Свистать всех наверх, ублюдки!

      В подступающем к горлу страхе, жалея уже о всех словах, которые я бездумно бормотал, теряя эту тонкую нить понимания происходящего, я медленно погибал перед взором миллиардов злобных смеющихся глаз, отливающих алым от косых рассветных лучей. И даже когда чьи-то сильные руки, прежде нахально толкавшие к воде, уже совсем бесцеремонно подхватили подмышки, я не мог поверить в то, что это действительно, на самом деле случается. Столько лет это было лишь недосягаемой мечтой, сладкими грёзами, ночным бредом, что материальность происходящего подвергалась уж слишком огромным сомнениям. С чего бы пиратам "Кровавого Левиафана" принимать на борт этот до тавтологической тошноты надоевший "лишний рот"? Почему так быстро? Почему так относительно спокойно? Наверное, потому, что ко рту обыкновенно прилагаются две руки, способные делать ту работу, которая предназначена для молодых, проворных людей?       Впрочем, моя теория мгновенно пошатнулась, как только меня практически зашвырнули в лодку, а рядом попадали закупоренные бочонки с провиантом: с бочками обошлись куда нежнее, скажу я вам. Лодчонка зашаталась, и за борта её, вовнутрь, полилась мутная вода побережья, обдавая холодом мои ноги в кожаных башмаках. Но самое главное, что вместе с бочками в шлюпку спустились двое.       Первый был именно тот, благодаря кому я понял, что не руки являются главным инструментом настоящего работяги и пирата. Не то чтобы он был напудренным интеллигентом или на нём не было отпечатков тяжёлого труда, он не казался 'работником ума' и не имел вообще никаких особых отличий, помимо одного – просто он был безруким. Обе его верхние конечности заканчивались где-то на середине плеча, а рукава рваной блузы были завязаны узлом точно под обрубками. Однако, этот член команды не мало походил на морского волка, каких здесь было больше половины. Безрукому было лет под тридцать пять или даже сорок, его волосы, короткие и плешивые, клоками были то ли выстрижены, то ли вовсе выдраны, однако в теле сохранилась какая-то подростковая сухость и нескладность, и его откровенная инвалидность ни разу не мешала ему великолепно сохранять равновесие в качающейся на волнах шлюпке, в которой я уже распластался на спине вверх ногами, как перевёрнутый жук, не в состоянии даже сесть на пятую точку, так сильно меня мотало туда-сюда. Ноги этого субъекта были длинными и мускулистыми, и всё вокруг стало бессмысленным, когда этими самыми ногами он, не садясь, поставил бочки на дно так, чтоб они не раскачивали "судно". Моему восхищению не было конца и предела. Я даже руками их не подниму!       – Эй, балда, ты в море-то выходил? – насмешливо спросил безрукий, ровно садясь на подгнившую лавку. Я отчаянно закивал головой, пытаясь оправдать ожидания, которые, как мне казалось, мне удалось подать перед самим капитаном.       – Выходил, но, кхм, давно, – вырвался неровный, непривычно хриплый и наиграно низкий голос из моего горла. Почему я вечно сиплю, как сифилитик, когда волнуюсь?! Тревога будто всё пережимает внутри, и от того раздаётся не голос двадцатилетнего мужика в самом расцвете сил и возможностей, а прокажённого люмпена возрастом где-то между тридцатью и смертью. Попытки прочистить горло только усугубили ситуацию – сам воздух стал с трудом попадать в лёгкие.       – Многолетний опыт просто налицо, – саркастически кивнул на меня пират. – Я Альберт. Можно просто Берт, – и он протянул мне... ногу. Пальцы на ней были неестественно длинными и гибкими, а коленный сустав изогнулся под странным для глаза углом. Мне ничего не оставалось сделать, кроме как сжать ступню, которую Альберт так любезно протянул в мою сторону. – Как ты думаешь, почему тебя взяли? – заговорщическим шёпотом спросил он меня, скрывая желтозубую усмешку.       Нет, пожалуй, одна деталь (помимо отсутствия рук) всё же существенно отличала этого персонажа от других обитателей – он был какой-то более спокойный и разумный, что ли, нежели все остальные мужики "Левиафана". Или, по крайней мере, он выглядел таковым. Я, ни капли не стесняясь, пожал плечами в реальных своих догадках:       – Давно смотрю на ваши высадки на сушу. Наверное, вам правда нужен юнга? – наивно предположил я, хлопая ресничками, чем-то напоминая собственную ненавистную сестрицу.       Альберт искренне прыснул и тут же начал издавать раскатистые странные хрипы, хватая ртом холодный утренний воздух. Только благодаря разведенным в разные стороны потрескавшимся уголкам губ до меня дошло, что Берт так смеялся. Я никогда не думал, что при смехе может производиться звук, похожий на давящегося собственной слюной эпилептика в припадке. Отдышавшись от приступа веселья и подавив коварные ухмылки, он вытер стекающую по губе слизь из носа своим обрубком, и снова заговорил со мной ровно и почти спокойно:       – Как ты думаешь, что в этих бочках? – как бы по секрету, словно пятилетнего мальчишку, неискренне спросил он меня. Мой взгляд упал на бочонки, потом на лицо Берта, которое выражало крайнюю таинственность. Затем я повторил эту траекторию. Замявшись, наконец, пожал плечами:       – Провизия?       – А какая? – моментально последовал еще один вопрос, такой же театрально поставленный.       – Э... Не знаю, – развёл я руками, чувствуя себя полным дебилом, общающимся с доктором. Как будто лёгкий налёт олигофрении так и сиял поперёк моего перекошенного волнениями лица.       Его нога вдруг подцепила под лодыжку мою, заставляя придвинуться ближе, и, как только Альберт набрал воздуха в грудь, чтобы раскрыть мне тайну бочек, как его беспардонно прервал глубокий и грубый голос:       – Никто не берёт на борт мяса, оно быстро стухнет. Приходится брать живых куриц и гусей. Ты видишь здесь птиц?       Я вздрогнул, поднимая голову вверх и видя тёмную, стоящую против встающего солнца, фигуру. Всё, что я смог различить, это чёрное пальто, трепещущее от бриза, и чёрные длинные волосы, гладко расчёсанные (от этого они богато блестели на солнце), которыми ветер играл как хотел. А ещё была сабля, притороченная к ремню брюк. Лица незнакомца видно не было, что вызывало во мне некое (очень осмысленное и пугающее) напряжение. И намёк, адресованный моим ушам, остался категорически не понят. Тогда незнакомец одним сильным прыжком сиганул в нашу лодку, от чего та резко углубилась в пучину вод, однако и так же моментально выровнялась. Если бы прыгала моя дохляцкая тушка, то и я сам, и спутники, и лодка были бы перевёрнуты вверх ногами и дном.       – Только откормить бы тебя килограмм до сотни, и можно запекать с яблоками, – усмехнулся черноволосый пират в чёрном плаще. Я машинально сжался, отодвигаясь подальше, но глаз не мог оторвать от этого мужчины – мне казалось, если я отвлекусь хоть на секунду, то моментально услышу щелчок шеи, которую он мне свернёт одним мощным движением. Одним словом, от прыгнувшего разило неприятной непредсказуемостью.       На вид он был ещё младше Берта, лет около тридцати; на остром, точёном лице его блуждала коварная улыбочка, небритый подбородок потирали длинные узловатые пальцы. Его смоляно-чёрные брови разветвлялись на концах, а необычайно светло-голубые глаза смотрели ровно на меня. Стало не по себе.       – Не пугай мальчишку, – засмеялся Альберт, присаживаясь уже рядом со мной и уступая место лучше одетому мужчине. – Это Джото Палацкий, наш боцман. Его наняли буквально год назад, но он думает, что ему всё можно, – и снова удушливые вопли эпилептика в предсмертной агонии. Я нервно дёрнул плечами и побоялся открыть рот, плотно прижимая локти к своему телу - на всякий случай, мало ли.       И, чёрт возьми. Так это он бросил меня в шлюпку, как будто я мешок картошки? Так себе сервис, если быть честным. Поежившись и постаравшись аккуратно выйти из несуразной и совершенно не смешной шутки Берта, я уставился на пару мгновений в небо, а когда вновь опустил подбородок вниз, мостки уже были далеко за спиной. Пираты молчали, расслабленно глядя за борт, и только я чувствовал эту затянувшуюся паузу как совершенно неловкую.       Мы плывём?! Когда?! С каких пор?! Этот Джото размашисто грёб вёслами по плотной пенистой воде, не переставая периодически в упор пялиться на меня и как-то хитро улыбаться. Почему я не заметил?!       Вот и корабль стал куда ближе, а причал, родная суша Голландии оставалась позади. Неволей меня охватило чувство тоски, я обратил взор в ту сторону, где оставался мой дом. Передо мною возвышался монстр имени морского змея, которое сейчас было заменено на "Святого Лаврентия", чтобы при обнаружении не вызывать подозрений. Громада из досок, со скрытыми пушками, собранными парусами и гордым величием молчаливо ждала возвращения своего хозяина, мирно покачиваясь на багряных от восхода волнах. Моя мечта вот-вот сбудется. Только вот, нутром чую, что-то идёт не так. Мне нехорошо. Мне горло жжёт...       В диком остервенении я вцепился в край шлюпки, перевешиваясь наружу и с болезненными позывами и звуками совсем не эстетичными, страдальчески расстался со своим завтраком.       – О, чёрт, у него морская болезнь! – взорвался хохотом Палацкий, гогоча и, не в состоянии грести от содрагающего его смеха, тыкал в меня этим дурацким веслом.       Путешествие с самого начала предвещало одну огромную беду. Не знаю, почему я сразу не утопился.