***
Он уснул быстро, почти мгновенно – она же, распаленная его страстью, еще долго лежала без сна, тайком разглядывая лицо на подушке рядом: к высокому упрямому лбу прилипли завитки волос, длинные ресницы еще больше затемняли и без того темные круги под глазами; смягчились острые скулы и породистый профиль с легким изломом на носу, разгладился едва заметный веер первых морщинок у глаз… Сон сделал точеные, чеканные черты мягче, нежнее и стер с любимого лица выражение глубокого страдания, которое резало ее больнее ножа. Очень легко, опасаясь потревожить, Элена коснулась колючей щеки, и Гай дернулся и что-то невнятно забормотал в полусне. Она тотчас убрала ладонь и даже, удерживая себя от соблазна, повернулась на другой бок, когда ее мужчина сонно потянулся, требовательно забросил на нее тяжелую руку и, сгребая в охапку, притянул к себе, прижав спиной к своей груди. Она коротко вздохнула: этот неосознанный собственнический жест сэра рыцаря был для нее красноречивее любых слов. Согревшись в его руках, она наконец-то уснула – и потому не увидела, как с первыми лучами солнца Гай нехотя приоткрыл один глаз, другой; обнаружил ее в своих объятиях, и лицо его озарилось светлой и такой непривычной для него улыбкой. Как и было условлено накануне, Балиан ожидал его в покоях, отведенных Сибиллой для Тиберия. Теперь, в отсутствие марешаля, его кабинет остался в полном распоряжении барона д’Ибелина. На столе Гай разглядел уменьшенную копию городской стены с участком старых северных ворот, а еще две белые и две черные ладьи из королевских шахмат. Фигуры заменяли барону условные осадные башни и требуше противника. – Они будут прорываться здесь, – вместо приветствия Балиан указал на макет. – Стена в этом месте новая и более слабая, и Саладин знает об этом не хуже нас, поэтому бросит на этот участок все силы. – Что человек, которого я послал к тебе? – так же без приветствия спросил в ответ Гай. – Элена подтвердила в нем твоего приятеля Ламберта. – Сэр рыцарь удивленно вскинул брови, но промолчал. – Он сделал свое дело, и я отпустил его вместе с Тиберием до Кипра. Хочешь взглянуть на результат? Они спустились в один из подвалов дворца. Балиан отпер мощную, окованную железом дверь, поднес факел ближе к темному проему, и Гай разглядел в глубине маленького мрачного склепа неприметные, запечатанные королевским сургучом бочки. – Десять? Так мало? – пересчитав их глазами, разочарованно выдохнул он. – Этот твой Ламберт согласился продать лишь половину своего секретного вещества. Перед тобой все, на что его хватило. Гай потянул носом воздух: в подземелье пахло затхлой сыростью и еще чем-то знакомо едким. – Он сам смешивал состав? – С ним были два помощника, которые подносили ингредиенты. – Надеюсь, они оба еще в Иерусалиме? – хмуро поинтересовался сэр рыцарь. – Не хотел бы я, чтобы бедолаги попали в руки к Саладину. Балиан снисходительно улыбнулся, впервые за последние сутки: – Они оба в городе, более того – один из них стоит сейчас перед тобой. – А второй? – не унимался Гай. – Со мной был Альмарик, он отказался уходить с Тиберием, – барон примирительно похлопал друга по плечу. – Ты написал «строго секретно, дело государственной важности» – я исполнил все, как ты просил. Может быть, теперь объяснишь, на что я потратил приличную сумму золотом из королевской казны? – Это «греческий огонь», если ты слышал о подобном. – Что-то слышал… Вещество невиданной разрушительной силы? – Именно. Ламберт что-нибудь говорил о его концентрации и мощности? – Он не вдавался в подробности – сказал лишь, что одной бочки хватит, чтобы сравнять с землей королевский дворец со всеми примыкающими постройками. Гай еще раз пересчитал бочки, словно надеялся, что ошибся. Увы, их по-прежнему было всего десять. – Он все твердил о Господнем благословении своих трудов и изысканий и взял с меня клятву, что мы не станем использовать это открытие как оружие, – нарушил его размышления Балиан. – И ты поклялся? – Впрочем, он мог и не спрашивать. – Конечно, иначе он не хотел приступать к работе. Гай укоризненно посмотрел на друга: – Балиан… Кровь Христова, зачем нам это, как не в качестве оружия?! – Я дал ему слово, – твердо отрезал барон. – Я понял, – Гай обреченно вздохнул, – уговоры бессмысленны. Господь с тобой, пусть это останется здесь. Всевышний даст нам знать, как лучше использовать благословение Его. Они вышли из склепа, Балиан запер дверь и повесил ключ обратно на шею, спрятав его под кольчугу и сюрко. – Говоришь, у нас пять дней? – сурово уточнил он, когда оба поднялись во внутренний дворик дворца. – Около того, – так же сурово отозвался Гай. – Я так понимаю, ты собираешься драться. – Саладин ждет, что я поднесу ему ключ от города на золотом блюде – так он сказал тебе? – спросил барон, на что Гай помрачнел лицом и утвердительно кивнул. – Поскольку я не намерен этого делать, все, что нам остается – защищать город. Мы должны продержаться хотя бы пару дней, только тогда султан согласится выслушать встречное условие. – И каково оно будет? Ты же понимаешь, что царствованию Сибиллы пришел конец. – Она не просила меня удержать ее корону – лишь спасти людей, оставшихся в городе. – У султана три тысячи пленных, – напомнил Гай. – Если ты хочешь прибавить к жителям Иерусалима и их жизни, нам придется поломать голову над тем, чем бы припугнуть великого Саладина. – Будет день, будет и пища, – отозвался Балиан. – Пока же я должен собрать и сосчитать тех, кто встанет на крепостные стены рядом со мной. – Я ожидал увидеть Тиберия и его мальтийцев. – Тиберий покинул Иерусалим незадолго до твоего возвращения. Султан прислал ему личный ультиматум: его жизнь, жизнь супруги и его личной кавалерии в обмен на марешальские регалии. – И ты не пытался отговорить его? – Гай не верил своим ушам: чтобы Тиберий, граф Триполи, последние двадцать лет бессменный военачальник Иерусалима, так просто оставил свой пост в угоду врагу? Балиан невесело покачал головой: – Пытался, друг мой – и знаешь, что он ответил мне? – Гай сурово сдвинул брови, страшась этого ответа. – Что отдал Иерусалиму всю жизнь, целиком, считая, что сражается во имя Господа, а оказалось - за золото и земли. Что спустя двадцать лет понял это со стыдом, – барон выразительно заглянул в синие глаза друга, – и что для нас нет больше Иерусалима. Посовещавшись, они разделили обязанности. Балиан взял на себя укрепление стен и расчет поля предстоящей битвы, Гай же занялся тем, в чем смыслил больше залпового огня: холодным оружием. За десять лет службы во Франции он побывал в разных переделках. Его сюзерены чаще штурмовали замки, нежели держали в них оборону, и потому по части осады он был почти несведущ. Барон выделил ему в помощники одного из кузнецов - самого, на его взгляд, толкового - и отдал в полное распоряжение оружейные склады королевского дворца. Никогда еще Гай не видел столько клинкового оружия в одном месте – но уже спустя пару часов понял, что рано обрадовался. Памятуя первого господина, барона Османа, и его наставления по распознаванию пороков ковки металла, он начал с мечей и кинжалов и признал большую часть из них непригодными для ведения длительного ближнего боя. К вечеру общими усилиями сэр рыцарь и его подручный набрали всего сотню стоящих мечей, и Гаю оставалось утешать себя тем, что впереди у него есть еще хотя бы три дня. Так и вышло. Все последующие дни он проводил в оружейной, куда по распоряжению Балиана начали стягиваться будущие защитники города: вчерашние торговцы и ремесленники, солдаты и пилигримы, старики и мальчишки - в ополчение принимались все. Каждому из них Гай давал советы по выбору оружия, помогал подобрать меч по руке и кольчугу по росту и пытался сказать хоть пару ободряющих слов. Последнему его научила Элена: возвращаясь после тяжелого дня в заветную спальню, он падал от усталости, и она едва ли не силой заставляла его поужинать, принять ванну, разминала зажатые в камень плечи, утешала, шутила, подбадривала. И любила. Неизвестно, откуда брались силы, но каждая их следующая ночь была жарче предыдущей - словно в эти последние отведенные им часы они не могли насытиться друг другом, - а после, утомленные страстью, лежали в обнимку и просто разговаривали. Точнее, говорил один Гай. Перебирая ее длинные волосы, он накручивал на пальцы, на запястья кольца из локонов и впервые в жизни рассказывал о детстве, о юности, о верности и предательстве, о рухнувших мечтах и надеждах, о проданной в замужество сестре, о людях, которым служил, и людях, которых ненавидел. Она слушала внимательно и чутко, понимая, как нужно и важно ему было высказать все, что скопилось внутри. Иногда задавала вопросы, иногда закрывала поцелуем рот, слыша в голосе боль и разочарование. За поцелуем следовала ласка, сначала нежная и утешающая, после требовательная и откровенная, и вот уже они снова сплетались телами, и снова любили друг друга – до опустошения и падающих с небес осколков звезд. Несколько часов сна без сновидений, уже ближе к утру – и опять он уходил в оружейную, а она к королеве, помогая ей и Зехре с подготовкой бинтов и корпии. Так минуло еще три дня и три ночи, и к исходу последней, на рассвете, поднявшись с бароном на городскую стену, Гай заметил на горизонте размытый силуэт. Балиан тотчас припал к окуляру трубы, с которой не расставался все это время. – Они здесь, – сдержанно сказал он. Гай пригляделся: вдали, на холме, в лучах утреннего солнца, красовался одинокий всадник с султанским штандартом в руках. – Лишь один человек, – пытаясь успокоить больше себя, чем друга, возразил он. – Нет, – качнув головой, отозвался Балиан, указав на стремительно растущее за спиной всадника облако пыли, – они здесь.Глава 9
21 августа 2015 г. в 10:20
За занавесями послышалось тихое журчание – служанки наполняли водой стоявшую там ванну. Пару недель назад их таинственная госпожа категорически отказалась посещать королевскую купальню. В тот же день в комнаты Элены доставили большую круглую емкость красного дерева, похожую на огромную лохань. Не абиссинский мрамор, но в разы меньше опасности нарваться на нежелательную компанию, утешила себя Эль. Зато сегодня эта уединенность оказалась как нельзя кстати: ни на какие богатства мира она не променяла бы ощущение мокрых завитков, текущих сквозь ее пальцы…
Тепло внизу живота полыхнуло болезненным огнем, и она заставила себя оторваться от мужчины на диване. Отставила кувшин в сторону, поднялась на ноги, улыбнулась и кивнула в сторону занавесей.
– Ванна готова, мой господин, – протянула руку, чтобы помочь ему встать.
Гай вздохнул и опустил ресницы, пряча вспыхнувший в глазах блеск.
– Я рискую уснуть прямо в ней, – притворно разочарованно заворчал он, ухватившись за протянутую ладонь и нехотя поднимаясь следом. – Но если ты настаиваешь...
Конечно, она настаивала – шутливо затолкала его в купальню, задернула за спиной занавеси, огляделась. Наполнив ванну, догадливая черноглазая служанка предусмотрительно расставила повсюду зажженные светильники, и теперь в воздухе плавали густые ароматы благовоний, а на расписанных восточными узорами стенах плясали загадочные огненные блики. Не дожидаясь ее помощи, Гай порывистым движением стащил через голову широкий камиз, многозначительно зыркнув исподлобья, развязал пояс мешковатых сарацинских брюк, потянул их с себя… Эль вспыхнула и дернула подбородком, усилием воли отводя взгляд – иначе купание закончилось бы, не начавшись.
– Сейчас... одну минуту, – она почти насильно заставила себя вернуться в спальню за волшебной шкатулкой с маслами, которую в один из дней вручила ей проницательная Зехра.
Хвала небесам, уставший с дороги Гай не стал испытывать ее стойкость: уже из-за занавеси она услышала плеск и тихую сдержанную ругань. Подавила невольную улыбку – видимо, вода оказалась слишком горячей. Когда спустя несколько минут она неслышно отодвинула занавесь, ее взгляду предстала умилительная картина: раскинув руки и расслабленно прикрыв глаза, он полулежал в слишком маленькой для его шестифутового роста лохани и что-то мурлыкал себе под нос. Потянулся, блаженно выдохнул, на тонких губах мелькнуло подобие улыбки, и ей нестерпимо захотелось запустить пальцы в его гриву, запрокинуть эту упрямую темноволосую голову и зацеловать и острый, заросший колючей многодневной щетиной подбородок, и длинную шею с трогательно выступающим адамовым яблоком, и покрытую мелкими бисеринками пота яремную впадину...
– Не смотри на меня так, – не открывая глаз, сипло усмехнулся он. Не в силах сказать ни слова, она молча шагнула внутрь, открыла заветную шкатулку и достала из нее один пузырек, другой, третий... Это придаст ему сил, вспомнилось наставление старой сарацинки. Эль откупорила каждый, по очереди вылила их содержимое в воду, и купальня неожиданно наполнилась свежими, совсем как настоящими, запахами британского вереска, цветущих ноттингемских лугов и весенней шервудской листвы.
– Надо же, как дома, – еле слышно прошептал Гай, удивленно распахивая глаза. Вдохнул полной грудью, растерянно улыбнулся, перевел на нее темный, мерцающий бликами свечей взгляд и протянул руку.
– Иди ко мне, – сказал просто, но она только этого и ждала: сбросила шитую шелками накидку, подобрала подол нижней сорочки и осторожно забралась в лохань. Чуть поерзала, устраиваясь на его коленях. С глухим рыком Гай требовательно перехватил ее руки, бесцеремонно задрал сорочку до пояса и порывисто подался бедрами вперед, одним движением насаживая ее на себя. Она охнула, с готовностью принимая его; прикусила губы, вцепилась пальцами в руки, железной хваткой сжавшие ее талию... в высокие бортики лохани... во влажные, блестящие каплями ароматной маслянистой воды широкие плечи… ты мой, сэр Гай Гисборн, жарко выдохнула в распахнувшиеся желанные губы, уперлась ладонями в его грудь и в извечном порыве медленно и томительно качнулась ему навстречу… Элена-элена-элена, на выдохах шептал он – нараспев, в такт ее движениям, пока сильные руки жадно и требовательно гладили спину, ягодицы, поясницу, то помогая ей и ускоряя темп, то замедляясь и удерживая ее над собой. Теряя остатки выдержки, она задыхалась от нетерпения; сжимая коленями его бедра, рвалась навстречу – ближе, сильнее, глубже! Лишь бы вобрать его всего, без остатка, навечно - каждый вздох, каждый взгляд, каждый жест… каждую каплю, каждую клеточку кожи... До скрутившей все тело судороги, долгого протяжного стона и рухнувших на нее осколков вселенной.
Она боялась, что Гай действительно уснет прямо там, в лохани, но волшебная шкатулка Зехры творила настоящие чудеса: отдышавшись и придя в себя, он не только вымылся сам, но и вымыл ее – обстоятельно, дотошно, со знанием дела, не упустив возможности еще не раз довести до состояния полного и оглушительного оргазма одними только руками. Она уже не могла ни говорить, ни даже стонать – лишь призывно всхлипывала и, забыв об осторожности, стыдливости, прислуге, бесстыдно кричала в голос, когда ее в очередной раз накрывало пульсирующей россыпью звезд. Мир медленно переворачивался с ног на голову, потом снова на ноги; выжатая и обессиленная, она заново училась дышать, пока, имитируя безобидный легкий массаж, длинные чуткие пальцы утешали ее, снова и снова исследуя каждый миллиметр тела и с завидным упорством отыскивая все новые и новые чувствительные местечки — а отыскав, повторяли все заново, и она снова оживала, и снова выгибалась в спазме, и снова хватала губами воздух, и снова кричала, бранилась, стонала, рычала что-то бессвязное, пока ее мужчина довольно упивался ее стонами. Она грозилась мучить его – на деле он мучил ее и получал от этого нескрываемое удовольствие.
– Не пора ли выбираться, моя госпожа? – сжалившись над ней, наконец прошептал он, уткнувшись носом в висок. – Вода остыла. А кроме того, у меня есть и другие желания.
Пытаясь справиться с дыханием, она с трудом заставила себя сосредоточиться... ужин? Он говорил об ужине? Наверно, она произнесла это вслух, потому что в его голосе мелькнула удивленно-блудливая нотка:
– Ужин? Эм-м… не откажусь, хотя я имел в виду не его.
Она помнила лишь, что, цепляясь трясущимися руками за лохань, с грехом пополам перешагнула бортик остывшей ванной, чтобы снова оказаться в железном кольце объятий. Не дав ей опомниться, Гай выбрался следом, с легкостью подхватил ее на руки, в два шага донес до заваленного подушками дивана и уронил в самую их гущу. Мерцающий фиалковый взгляд выразительно пробежался по ее обнаженному, покрытому каплями воды телу.
– Я намерен просить прощения, моя госпожа – но это не слишком удобно делать в воде, – многозначительно выдохнул он, опускаясь в изножье дивана. Она не успела уточнить, о чем он, а его пальцы уже требовательно и цепко обхватили одну ее щиколотку, другую; горячие губы коснулись косточки, лодыжки, колена, поднимаясь выше и выше. Она жарко охнула и вцепилась в подушки, представив конечную цель дорожки из невесомых обжигающих поцелуев.
– О, Га-а-а-ай… – задохнувшись, застонала, когда он порывисто подтянул ее к краю дивана и забросил ногу себе на плечо. Не сегодня, моя госпожа, коснувшись ее лона, обжег в ответ его поцелуй. Она жадно выгнулась навстречу; дрожа, замерла, словно на ней натянули невидимую тетиву; судорожно сжала кулаки, до боли впилась ногтями в ладони – только эта боль еще удерживала ее в реальности, ибо остальное разлетелось вдребезги и внезапно перестало существовать, сосредоточившись в единственной, сокровенной, крохотной точке на ее теле, которую дразнили и терзали его губы.
– Я знаю, я виноват… Теперь простишь меня? – выдохнул где-то далеко его глубокий голос.
– Давно… простила… – всхлипнула от удовольствия она, падая на спину и обессилено прикрывая глаза. С трудом повернула голову, глянула сквозь ресницы - он опустился рядом, улегся на бок, утомленно притянул ее к себе, так что их лица оказались совсем близко, и еле слышно многообещающе прошептал:
– Сегодня у нас обоих был тяжелый день, и я позволю моей госпоже уснуть – но завтра, клянусь всем святым, тебе придется прощать меня заново...