Ты был всех лучше для меня

Уже с автовокзала он позвонил домой, в Николаевку, предупредив, что едет. Необходимости в этом не было никакой, отец всегда был дома, зато Дима отрезал себе путь к отступлению. Хотя до боли хотелось передумать и вернуться, оставив всё как есть. Отец встретил его у автобуса, и они крепко обнялись. У Димы защемило сердце. За эти пять лет, что прошли со смерти мамы, отец очень сильно сдал. Сидя на просторной веранде и с удовольствием уминая окрошку, он слушал отца, неторопливо рассказывавшего новости, накопившиеся за пять лет. Новостей было немного — почти вся молодёжь из села уехала, а у оставшихся доживать свой век дедушек и бабушек жизнь текла размеренно. — Ну, а ты как, сынок? — Да нечего рассказывать. Всё так же — живу, работаю. — Когда же ты женишься? Внуков видно и мне не понянчить… — отец тяжело сглотнул и не стал продолжать тему — слишком тяжело. У Димкиной матери перед смертью прямо навязчивая идея была — внук или внучка. Она беспрерывно вязала пинеточки, гусарики, кофточки, штанишки, шапочки, примеряя их на игрушечного медведя — Димкиного ровесника. — Вот когда такую как мама встречу… — Э-эх, такие — раз в сто лет рождаются… Отец грузно поднялся, достал бутыль с самогоном, плеснул по чашкам и, они, молча, не чокаясь, выпили. — Ты ешь давай. У нас, сам знаешь, все натуральное, без этих добавок, как их там, ГэМэНО? — ГМО. — Один чёрт. Вот скажи, что это за картошка такая гэмэно, если её даже колорадский жук не жрёт? Нам фермер как-то привёз ведро на развод. Посадили. Нашу-то по три раза в день обхаживали, все равно одни будылки остались. А та колосилась, хоть бы хны. Жук её стороной обходил. Так бабки ту картоху повыдергали и сожгли, да ещё крестились при этом. Димка посмеялся, но своя логика в этих рассуждениях была. Потихоньку разговор зашёл о деньгах. Отец отмахнулся: — Сколько нам старикам нужно? Памятник ты матери хороший справил, даже красить не нужно. По дому мелочи разные я сам делаю. Пенсии хватает, да и ты — вон сколько присылаешь. Опять же всё своё, непокупное. Ты вот если помочь хочешь, покоси баб-Мане лужок, ей самой уже трудно, а зимой корову кормить нечем будет. Дима покосил. И всё оставшееся время ходил по чужим дворам: косил, подправлял крыши и печки, укреплял заборы и загородки, даже огород окучивал. Отец сиял от гордости, нахваливая товаркам рукастого сына. А через пару недель Дима затосковал. По Роману, по работе. Отец сразу это понял, и стал неуклюже его выпроваживать: «Езжай, поди и на работу пора, и с нами стариками нечего сидеть». В свой прошлый приезд Дима так остро не чувствовал тоску. Да он тогда вообще ничего не чувствовал — оцепенел. И даже не от горя, от изумления: «Как же так? Как это — мамы больше нет?!!» А позже его начал мучить стыд: он слишком был занят Ромкой и родители, самые любимые люди, оказались где-то на периферии его жизни. Ведь он даже с Ромкой их не познакомил: побоялся. Нет, он, конечно, не собирался выкладывать всё, как есть. Но как с лучшим-то другом — можно было! А Димка элементарно струсил, боясь, что Ромаш в их деревне будет выглядеть как райская птица в курятнике. Что сам Ромашка будет брезгливо кривиться от деревенской простоты на грани бедности. И ему, Диме, будет стыдно вдвойне: перед всеми — за Ромку, перед Ромкой — за нищету родителей. А ведь они не были нищими, просто очень бережливыми, и экономили на всём, по их мнению, не нужном, ради Димы. Длительность и тряскость поездки не давала уснуть. Зато Дима, наконец, всё для себя решил: «Если Ромашка по-настоящему скучал и ждал, всё забуду. Если без меня вполне неплохо жил — нужно это заканчивать». Принятое решение положило конец тому душевному мазохизму, с которым он всё это время перебирал свои недостатки и достоинства неизвестного Ежа. В итоге, Дима всё же заснул, улыбаясь во сне просветленно и несколько предвкушающе.