Мой любимый дядя.

Я быстро иду по направлению к метро. Ах да, у меня же нет проездного… И документов. Все это теперь в квартире у Сашки. Можно сказать, парень меня спас. Я знаю, я бы сдалась. Эти губы… Я все еще чувствую их огонь и вкус на своих. Я быстро стираю слезы тыльной стороной ладони и ускоряю шаг. Ненавижу себя. Ненавижу. Ненавижу за то, что полюбила его. Я останавливаюсь и тяжело дышу. Надо позвонить Оле и попросить забрать меня. Я так хочу домой… Почему-то сейчас я хочу к маме, сказать ей, как жалею, что уехала от нее. Прижаться к ее груди, поплакать. Да, я снова хочу плакать, потому что я ничего больше не могу сделать. Каждый мой нерв говорит мне вернуться обратно, к дяде, но я вопреки всему пру куда-то в неизвестность… — Простите, вы не дадите мне телефон, мне надо позвонить? — обращаюсь я к какой-то женщине, проходящей мимо. Благо, слезы из глаз не идут. Наверное, просто их уже нет. Мой организм уже не может выделять столько соленой жидкости, сколько я проливаю сегодня. Женщина быстро кивает и достает из сумочки телефон, я по памяти набираю номер сестры и безумно радуюсь, когда она берет трубку. Я ненавижу ее, но сейчас она — мое единственное спасение. — Алло? — Оля! — я сжимаю телефон в дрожащей руке. — Оля, забери меня. — Где ты? — голос сдержанный, но, мне кажется, радостный. — Я… я не совсем знаю… У метро «Лубянка», вроде, — женщина, давшая мне телефон, кивает головой. — Да, я точно у станции «Лубянка», — она что-то собирается сказать, но я ее перебиваю. — У меня нет документов, нет проездного и телефон без симки и скоро сядет. Оля, мне очень плохо, забери меня пожалуйста, я прошу тебя, забери… — Так, стоп, прекратили истерику, — нажимает она, я моментально замолкаю. Опять слезы в глазах накапливаются, я шмыгаю носом. — Где ты потеряла документы? — Я оставила их. — Где? — У Сашки. Просто мне срочно надо было бежать… — Так, слушай внимательно, — я закивала, словно она это может увидеть. — Сейчас ты возвращаешься за документами, потом едешь на вокзал, с которого приехала, там я буду тебя ждать. Когда прибудешь туда — позвони мне, ясно? — Ясно. Она отключается, а я отдаю телефон женщине. Она в ответ сочувственно улыбается, а потом идет дальше, я же стою у всех на пути под этим снегопадом и боюсь двигаться. Люди проходят мимо, задевают меня, спешат куда-то этим вечером. Сегодня день моего восемнадцатилетия. День, который должен был стать незабываемым в хорошем смысле. А в итоге я стою здесь, у метро «Лубянка», одна девчушка, мешающая проходить людям. Совершенно жалкая, в своем старом персиковом платье, с курткой в руках и с замерзшими коленками. На кого я похожа? На брошенного котенка как минимум. Я боюсь идти обратно. Боюсь встретить его. Боюсь его прекрасного лица, боюсь его губ и больше всего боюсь его прожигающего зеленого взгляда. Это мне не властно. Я боюсь и хочу. Я разворачиваюсь и иду обратно по уже знакомому пути к дому Сашки. Он все видел… И все слышал. Как я объясню ему то, что произошло? Я грустно ухмыляюсь. Видимо, я потеряла еще одного друга. Ах да, единственного друга. На ходу накидываю куртку, ежась от снега, который касается обнаженных плеч и скоропостижно тает. Оля… как теперь мне смотреть ей в глаза? Что мне чувствовать по отношению к сестре? Ненависть? Зависть? Почему-то мне все равно. Она невиновна, она ведь даже не знает о его любви. Единственная, кто виновна, это я. Бедная я, наивно считавшая, что когда-нибудь я получу его сердце. Я как бедная Лиза* — такая же молодая и невинная, как кажется со стороны, также отдавшаяся тому, с кем никогда не буду. Так может, мне и закончить стоит, как и ей?.. Если я остановлю свое сердце — я остановлю и эту любовь. Оно бьется из-за него, оно и остановиться должно из-за него. Я еще подумаю над смертью. Это сравнительное удовольствие. Я захожу в Сашин подъезд, поймав дверь за выходящим человеком. Я сначала испугалась, что это дядя, но тут же отбросила эти мысли. Это не может быть он. Он уже уехал. Наверняка подумал, зачем так париться из-за одной малолетки? И уехал. Точно, так все и было. Я нажимаю на звонок и долго жду, когда Саша откроет. Ночь пробирается в небольшое окошко на этаже и пугает меня. Страшно… Он может быть где угодно, и мне кажется, что я не могу скрыться. Наконец, парень открывает мне. Лицо его озадаченное и совершенно потерянное, но он, кажется, знает, зачем я пришла. Берет со стула в прихожей мои документы, которые он заботливо уложил в пакетик, и сует мне, потом неловко потирает шею, я же мнусь. Не знаю, что делать… Уйти? Просто так, взять и уйти? А с другой стороны, он наверняка и не хочет общения со мной. — Скажи мне только одно, — крайне растерянно говорит он. — Это все добровольно было? Ну там, отношения и прочее… Или насильно, как я сейчас видел? — Нет, — шепчу я, потирая лоб. Опять хочется плакать. — Все было добровольно с самого начала. Никакого принуждения. — Я рад, что хотя бы так, — он немного улыбается, но скорее от шока, чем от искренней радости. Он вообще ни в чем не виноват, а при этом всем оказался замешан в эту ужасную историю. — Вика, ты мой друг. Ты можешь жить здесь, если хочешь, это не проблема, — я отрицательно качаю головой, а на глаза наворачиваются слезы. Ах, Сашка, какой же ты хороший. — И это… ну, инцест… Знаешь, мне плевать. Ты не думай, что я из тех, кого можно так легко оттолкнуть какой-нибудь фигней, я просто… Я обрываю его своим объятием. Не знаю, почему я его обнимаю. Минутная слабость. Слезы стоят в глазах, но единственный раз за день это не слезы печали — это слезы благодарности. Если бы он сказал, что не хочет меня видеть, я бы точно прыгнула с крыши, забыв про все моральные принципы. Хотя яд я больше принимаю. Я вышла из подъезда в каких-то смешанных чувствах. Парень сказал, что мы можем продолжать общение, а также, что он хочет услышать эту историю, раз уж был свидетелем той сцены. Я его еще раз поблагодарила, а потом ушла. Друг даже дал мне немного денег на проезд до вокзала и сказал, на какую станцию метро нужно попасть. Вот она какая, чистая и искренняя дружба. Хорошо, что он у меня есть, думаю я, а сама почти бегу по направлению к метро — лучше уж один хороший друг, чем сотня идиотов, которые бросят тебя в трудную минуту. Я вошла в метро, в котором, несмотря на поздний час, все еще сновала толпа, села в вагон по нужной ветке и поехала. С каждым покачиванием поезда и треском колес, пробивающимся даже сквозь музыку из наушников, я все больше чувствовала, как хочу вернуться. Вернуться и забыть. Черт с ней, с этой фотографией. Он сказал: «Любил», — но ведь это прошедшее время! Хотя, может он и врал мне. Кто его знает… Несмотря на это, все внутри меня молило о возвращении — и душа, и тело. Я была словно нитью, привязанной к дяде крепко накрепко. И вот сейчас этот поезд отдалял меня от него, натягивал… В конце концов, я порвусь, как и любая нить. Будет ли это значить конец моих чувств?.. Сколько мой разум способен сознательно мыслить, столько я и люблю его — не раз уже повторяла, — но тем не менее сейчас вернуться для меня будет крайне нелогичным решением. Я люблю его, да, я безумно люблю его. Но все же я так вырывалась, так хотела убежать и бежала, чувствуя пульс даже в пятках, ощущая холод в коленках и касание падающего снега к плечам. Все это, весь этот день, не может окончиться хэппи эндом. Я уеду сейчас, уеду навсегда, порвусь, как нить, натянутая до безумия, и забуду все это. Всю эту сумасшедшую неделю забуду, забуду даже, что мне исполнилось восемнадцать лет. Забуду даже эту гнусную цифру. Таким образом я и его уберегу от Олиного заявления… Я поступаю правильно, уезжая. До вокзала я добралась нескоро, а, быть может, время просто так тянулось в моей голове. Я размышляла и размышляла, все время повторяя «Так правильно». В итоге я прижалась к холодной квадратной колонне, поддерживающей высокий потолок входа на вокзал, и опустилась вниз. Господи, убей меня. Пусть сейчас из-за этого угла выпрыгнет наркоман или, может, просто ненормальный, заколет меня ножом от нечего делать, пусть хоть выпотрошит или просто засунет нож в горло так, что я задохнусь или захлебнусь кровью, пусть сделает что угодно, как бы больно это ни было, но чтобы я умерла, и убежит. Прошу, пусть маленький обломок метеорита — очень-очень маленький, размером с меня, — пробьет эту крышу и упадет на несчастную девочку, прижатую к мраморной колонне, сжигая мои разбрызганные по ней же остатки. Пусть произойдет что угодно, что убьет меня. Тогда я хочу последние сорок дней перед оправкой в мир иной смотреть на него. На его реакцию, когда он узнает, что меня больше нет. Не существует. Была вот девочка Вика, ты ее трахал, хоть, наверное, и представлял другую, но эта была та самая девочка по имени Вика, которая твоя племянница, и которая, кстати, тебя очень сильно любила, так вот, она умерла. Его лицо в этот момент… Я хочу видеть его лицо, ощущать его эмоции. Будет ли ему больно? Будет ли он рад? Или ему будет и вовсе безразлично? А потом, на похоронах, что он скажет мне? Я сяду всем своим нематериальным существом на холодную плиту, обозначающую, что тут похоронена я, с точными циферками и фотографией на ней, сяду, и буду смотреть на него. Что он скажет тогда? Хоть бы не «Я тебя любил». Если он скажет это, когда я буду мертва, я непременно пожалею о всем том, что сотворила, а уж тем более пожалею о своей смерти. И даже если я попаду в ад, никакие страдания не смогут перебороть страдания моей бедной души — он сказал, что любит, но только мертвой мне. Какая драма. — Вика? — я поднимаю сонные глаза на голос, зовущий меня, и смутно узнаю в фигуре свою сестру. — Я же сказала позвонить! Я бы обняла ее в любой другой ситуации. Почему-то не хочу касаться человека, который был дорог моему дяде. Не знаю, почему. Может, я уже сошла с ума, окончательно и бесповоротно. — Привет, — я поднимаюсь. Позвонить-то я и впрямь забыла. Я не улыбаюсь; киваю ей в знак приветствия. — Как ты нашла меня? — Ты тут практически одна. Все остальные уже уехали. Наш «Сапсан»-то ушел! — с укором проговорила она, засовывая руки в карманы теплого пальто. Она красивая. Моя сестра действительно красивая, я всегда так думала. С длинными черными волосами, с синими папиными глазами, а лицо — точная копия моего лица, только выглядит она старше и более зрело. Милая, добрая, обаятельная и с чувством юмора — да она же идеал! После родов она стала еще и пропорциональной такой, фигуристой, а то до была вообще щепкой. И вот я вижу всю картину: она действительно во всем лучше меня, неудивительно, что так получилось. — Ну ладно, следующий через три часа, я уже купила билеты. Пошли. Она берет меня за руку и тут же одергивает свою. — Боже, да ты ледяная! — она прикладывает руку к моему лбу, я в это время ужасно хочу отпрянуть. Эти руки могли бы касаться дяди. Могли ласкать его, трогать, доставляя удовольствие, принося в его жизнь любовь и нежность — те чувства, что он приносил в мою. Эти руки он представлял вместо моих. Как больно! — Когда приедем домой, первым делом будем пить таблетки и горячий чай. Я тоже, наверное, меня продуло… Я молча иду за сестрой, даже не слушая, что она говорит. Она, видимо, очень рада происходящему. Я вернусь домой, как она и хотела, буду жить обыденно, учиться и… ну, в общем, вы знаете. Я уже говорила, что какой бы счастливой не казалась моя жизнь со стороны — она бы такой не была никогда. Ах да, не будет никогда. Сестра останавливается прямо передо мной, и я врезаюсь в нее от неожиданности, но несильно. Все это время я смотрела на свои ноги, раздумывая над происходящим, а теперь вопросительно смотрю на Олю. — Ты не голодна? — я сама задумываюсь. Голода, как такового, я не ощущаю, но все же, думаю, мой желудок уже не первый час попросту простаивает без дела. Я ведь ела только оладьи с утра. Я пожимаю плечами. Думаю, поесть все-таки неплохая идея. — Хорошо, я пойду в тот магазин, а ты постой тут, хорошо? Я киваю, а сестра, чуть улыбнувшись, идет по направлению к магазину с мигающей буквой в названии. Смотрю на свои ноги. Скоро буду дома. Всего каких-то три часа, а потом «Сапсан» умчит меня домой, как и примчал сюда. Помнится, тогда у меня были тоже смешанные чувства. Ох, этот поцелуй в поезде… Наверное, этот поцелуй был у него со мной. Мне так кажется. Тогда я понимала, как сильна связь между нами. И тогда, еще дома… И в его квартире… Почему же он смотрел на фотографию? Может, мысленно прощался с ушедшей любовью? Он ведь честно признался мне: «Да. Ты пра­ва. Пер­во­началь­ным мо­им же­лани­ем бы­ла она, а не ты, но за эту не­делю все из­ме­нилось. Я из­ме­нил­ся, по­нима­ешь?» Я отступаю на шаг, переводя взгляд на магазин с мигающей буквой в названии. Сестры нет. Без сомнения, я делаю все верно, уезжая. Но тем не менее, я всегда творила неверное — любовь к дяде, эта игра, секс… Все это — неправильно. Так какого черта я должна сейчас, в день, который я обещала себе забыть, творить что-то правильное?! Я отступаю еще на шаг. Моя любовь всегда была непоколебима. Я знала, если люди узнают о ней — они отвергнут меня. Но Сашка же не отверг! Да и Оля сохранила прежние чувства ко мне, если посмотреть со стороны… Я знала, что никогда не получу даже шанса. Но вот он, мой шанс! Неужели я так просто пропущу все, что было? Я ведь так безумно влюблена в него, что не могу отвязаться. Я нить, сделанная из резины. И сколько меня не тяни — я никогда окончательно не порвусь. Я хоть одной частью, но всегда буду привязана к своему дяде. А если меня отпустить — я тот час прильну к нему. Я делаю несколько шагов назад, отступая дальше от магазина, а потом бегу, увидев Олю на кассе. Нет, все-таки я люблю своего дядю. И это неизлечимо.