпи чуть-чуть, а дойдём до ракеты — и ляжешь снова. Сарк приподнялся с дивана, недовольно что-то мыча и пошатываясь. — Ну я же спал, — забурчал он, протирая глаза. — Ну кто так к человеку относится? Разве можно человека посреди ночи будить? Это, если хотите знать, попрание прав человека... — Добрых снов, — вставил Склайз, воспользовавшись паузой в сонной речи о правах человека, и поспешно перелез через подоконник, затем помог Сарку, следя, чтобы тот, всё ещё щурящийся со сна, не упал. Уже давно стемнело, и чужеродный царманский пейзаж со множеством зелени и длинными разноцветными коробками домов теперь казался почти знакомым. Отсутствие света точно смягчало всё, делая уютнее и роднее. — Мне кажется, что за нами кто-то следит, — нервно заметил Сарк, наконец почти проснувшийся. — Здесь как-то темно и страшно. — Ну, темнота нам не в новинку, верно? — Здесь какая-то особенная темнота, — пояснил Сарк всё с тем же надрывом. — Не такая, как дома. Опасная темнота. И в ней вполне может быть что-то... опасное. — Если даже там кто-то и есть, поджидает он явно не нас. Очень сомневаюсь, чтобы нас мог видеть кто-то, кроме этой де... — Склайз запнулся. Царманцы их видеть не могут. Следовательно, если кто-то всё же наблюдает за ними, то не царманец. Кнопка. — Мы не взяли ничего с собой?.. Скажи мне, что я ошибаюсь. Я ведь ошибаюсь? Ты же наверняка что-то захватил! — Увы, ты совершенно прав. У нас нет при себе никакого оружия. Я думал, мы просто идём полюбоваться закатом... Извини, я должен был об этом позаботиться. Кусты поблизости подозрительно зашевелились, и Склайзу показалось, что это он уже где-то видел. — Я надеюсь, что это мохнатый уродец. Таких тут много бегает, — пробормотал Сарк. — Я очень надеюсь, что это мохна... Кусты раздвинулись. Из них выглянул Кнопка, наставив автомат.