Свистать всех наверх, ублюдки!

      — Возьмите меня! — отчаянно ныл я. Больше в пустоту, чем для кого-то, потому что огромные бородатые мужики, которые были выше меня на целые мили, так и продолжали толкать друг друга в мускулистые плечи и болтать на грубом жаргоне, не глядя под ноги. Я слонялся от фигуры к фигуре, даже не боясь, что эти громилы попросту уронят и затопчут меня: исполнение моей мечты не за горами! Спустя столько лет дело осталось за малым — нужно только, чтобы меня, наконец, заметили, чтобы обратили на меня своё прожжённое ромом и пивом внимание и оценили по достоинству превеликие, просто выпирающие во все стороны амбиции!       Крики чаек, эхом вторящие шуму волн в предрассветном багряном небе, будоражили до самых костей, перенося в ту особую атмосферу морского дела, которая долгие годы соблазняла меня, будто девушка втрескавшегося в неё по уши юнца. И вот эта «девушка», в конечном итоге, стоит передо мной в полупрозрачном пеньюаре: неправдоподобно огромный, потемневший от времени корабль трепетал парусами в сотне футов от берега.       Это моя болезнь. Стараясь сбежать от скуки, подстерегающей меня на каждом шагу в собственном доме, я переслушал сотни историй о приключениях и с самого детства неистово грезил о морских походах, штормах, штилях, об этом несравненном запахе солёной воды и свободы, которая была ограничена запретами родителей и стенами их имения. Разумеется, какие могут быть мысли о пиратстве и расхищении богатых торговых судов, когда ты — увы и ах! — сынок местного вельможи, спускающего эти самые торговые суда на воду. С утра и до вечера меня учили пресной экономике, почти безрезультатно пытаясь развить те навыки, которые пригодились бы в моём давно распланированном будущем. Не трудно догадаться, что над желанием заниматься несколько противоположной торговле деятельностью откровенно посмеялись. Когда выявил сие желание второй раз — выпороли. Но моя неусидчивая задница и несчастная спина не знали утешения.       Однажды мне даже посчастливилось сбежать с гвардейцами в настоящий морской поход, но те достаточно быстро обнаружили мою бесполезную тушу в трюме и вернули родителям, которые её (тушу) в очередной раз выпороли. Морские пехотинцы, разделяя мнение гвардии о моей сомнительной военной подготовке, отказали в принятии в свои ряды, потому что телосложение, возраст, рост и выдержка оставляли желать лучшего. А когда пехотинский командир притащил меня, рыдающего и молящего о принятии в его ногах, к родителям, те снова выпороли, провели воспитательную беседу и ещё раз выпороли, то ли для закрепления материала, то ли на всякий случай.       Но я не сдавался! Я потратил целых семь, чёрт подери, лет, чтобы найти тайную пристань, где причаливает один единственный пиратский корабль на всю южную часть Голландии.       Если быть до конца честным, то особо-то я и не искал, просто сбежал из дома с утра пораньше, чтобы помозолить глаза алой от кровавого рассвета водой, да додумался не высовываться, когда сомнительного вида мужчины высыпали на берег. Понаблюдав за этим сходом на сушу впервые, мне пришлось раздать все деньги, что я имел на руках, прибрежным рыбакам, которые наотрез отказывались рассказывать что-то за спасибо. Поначалу говорили мало и неохотно. Однако со временем, когда слава загадочного корабля приобретала всё больше гласности, необходимые знания по крупице собрались в нечто цельное.       С тех пор я не пропустил ни одной их высадки начиная с 1721-го года, я даже знал, как зовут их капитана. Таким образом, когда мне исполнился двадцать один год, только я знал, что это судно, замаскированное под «Святого Лаврентия», обычных торгашей с севера, является практически легендарным «Кровавым Левиафаном» с его жестоким и беспощадным командиром, Николаасом Роггеманом, который не знал ни одного поражения (по крайней мере слухи о них до Голландии не доходили).       Короче говоря, всё, что от меня требовалось теперь — это напроситься на палубу любым способом, а для этого было необходимо заинтересовать тамошнее «начальство», создать хоть какую-то интригу. И теперь, когда я так близко к исполнению своей мечты, права на ошибку просто нет. Я должен сделать это, чёрт подери, и желательно до рассвета, с наступлением которого встают мои родители и противная, просто категорически гадкая сестрица. Я должен!       Мой блуждающий взгляд в очередной раз скользнул по членам пиратской команды, и даже какая-то подстёгивающая обида засела внутри от разительного количества отличий, которые я успел отметить между собой и типичным морским волком. Ни тебе выдающегося роста, ни горы мышц, ни дюжей выносливости, ни даже интересной внешности — Господь явно отдохнул на мне. Я разочарованно глянул вниз, на своё нелепое туловище, и окончательно почувствовал себя жалким салагой: из ворота старой тельняшки заинтересованно выглядывали ключицы, ноги в подвёрнутых штанах по толщине не шли ни в какое сравнение с мощными ляжками моряков, да и мой вполне зрелый возраст подвергался сильному сомнению в этаком виде. В злобном недовольстве, чтобы хоть как-то исправить ситуацию, я сорвал с волос шнур, чтобы снова собрать на затылке лохматый хвост, который, однако, мало чем помог улучшению обзора — толстые, не дотягивающиеся до затылка тёмные пряди падали мне на лоб и ощутимо мешали.       —Ну, возьмите меня! — от отчаяния я осмелел в край и повис на мощном предплечье ближайшего моряка, чья борода была заплетена в жёсткую, будто проволочную, косичку, а мохнатые седые брови скрывали под собой верхние веки.       — Ба! Это что тут за козявка?! — взревел пират, обдавая меня запахом гнили и выпивки, которой они, должно быть, налакались перед сходом на сушу. Он играючи схватил меня за ворот потрёпанной кофты и поднял одной огромной медвежьей лапищей. — Это почему здесь такие щенки шляются, а?! — тряхнул он рукой, и в этот момент сердце у меня замерло. Поджав ноги, действительно будто щенок, я несколько оробел перед этим мясистым лицом, обрамлённым сальными патлами. — Ты чего здесь забыл?! Руз, а Руз! Ты только глянь! — мужик ещё раз встряхнул рукой над мостками, и ворот окончательно впился мне в горло. Я влип. Совершенно точно и бесповоротно влип.       Подошёл мужчина лет под сорок в широких замызганных штанах, которые были заправлены в высокие сапоги, без рубахи, темноглазый, с блуждающей, неоднозначной улыбкой на базарном лице. Мышцы перекатывались под толстой кожей и тонким слоем жирка, каким обрастают работники тяжёлого физического труда, забросившие своё дело. Он насмешливо ткнул в меня толстым сухим пальцем с обрубленным ногтем и загоготал во всё горло:       — Ты откуда такого достал?! Ма-а-ть твою налево! Ты как забрёл сюда, дохляк?! — смеялся этот Руз, а от смеха его, больше похожего на крик подавившейся куском рыбы чайки, у меня кровь взыграла в жилах. Все мысли вышибло из головы, и остались только неясные обрывки заранее заготовленных фраз, которые теперь превратились в кашу в моём потрясённом сознании. Меня трясло желанием немедленно выложить давно заученную речь. — А ну, как пристрелим его?! А?! Или чего повеселее придумаем?! — и он, дразня, унизительно пощекотал меня под рёбрами. — Ты чего припёрся сюда, глиста?!       — Возьмите юнгой! Пожалуйста! — прерываясь из-за передавленной шеи, почти прошептал я, чувствуя, как штаны, не перехваченные в спешке сборов ремнём, были готовы бесстыдно свалиться с моего пояса. Да. Вот тебе и интрига.       Моряки хором засмеялись, привлекая бурным весельем внимание остальной команды.       — Юнгой?! Это «Кровавый Левиафан», сопля!       — Я знаю! — сипло крикнул я, тараща свои и без того широко распахнутые глаза, а в мысли бочком прокрадывалось уже совершенно иное желание: бежать. Бежать к чёрту. С каждой минутой сердце колотилось все быстрее, так что я не успевал считать его удары, но судя по собственным рукам, я весь побледнел, и волосы на лбу склеил ледяной пот, так некстати прошибивший меня.       Пираты капитана Роггемана обступили нас, и, наконец-то, мои ноги коснулись полусгнивших досок мостков. А вокруг надрывались гоготом мужики, и от всех несло табаком и потом. Все они были чрезвычайно похожи и в то же время совершенно разные. Внутри меня всё перекрутилось, словно кишки узлом завязались, и дыхание перехватило.       — Возьмите… Юнгой… — бестолково бормотал я, пытаясь отдышаться и перестать выглядеть перепуганным ничтожеством, одним видом верещащим: «Отпустите, пожалуйста, меня мама, наверное, потеряла!». Я не имел ни малейшего понятия, сколько бы это продолжалось и чем бы кончилось — перед глазами уже давно стояли картины страшной пиратской смерти, от которых кровь стыла, и мне оставалось только заглядывать в беззубые смердящие рты, чтобы выловить оттуда хоть какую-то подсказку насчёт ожидающей меня участи. Промедление и непрекращающийся гомон душили надежду не только попасть на корабль, но вообще выжить. Сквозь плотное кольцо тренированных мужичищ не прорваться — смешно даже пробовать, пытаться скрыться вплавь от гурьбы морских разбойников — еще смешнее. Неопределенность сдавила сердце холодной рукой.       Вдруг к толпе пиратов присоединилась новая фигура. Это был достаточно высокий, широкоплечий господин в чистой свежей одежде, с длинными серебряными волосами, собранными в высокий хвост, начало которого скрывала треуголка из тёмно-коричневой жесткой кожи. Белоснежная блуза создавала образ благородного моряка, который непонятно каким макаром попал в сборище этих грязных мужланов. Узкие, но густые на французский манер усики придавали ему утончённости и даже какой-то элегантности, присущей обыкновенно молодым людям, хоть этому субъекту и было немало лет.       Я узнал его сразу, хоть и никогда не видел до этого момента, и даже не догадывался о том, как он выглядит. Он всегда оставался сидеть в своей каюте и не показывался на глаза, но, видимо, не сегодня. Это был сам Николаас Роггеман. Перед глазами стало темно, воздух прорывался в мои лёгкие с каким-то жалким свистом. Я чувствовал себя так, словно был неимоверно влюблен и ужасно напуган встречей со своим объектом воздыхания, словно мне было неловко за свое присутствие здесь, за себя самого, за всё то, что я сделал до этого момента. Я хотел одновременно провалиться сквозь землю и приблизиться к нему, дотронуться и остаться незамеченным. Восхищение, счастье, страх, раболепие.       Капитан окинул меня мрачным безучастным взглядом, бегло оценив, чего я стою, и почему его люди отвлеклись на моё присутствие, чуть наморщил нос и вальяжно, без интереса махнул на меня рукой в перчатке. Мне было известно, что это значило — убьют. Теперь точно убьют. Толпа стала медленно затихать и не торопилась устраивать публичную казнь на мостках, хотя многие положили потрескавшиеся от морской воды ладони на рукоятки притороченных к поясу сабель. Сердце в груди споткнулось и замерло.       — Как звать? — сухо и ровно спросил Николаас Роггеман, и я дрожаще вздохнул, не скрывая своего восхищения его голосом.       — Себ… — запнулся я, но смог совладать с собой. — Себаситаан Джакоба.       — Что забыл на этом побережье? — продолжил допрос капитан, одним взглядом указав на волнующийся брег, и коленки мои задрожали, будто меня поставили на сухой горох. Сглотнув пару раз, я собрался, вывел себя из этого дурацкого состояния и скрипучим голосом ответил:       — Я мечтал вступить в Вашу команду. Я знаю, что у Вас нет... — голос сорвался. — Нет юнги, он погиб на островах, где «Кровавый Левиафан» сражался с…       — Ты служил на кораблях? — прервали меня.       — Нет, но…       — Ты знаком с военным делом не понаслышке?       — Нет, но я…       — Ты причастен к разбою каким-то образом?       — Нет, но я же…       Меня окинули совершенно беспристрастным с ноткой брезгливости взглядом, глубоко вздохнули, будто ежедневно капитану Роггеману приходилось давать от ворот поворот всяким надоедливым соплякам, которые рвались на его корабль.       — Нет опыта, нет физической подготовки, нет выдержки, нет достаточной выносливости, зато есть бесконечно длинный нос, который ты суёшь туда, где тебе его безжалостно укоротят. Что, если тебя заслали? Зачем бы мне лишний рот на корабле?       — Я готов служить Вам и «Кровавому Левиафану», меня никто не засылал, я лишь хотел…       — Зачем мне лишний рот на корабле? — снова перебил он меня.       У меня не было ответа на этот вопрос. И снова тело моё окинули придирчивым взором, а я бесповоротно терялся даже не в самих волнах, а скорее в их шелесте и громогласном, как мне казалось в тот момент, шуме.       Вдруг капитан снова, с таким же кислым лицом, сделал жест рукой в перчатке, сопроводив это весьма странным, едва слышным приказанием:       — Руз, разверни-ка спиной.       В ту же секунду сильные мозолистые руки вцепились в моё плечо и крутанули всё тело целиком вокруг своей оси, разворачивая задницей к господину Роггеману. Через несколько мгновений, видимо, после еще одного приказания, развернули обратно и я, послушно, будто тряпичная кукла в хозяйских руках, стерпел придирчивый осмотр собственного живота, который седой мужчина обнажил, приподняв тельняшку. Потом большой палец капитана коснулся мой верхней губы, так что я почти отшатнулся, но всё же позволил ему приподнять её и осмотреть мои дёсны. Наконец, Николаас Роггеман брезгливо вытер этот палец о мою одежду:       — Без жалования, без права на сход на сушу и без права голоса, без еды в отсутствии работы. Иных условий нет. Или смерть. Я не потерплю, чтобы знающий о моём корабле расхаживал по землям Голландии, как и вообще по свету.       Меня хватил лёгкий удар, а голова сама собой мотнулась в широком кивке.       — Палацкий, в шлюпку щенка, — махнул рукой Николаас, разворачиваясь на каблуках сапог и двигаясь в сторону лодчонок. Позади меня возвысилась ещё одна новая фигура.