Ты был всех лучше для меня

Дима очень бы удивился, узнав о том, что Роман тоже очень часто вспоминает те годы. Вспоминает с тоской и нежностью. Ромка заприметил его ещё в первую неделю. Несмотря на то, что политех это почти мужское сообщество, а уж их «автохозяйка» — вообще мужской клуб, Дима Васильев очень выделялся. Он напоминал щенка, с удивлением и радостью узнающего этот мир. Весь такой чистенький, с ярко-голубыми глазами, русыми волосами с завитушечками на концах, подростковыми прыщами (и это в семнадцать лет!), он был похож на пасторально-фарфорового пастушка. Василёк, иначе и не скажешь. Уже ко второму курсу Роман понял, что Василёк, как подсолнушек, всегда поворачивает голову в его сторону, безошибочно находя взглядом в любой толпе. Он пару раз даже поэкспериментировал, прячась за спинами. Но Василёк упорно пялился в сторону именно тех «тучек», за которыми его «солнышка» и не было видно. Ни для кого ещё, кроме матери, Роман не был солнцем. Но если мама смотрела на Ромку с любовью и чуть жалостливо, то восторженное восхищение Василька вздымало и без того немаленькое Ромкино эго до звёзд. И хотя Димка ни с кем особо не общался, к нему время от времени подходил или подсаживался кто-то из студов, заводя разговор. У Ромы тогда внутри всё переворачивалось. Ему дико хотелось оттащить этого наглого хмыря, не дающего Васильку любоваться им — солнцем. Может так это бы всё и тянулось дальше, но когда, на очередном дне граненого стакана, к нему подкатила симпатичная девчонка и попросила познакомить с Васильевым, вот тогда он почувствовал реально надвигающуюся угрозу. Ведь если из того огромного количества на все готовых парней эта девица выделила Димку, значит пришёл он — большой кабздец. Нет, нельзя сказать, что ощущение оформилось в чёткую мысль: «Его у меня уведут!» — но в душе истошно заголосил «Аларм». И тогда Роман с упорством и цинизмом прожженного беспризорника, каковым он в принципе и являлся по причине безотцовщины и вечно занятой матери, стал защищать свою территорию. Всё оказалось на удивление просто. Сначала соседство по комнате, потом — дружба и уже через полгода Димка у него разве, что с рук не ел. Только Ромке этого было мало. Нужно было заставить понять Василька, что он только Ромкин и ничей больше. Идея была. Решимость была. Не было практических знаний по воплощению идеи. Нет, с бабами Ромка мутил с четырнадцати, ну, ладно, по-серьёзному, с пятнадцати, а вот с пацанами… Пугать Димку он не хотел, тем более что девки из Ромкиного прошлого были все оторвы и лучше него знали — куда и как, а тот, кажется, был ещё девственником во всех смыслах. Почему-то от этой мысли Роману стало хорошо, и он самодовольно ухмыльнулся, но потом настроение опять сдулось. Ромка понимал — нужна прелюдия. А вот какая прелюдия может быть у пацанов — кто знает? «Начнём с поцелуев... а вообще, бухло — охрененная прелюдия...» И на свой девятнадцатый день рождения Ромка подарил себе Василька. Объявив, что отмечать они будут только вдвоём: «…и пошли все…— надоели», — он принялся активно спаивать Димку, не давая ему как следует закусить. Первый тост Василёк произнёс чопорно, с пафосным официозом. На втором — он уже глупо улыбался, но говорил еще внятно. Третий тост уже был пьяно-дружеским: «Я тебя л-любл-лю, ты мне кык брат…» — заплетающимся языком. А уже пятую Ромка предложил выпить на брудершафт, на что порядком окосевший Дима лишь кивнул головой. Но, к сожалению, он тут же протрезвел, видимо от неожиданност - ведь Ромка вместо того, чтобы чмокнуть, засосал его до гланд. Перепуганный такой активностью, Дима стал усиленно мотать головой, отбиваясь руками и ногами. Ромка неохотно, но прекратил, однако руки за Димкиной спиной сжал посильнее. — Димась, ну чё ты ломаешься как девочка-целка? Думаешь, я не вижу, какими глазами ты на меня смотришь? — Ромка старался, чтобы голос звучал дружелюбно-обиженно, хотя его просто трясло от возбуждения. — А я с-с-смотрю?.. — Димка видно так растерялся, что даже перестал отпихиваться. Ромку поразил его тогдашний взгляд. Действительно поразил, в самое нутро. В существование души Рома не верил, а «пронзенное сердце» — это для романтических дурочек. Но взгляд Димкин он запомнил навсегда. Испуганный, но мужской. Отчаянная отвага или отважная отчаянность? Кроме испуга и удивления, в том взгляде было столько обожания, что Ромка понял, он сделает, что угодно, но не отпустит. — Ещё как, Василёк! Глазами жрёшь, слюной захлебываясь, — хохотнув, Ромка стал вытворять губами и языком всё, на что способен. У пьяненького Василька разговоры и обиды просто выдуло из головы, и он тихо оплыл в Ромкиных руках. А на следующее утро его уже будили бестолковыми поцелуями и ласковым: — Рома-а-аш… ну, Ромашка, вставай! Опоздаем! Именно воспоминания о тех днях и заставляли Романа испытывать стыд и вину… за желание разнообразия. Только эти чувства он старательно подавлял. Даже не так. Роман тайком искупал вину подарками и жарким сексом, после этого полагая, что Васильку не на что жаловаться.