Миссия выполнима 3: История рыцаря. Начало.

      Элена стояла на верхней террасе дворца, за занавесью, позади молчащей Сибиллы, и с замирающим сердцем смотрела, как Балиан д’Ибелин твердым шагом шел к городской стене. Собравшийся на площади народ послушно и благоговейно расступался перед ним – как расступался бы перед королем или самим Мессией. Тревожный взгляд выхватил темную гриву и широкие плечи в голубом сюрко королевской гвардии - следом за Балианом, шаг в шаг, закрывая собой баронскую спину, шел его друг.       – Ты должен сказать им что-то, – коротко шепнул в спину Балиану Гай. – Ты теперь их предводитель и их защитник, они ждут твоего благословения.       – Не лучше ли это сделать епископу? – не оборачиваясь, не слишком уверенно возразил через плечо барон.       – Балиан, кровь Христова! Что дельного скажет наш епископ? – сердито зашипел Гай, презрительно глянув на дрожащего в стороне первосвященника. – Не ты ли рассказывал мне, как он предлагал тебе тайно покинуть город? И теперь ты ожидаешь от него напутственных слов людям, большая часть которых, возможно, не увидит завтрашнего дня?!       Барон обернулся, поймал хмурый взгляд друга и, минуту поразмыслив, коротко кивнул.       – Будь по-твоему. Действительно - кто, если не мы?       Он поднялся на стену и повернулся к жителям города, жадно ловящим каждый его жест и каждое слово.       – Господь позвал нас защищать Иерусалим, – начал грозно, обведя глазами площадь, – и мы подготовились к обороне по своему собственному разумению. Не мы отвоевали город у мусульман, но нам теперь отвечать за него, – барон сделал паузу и, окинув строгим взглядом всех собравшихся, проникновенно продолжил: – Что есть Иерусалим? Наши святыни стоят на иудейском храме, который разрушили римляне, святыни мусульман – на наших святынях. Что более свято? Стены, мечети, Гроб Господень? Все давно решено за нас. – Он обернулся за поддержкой к другу, и Гай одобрительно кивнул. – Мы будем защищать Иерусалим – но не дома и камни, а всех вас, укрывшихся в городе!       Люди на площади зашумели, признавая его правоту.       – Барон! Барон! – заохал рядом епископ. – Но как мы защитим Иерусалим без рыцарей? – Он картинно заломил руки. – У нас нет рыцарей!       – Вы уверены? – сердито оборвал его Балиан, и взгляд его упал на юношу рядом со священнослужителем. Юноша, совсем мальчишка, смотрел на барона, восхищенно открыв рот.       – Назови себя, – приказал Балиан.       – Я слуга патриарха… – робко начал юноша.       – Ты был рожден слугой? – Юноша молча кивнул, и лицо Балиана преобразилось.       – На колени! – торжественно скомандовал барон ему и всем, стоящим вокруг. – Каждый, кто с мечом в руке, каждый, кто может биться – на колени! – Он порывисто обернулся – и с удивлением увидел, как стоявший позади него друг вдруг изменился в лице и подобно остальным благоговейно преклонил колено.       – Гай? – он непонимающе сдвинул брови. – Ты… что ты делаешь?!       – Я ношу меч и имя своего отца – но не его рыцарское звание, – не поднимая глаз, через силу едва слышно проговорил тот. – Я лгал тебе все это время, но ныне, перед ликом смерти, больше не смею лгать. Никакой я не рыцарь – всего лишь оруженосец, нищий нормандец без роду, без племени. Не более того.       Балиан посмотрел на коленопреклоненного друга долгим задумчивым взглядом, после потянул из ножен меч Годфри д’Ибелина. Широкий плоский клинок опустился на поникшее плечо.       – Кто я, чтобы судить тебя? Бастард и вчерашний кузнец? – выразительно усмехнулся он и заговорил громче, обращаясь уже к остальным:       – Будьте бесстрашны перед своими врагами! Будьте храбры, и Господь не оставит вас! Говорите правду, даже если смерть вам грозит! Защищайте слабых, держите клятву! – Балиан снова глянул на Гая – и наотмашь ударил его по лицу рукой в тяжелой кольчужной перчатке. На тонкой, рассеченной ударом губе показалась алая капля крови.       – А это – единственная пощечина, которую ты стерпишь, – светло улыбнулся он. – Встань, сэр рыцарь! Встаньте, рыцари!       Медленно, один за другим, новонареченные рыцари поднимались с колен, и Гай читал на их лицах восторженное одухотворение – такое же, каким светился он сам.       – И что, – удивленно всхлипнул епископ, – теперь, когда вы назвали их рыцарями, они станут лучше биться?       – Да, – только и ответил барон.       Первый день прошел в затишье: многотысячная армия Саладина окружала город. Но вот стемнело, и на горизонте вспыхнул один робкий огонек, потом второй, третий, пятый. Огни приближались один за другим, их становилось больше и больше, густой ночной воздух прорезал свист летящих снарядов – и вот уже десятки, сотни, тысячи искорок в кромешной темноте палестинской ночи превратились в живой поток огня. Горящие снаряды падали на город, сметая все живое на своем пути, и, раскалываясь от удара оземь, осыпали защитников Иерусалима брызгами огненных искр. Несколько залпов – и вот уже внутренняя часть города была охвачена огнем. Пара снарядов угодили в приготовленные к ответной атаке метательные орудия.       – Воду сюда! Тушите требуше! – жестами указывал Гай.       – Они метят в первое кольцо городских стен! Все к стенам, очистить улицу! – перекрикивая шум и грохот, командовал Балиан. – Нет! – Он одернул метнувшегося к орудиям друга. – Мы не будем отвечать! Не сейчас – нужно выждать!       – Но чего?! – возмутился Гай.       – Доверься мне и скоро увидишь, – отрезал барон.       Залп следовал за залпом, город заливали потоки огня, но Иерусалим по-прежнему не подавал признаков жизни, и к середине ночи обстрел затих. Его сменили звуки бубнов и плясок: приняв молчание христиан за первый шаг к трусливой капитуляции, мусульмане праздновали удачное начало осады.       – Останься на стене, – коротко скомандовал другу Балиан. – Мы должны быть готовы ко всему.       Утро подкралось незаметно. Гай едва прикрыл глаза, чтобы немного вздремнуть – а над горизонтом уже поднималось багровое солнце, предвещая сэру рыцарю очередной и, быть может, последний день. Он сонно поморгал и удивленно уставился на построенное боевым порядком войско Саладина: десятки тысяч воинов, как по команде, опустились на колени и, повернув лица к востоку, произнесли молитву.       – Утренний намаз, – глухо сказал за его плечом Балиан. – Сейчас начнется.       Ряды разомкнулись, и один из всадников вывел под уздцы ишака, на котором задом наперед восседал связанный и полуголый, прикрытый одной только ослиной шкурой Ги де Лузиньян, вчерашний король Иерусалима. По строю сарацин пронеслись глумливые смешки.       – Он хочет сломить наш дух, – жестко процедил Гай, провожая взглядом развенчанного государя.       – Ему это не удастся, – так же жестко отозвался Балиан.       Султан подал знак, в бой двинулся авангард войска – пехота, лучники и осадные туры, – и только теперь Гай понял смысл белых отметин, нанесенных Балианом на поле. Едва осадные башни пересекли первый ряд знаков, как барон скомандовал: «На четыре сотни!», - и выставленные по позициям уцелевшие требуше христиан дали залп бочками с горящей смолой. На три сотни в ход пошли камни, на полторы сотни на стене выстроились лучники, окатив наступающих градом стрел. Мусульмане не остались в долгу: прикрытые щитами, стрелки султана переждали атаку – и тут же вынырнули из-под щитов, вскидывая стрелы к кривым сарацинским лукам. Осадные башни двинулись к северной стене; через узкие бойницы можно было разглядеть, как сарацины окатывали своих штурмовиков водой. Их усилия были напрасны: на стене уже поджидали люди Альмарика. Стоило сарацинам опустить трапы башен, и в них полетели бутыли масла с подожженными фитилями. Обтянутые снаружи свежесодранными шкурами, неподвластными огню, изнутри туры оставались деревянными, и башни, как и находившиеся в них воины, вспыхивали, будто восковые свечи.       Тем временем к воротам подкатили таран. Собравшиеся перед воротами ополченцы с трепетом смотрели, как могучие створки содрогались под ударами вражеского орудия.       – Масло! – скомандовал Гай, и в ту же минуту на головы наступавшим сарацинам полилось горячее масло. – Огонь! – И залитый маслом таран, и все, кто был подле него, вспыхнули и занялись тяжелым чадным пламенем.       Саладин не ожидал сопротивления. Он был уверен, что город сдадут если не в первый, то уж во второй вечер точно. Но близилась ночь, а лишенный всякой рыцарской поддержки и мощи Иерусалим упорно держал свои позиции.       – Кто над ними? – отрывисто бросил он Имаду.       – Сын Годфри Ибелинского.       – Годфри? Годфри едва не убил меня в Ливане, – жестко перебил его султан. – Я не знал, что у него есть сын.       – Балиан д’Ибелин, ты видел его в Кераке, – осторожно напомнил Имад, сомневаясь в забывчивости своего господина. – А его вспыльчивый синеглазый друг неделю назад гостил у тебя в плену.       – Так этот мальчишка из Керака – сын Годфри д’Ибелина? Ты знал об этом – и отпустил его? – словно не услышав последних слов, сердито бросил через плечо Саладин, глядя на огни непокорного города.       – Так мне впредь не брать с тебя пример? – склонив голову, учтиво спросил Имад. Саладин одарил его строгим, но понимающим взглядом.       Еще один день осады близился к завершению. Обе враждующие стороны подсчитывали потери, перевязывали раненых и хоронили убитых. Пока султан распекал своего верного помощника, притихший Иерусалим тоже не спал. Балиан готовил очередное секретное оружие, Сибилла молилась и состригала волосы, а в одной из спален королевского дворца синеглазый рыцарь в конце концов сказал своей даме то, что давно собирался сказать.       – Ты изменила мою жизнь, – уткнувшись перепачканным кровью и копотью лицом в ее ладони, сдержанно и неожиданно счастливо прошептал он. – Не будь тебя, я не сорвался бы в Дамаск, а значит, пошел бы следом за Ги на Саладина и подобно тысячам других сложил бы голову в пустыне под Хаттином. Вместо этого я жив, я здесь, я рыцарь - и все это благодаря тебе.       – Молчи! – зажимая ему рот ладонью, испуганно всхлипнула Элена, чувствуя, как мерзко холодеет внутри. «Ну, вот теперь все», – раздался в голове знакомый усталый голос. Ты добилась, чего хотела, изменила его судьбу – теперь ты довольна? Знаешь, что будет дальше? Конечно, знаешь: он выберется отсюда живым, вернется в Англию и станет тем, кем станет. Или ты не думала об этом?       – Пожалуйста, молчи, – едва не плача, покаянно прошептала она, внезапно сознавая, что видит его сейчас последние минуты. Он покорно кивнул и спрятал лицо в ее колени.       – Люблю тебя, – выдохнул чуть слышно, точно опасался, что она услышит. А главное – что услышит он сам. ***       На третий день осады сарацины взялись за Иерусалим всерьез. Христиане заливали их кипящей смолой и забрасывали факелами и стрелами – но на месте павших тотчас вставали живые. Сотнями и тысячами, подобно муравьям, они взбирались по головам, по спинам, по трупам своих соплеменников на городские стены, и в какой-то момент на одной из башен Иерусалима взвился кроваво-красный штандарт, украшенный золотым полумесяцем – знамя Саладина. Балиан бросился к башне, в одиночку раскидал десяток сарацин; выломав древко, сорвал стяг, швырнул его вниз со стены и громовым голосом скомандовал:       – Огонь!       И снова Гай изумился дальновидности друга. Осадные башни подошли вплотную к стенам, и тут по команде барона из тяжелых арбалетов выпустили копья-болты, которые насквозь пробили обшивку осадных тур, застряв внутри каждой из них. Балиан дал отмашку, люди Альмарика сбросили противовесы – и грозные неприступные туры сложились, как легкие карточные домики, погребая под собой наступавших пехотинцев султана. Если бы Балиан мог увидеть удивленную усмешку, скользнувшую в этот момент по губам Саладина, он понял бы, что победил – не силой, но духом.       Все это время Гай был рядом, бессменно прикрывая собой друга, однако мысли его были далеки от места сражения. Накануне вечером Балиан отпустил сэра рыцаря со стены, позволив провести ночь с той, что стала его надеждой и утешением – но утром Гай проснулся в одиночестве. Смутно, сквозь сон, он помнил слепящий голубой свет… Приснилось ему это или все было на самом деле? Наверно, приснилось – откуда здесь взяться подобному? Он провел рукой по покрывалу рядом – и обнаружил пустую постель. Элена? Неужели она поднялась раньше него?       Казалось, ничто не предвещало беды. Накануне он осмелился признаться ей, и теперь в душе его было тихо и светло. Что ему Саладин, осада, погибель, если он любит – и любим? Не чувствуя в ее отсутствии подвоха, Гай спешно умылся, надел нижнюю сорочку, натянул стеганый гамбезон, набитый путанкой из конского волоса, и уже позвонил прислуге, чтобы ему помогли надеть тяжелую вороненую кольчугу двойного плетения, когда в комнату неслышно вошла Зехра. Одного взгляда на серое, лишенное всяких эмоций лицо старой сарацинки было достаточно, чтобы понять – случилось худшее.       – Элена? – выдохнул Гай и в ту же секунду не понял – почувствовал, что все кончено.       – Ее больше нет, – глухо ответила сарацинка.       Он удивленно потряс головой, не желая принять услышанное. Почему нет? Она ранена? Погибла? Но как… когда?! С трудом подбирая слова, Зехра начала говорить – и с каждым произнесенным словом Гай все больше и больше терялся. Что за глупости? Он не мог, не хотел верить. Нет, она не могла быть ни видением, ни чудом Господним – настолько была живой, настоящей, из плоти и крови! Он еще чувствовал ее руки, ее пальцы в своих волосах, ее жаркое дыхание и губы у виска, шепчущие ему неистово: «Помни меня! Запомни меня!»; чувствовал ее голодную страсть, с которой она отдавалась ему в каждую из последних ночей, и щемящую нежность, с которой после гладила его лицо и сетовала на вечно колючие щеки и заросший щетиной подбородок. Она виделась ему везде, всюду, в лице каждой встречной женщины, но главное – он чувствовал ее в себе, в груди слева, в том месте, где еще вчера было покойно, пусто и холодно.       – Я вам не верю, – исподлобья глядя на сарацинку, упрямо повторил он.       Зехра бессильно повела плечами.       – Это все, что я знаю, сэр рыцарь, – только и сказала она. – Не ищите ее, это бесполезно. Если будет угодно вашему богу, она сама найдет вас… когда-нибудь.       – Когда-нибудь? – эхом повторил Гай, чувствуя, как противно задрожало внутри. Зехра сочувственно положила на крепкое плечо украшенную татуировками руку.       – Как говорит ваше Писание – пути Господни неисповедимы? Кто знает, быть может, однажды придет тот день, когда вы встретитесь – в этом мире... или в мире ином?       И теперь, сражаясь плечом к плечу с бароном, Гай чувствовал, как из его еще живого сердца уходили последние человеческие эмоции. Он не мог разумно и связно объяснить ее исчезновение, но это не меняло сути дела. Она исчезла, оставила, бросила, предала его! Он открыл ей сердце и душу – как никому и никогда до нее – и что получил взамен?!       Первая волна сарацин схлынула, султан приказал отвести войска со стены, и защитники города получили долгожданную передышку. Гай обернулся на оклик Балиана, и ему тотчас бросился в глаза левый рукав баронского гамбезона, густо напитанный кровью, и тяжелая багряная струйка, стекающая по руке из-под кольчуги.       – Ты ранен, – глухо и жестко сказал он. – Я виноват, не углядел.       – Брось, ты не нянька, чтобы присматривать за мной, – измученно усмехнулся Балиан – и сдвинул брови, заметив мрачное выражение рыцарского лица. – Что-то случилось?       – Не сейчас, – упрямо не поднимая взгляда, отрезал Гай. – Не сейчас и никогда, ладно? – И барон решил благоразумно смолчать.       Сэр рыцарь довел своего друга до ближайшего монастыря, в стенах которого монахи и добровольцы устроили передвижной госпиталь. На мгновение ему показалось знакомым лицо коротко остриженной женщины, помогавшей одному из рыцарей. Надо же, ему что, теперь повсюду будут мерещиться то иерусалимская королева, то ее кузина-самозванка? Измотанный битвой Балиан позволил себя усадить, откинул рукав кольчуги и, стиснув зубы, через силу стянул разрубленную перчатку, открывая глубокую рану на предплечье. Гай молча присел рядом, уткнулся тяжелым взглядом в тонкие пальцы монаха, осторожно бинтовавшие руку барона – и сердце противно трепыхнулось при воспоминании о других, похожих.       – Прикажи разнести бочки Ламберта по подвалам городских мечетей, – неожиданно для себя самого сказал он, отводя глаза в стену.       – Все? – отвлекшись от боли в раненой руке, спросил Балиан.       – Все, кроме одной. Мы должны продемонстрировать Саладину мощь нашего тайного оружия, – продолжая сверлить взглядом каменную кладку, отозвался Гай.       – Но ты же дал слово! – напомнил барон.       – Я помню, – огрызнулся сэр рыцарь, – и я его не нарушу!       – Тогда что ты задумал? – в усталом голосе Балиана послышался интерес.       – Ты собирался выставить ультиматум султану. Самое время позаботиться о том, чтобы ультиматум твой не оказался всего лишь пустыми словами, – жестко заговорил Гай. – Мы еще можем выторговать у Саладина христианские головы, но если он не пойдет нам навстречу, мы взорвем главные мечети Иерусалима. Он собирался сравнять нас с землей – мы сотрем с лица земли все мусульманские святыни. – Он медленно поднял глаза, и барона прошиб его стылый пустой взгляд. – Это ведь не будет считаться оружием?       Балиан понимающе кивнул и полез под кольчугу, стягивая с шеи заветный ключ.       – Начните с Аль-Аксы! – успел бросить он в спину уходящему другу.       Пока Гай и несколько доверенных ему рыцарей занимались бочками, оставшиеся под руководством Альмарика люди сжигали трупы и укрепляли старые ворота. Балиан все еще был уверен, что рано или поздно султан вспомнит о слабом месте неприступной городской стены. Так и вышло: следующим шагом сарацин стал целенаправленный обстрел участка старых ворот. Каменные глыбы бились в стену, безжалостно кроша ее кладку – а за стеной тем временем Балиан говорил уцелевшим защитникам города свои последние, как ему казалось, слова:       – Когда эта стена падет, пощады не ждите. Если вы опустите мечи, ваши родные погибнут. Саладин не пощадит ни одного из нас – а значит, мы должны умереть достойно! – торжественно закончил барон и вдруг светло улыбнулся: сквозь толпу к нему пробирался его собственный бессменный защитник и друг.       – Я надеялся, ты останешься возле бочек, подальше отсюда, – негромко уронил он, принимая крепкое рукопожатие. Гай криво усмехнулся:       – И не надейся. Решил заполучить место мученика в единоличное пользование?       – Если со мной что-то случится, Ибелин твой, – заглядывая ему в глаза, твердо сказал Балиан. – Теперь ты рыцарь и, по моему благословению, барон Ибелин. Тебе нужен был дом – он у тебя будет.       Гай перевел стылый взгляд на дрожащую от ударов крепостную стену.       – Поручи его Альмарику – я не останусь в Святой Земле, – равнодушно уронил он, удобнее перехватывая меч.       – Поедешь замаливать грехи дальше?       – Нет, достаточно с меня молитв, – тонкие губы рыцаря тронула кривая болезненная усмешка. – Если Богу будет угодно оставить меня в живых, я вернусь на родину, в Ноттингем. Если же нет – так тому и быть.       – И что ты будешь делать в Ноттингеме? – осторожно спросил барон.       – То, что умею лучше всего: держать в руках оружие. Поступлю на службу к шерифу. Два года назад, перед отъездом сюда, я наводил справки из Франции: сэр Эдвард Найтон, шериф Ноттингемский – уважаемый человек, ставленник короля Ричарда. Как раз то, что нужно, чтобы сделать успешную карьеру.       – Значит, домой?       – Домой. Здесь меня больше ничто не держит. Ничто и никто.