Приоритеты

      Они идут не спеша, и дорога занимает почти полчаса – к тому моменту, когда соседский пёс, учуяв знакомый запах, начинает радостно тявкать и с остервенением молотить хвостом по забору, Тетсу выглядит почти спокойным. Но именно что выглядит – Дайки чувствует, что мелкая дрожь никуда не ушла, и сжатые в прямую линию побелевшие губы как-то не слишком способствуют созданию беззаботного образа. Мнимое спокойствие, тронь пальцем – развалится на кусочки, оставив после себя истерику. Паршиво. Надо разобраться.       Дайки гремит ключами – по субботам мать всегда уходит к своей сестре почти на весь день, и дома пусто и тихо. Блаженство в чистом виде.       – Проходи, – бурчит Дайки, пропуская Тетсую вперёд. Снимает кроссовки, не расшнуровывая, впрыгивает в чудовищные домашние тапки – ядовито-синие и убийственно лохматые, матери они показались очень «милыми», – и, протянув Тетсуе более приличные «гостевые» тапки, ступает в коридор.       – Учти, чаем буду отпаивать, пока не забулькаешь, – полушутливо угрожает Дайки, кивком указывая на кухню. Об особенностях гостеприимства дома Аомине знают, наверное, все, кому когда-нибудь доводилось этот самый дом посещать. Тетсуе доводилось, и не раз, а потому угрозу он воспринимает со всей ответственностью.       – Я пойду умоюсь, – тихо говорит Тетсуя. Дайки тапкой указывает на дверь ванной – тапка едва не слетает, и Дайки в очередной раз мысленно не слишком искренне благодарит мать за внимание к деталям. Разумеется, «тебе ведь нравится синий!» – это очень весомый аргумент для такого ужаса.       На кухне слабо пахнет миндалём – видимо, мать перед уходом жгла свои ароматические палочки. Сладковатый запах назойливо лезет в нос, и Дайки открывает окно, прежде чем заняться чайником и капризной заваркой. Сам он предпочитает кофе с совершенно невозможным количеством молока и сахара – полученный раствор мать называет «ночным кошмаром кофемана», – но этим раствором нервы не успокоишь, поэтому – чай.       Тетсуя двигается почти бесшумно, и умудряется даже не скрипнуть стулом, когда садится – Дайки едва не роняет заварочный чайник, когда, обернувшись, обнаруживает смотрящие на него почти в упор голубые глаза.       – Никогда к этому не привыкну, – ворчит Дайки, возводя глаза к потолку. – У тебя с чёлки капает.       Тетсуя немного заторможенно кивает и рассеянно проводит ладонью по мокрым волосам – видно, очень активно умывался, пытаясь утопить ненужные мысли: потемневшие от воды пряди липнут ко лбу и к вискам, те, которым досталось чуть меньше – топорщатся воинственным заборчиком. Дайки молча протягивает ему полотенце и возвращается к чайнику, получив «спасибо» в затылок.       Тетсуя тихо шебуршится, чай журчит, за окном орёт непонятно зачем и откуда прилетевшая камышовка. Идиллия прямо. Ну, почти. Как сказала бы Сатсуки – «сюрреалистично» или как-то так.       Дайки старательно собирает мозги в кучку. Конечно, в первую очередь Тетсую нужно успокоить. Понятное дело, что этот тихоня до последнего будет твердить, что всё в порядке – вот только Дайки не слепой, не чужой и не такой уж дурак.       Тетсуя похож на больного воробья – нахохлившийся, взъерошенный, сидит ссутулившись и немного втянув голову в плечи. Дайки почти недоверчиво припоминает, что Тетсуя больше чем на полгода старше него – сейчас-то он кажется почти ребёнком. Глупые мысли, на самом деле.       Дайки протягивает Тетсуе большую чашку молочного улуна, улыбается криво, уголком губ.       – Пей. Как перестанешь трястись – говори.       – Я не трясусь, – тихо отвечает Тетсуя. Чашка в его руках так и пляшет, грозя поделиться содержимым с футболкой и джинсами. – Спасибо, Аомине-кун.       – Не трясётся он… – Дайки только вздыхает и отпивает из своей чашки – немедленно об этом жалеет, дышать огнём – то ещё удовольствие.       – Я в порядке, – ожидаемо отвечает Тетсуя. Дайки фыркает в чашку, но ничего не говорит, пока та не показывает донышко. В отличие от папаши, который может одну несчастную чашку чая потягивать чуть ли не полвечера, Дайки всегда осушает всё, что бы он ни пил, в пару глотков. Мать ворчит, что это вредно, и что есть и пить нужно медленно, вдумчиво, но в сутках-то всего двадцать четыре часа, из них около двенадцати Дайки тратит на сон и листание журналов с Хорикитой Маи-чан, плюс тренировки, плюс учёба, плюс пошататься по городу… Если тратить на еду по три часа – это ж времени не напасёшься.       А Тетсуя пьёт медленно, будто бы пытаясь отсрочить разговор. Взгляд рассеянный, плавающий, и Дайки это не нравится – Тетсуя будто и не здесь вовсе, а где-то далеко, и как туда, в это «далеко» добраться – непонятно.       Дайки подпирает щёку рукой, смотрит на Тетсую непристально, но внимательно. Кажется, Тетсуе под этим взглядом становится немного неловко, и он смотрит в ответ вопросительно и будто бы растерянно. Дайки вздыхает и проводит ладонью по глазам. Тишина начинает всерьёз давить на мозги.       – Слушай, психолог из меня никакой, так что давай не будем усложнять друг другу жизнь, идёт?       – Идёт, – Тетсуя кивает с очень серьёзным выражением лица. – Только я не знаю, как начать. Я… я сейчас соберусь с мыслями.       Тетсуя опускает взгляд. Дайки не торопит – в конце концов, он лучше, чем хотелось бы, знает, что такое Акаши Сейджуро. Оба.       Когда Тетсуя, наконец, начинает говорить, Дайки слушает его, не перебивая, только кивает и негромко хмыкает, когда слова Тетсуи совпадают с его догадками.       Если задуматься – это как-то странно. Поведение Акаши, в смысле. Дайки проводит ладонью по лицу и шумно вздыхает. С трудом верится, что Акаши двинулся настолько, чтобы всерьёз угрожать бывшему сокоманднику, тем более, до поры до времени они с Тетсуей были почти друзьями – насколько к Акаши вообще применимо это слово. Верить приходится – Тетсуя не стал бы лгать, да и сам Дайки видел достаточно. Но серьёзно – грозить физической расправой за то, что кто-то не оправдал твоих ожиданий? Повёл себя не так, как ты предполагал?       Конечно, у Акаши бывают какие-то странные собственнические порывы. Может, это в нём так воспитание говорит – приучил же двинутый папаша, что всё должно быть идеально, а остальное надо сносить бульдозером. Но отчего Тетсуя и его новый стиль попали «под снос»? Неужели ревность? В конце концов, формирование изначального «незаметного» стиля Тетсуи во многом было именно заслугой Акаши, можно даже сказать, что в чём-то Тетсуя был его протеже. Ну, пожалуй, Акаши мог… обидеться, что ли. Попытаться вцепиться руками и ногами в то, что считает своим.       От этой мысли Дайки немедленно начинает закипать. Не в последнюю очередь и потому, что прекрасно понимает – в нём самом этих собственнических замашек не меньше. Только он их худо-бедно контролирует. Ну, или просто выражаются они иначе.       В Тэйко Акаши был отличным капитаном и очень даже неплохим человеком – Дайки его уважал и, пожалуй, в чём-то даже симпатизировал.       Но Акаши не всегда Акаши.       – Аомине-кун, ты ещё здесь? – негромко окликает Тетсуя. Дайки медленно кивает.       – Здесь. «Даже когда он ничего не говорит и не смотрит в твою сторону, кажется, что ты под прессом», – повторяет он последнее сказанное. Это ему понять несложно.       У таких людей как Акаши, очень сильное присутствие. Настолько сильное, что давит, прижимает к земле – даже самому Дайки тяжело находиться рядом с Акаши – по крайней мере, с тем, которого они встретили сегодня, – что говорить о Тетсуе. Наверное, это как-то связано с эмоциями – мать когда-то смотрела совершенно дурацкие передачи о всякой сверхъестественной мути, так там как-то рассказывали чего-то об аурах, о влиянии на окружающих и прочей дребедени. Мать тогда ещё взялась щебетать, мол, «Сейджуро-кун, наверное, из детей индиго», и всякое такое. Бред редкий, конечно. Если так рассуждать, то все они, Поколение Чудес, саванты.       Глупости всё это.       Тетсуя говорит ровно, тихим, но хорошо поставленным голосом – Дайки это напоминает то, как читают сказки на ночь маленьким детям, такое послушаешь пару минут – и сам не заметишь как уснёшь. И это неправильно как-то. Такие вещи таким голосом не рассказывают.       Дайки вглядывается в лицо Тетсуи, пытаясь уловить хоть какие-то эмоции, но не видит ничего, кроме стены. Дамбы.       Дайки отчего-то вспоминается то, как играли в матчах его противники, когда в нём только-только проклюнулась сила, свойственная всем в Поколении Чудес. Этих игроков и живыми-то нельзя было назвать. Сердца исправно гоняли кровь по телу, мышцы сокращались, руки безуспешно и безнадёжно тянулись к мячу – но это были просто сломанные куклы. Им нужно было играть, и они играли, приняв поражение ещё до того, как вышли на поле. Достаточно было хотя бы мельком взглянуть им в глаза, чтобы понять, что им уже всё равно, что они просто приняли собственную беспомощность как данность и перестали ей сопротивляться.       Видеть такой взгляд у Тетсуи неправильно и жутко. У кого угодно, хоть бы и у собственного отражения, но только не у Тетсу.       Дайки думает, что, наверное, изначально неправильно поставил вопрос.       Потому что важно даже не то, что говорил или делал Акаши, а то, что чувствовал от его слов сам Тетсуя. Не сухой рассказ, ровный и прилизанный, будто его зачитывают с пыльных страниц старой и жутко скучной книжки, а то – живое, из оголённых нервов сплетённое, что действительно не даёт покоя и ковыряется в тебе, как хирург в ране.       Дайки знает, как больно говорить о таких вещах, и знает, как это необходимо – потому что у него самого в своё время такой возможности не было. Ядовитые шипы нужно вынимать из тела, пока раны не загноились и яд не пошёл дальше. Пусть будет больно сейчас – до слёз, до крика, – зато потом будет легче, потом не прорвёт дамбу, не захлестнёт старой болью.       Надо же, какие мысли. Если когда-нибудь он возьмётся писать автобиографию или что-то в этом роде – надо будет что-нибудь такое же умное и высокое ляпнуть.       «О чём ты молчишь, Тетсу?» – хочет спросить Дайки, но говорит совсем другое.       – Ты всегда отлично умел подбирать слова, – Дайки поднимается со своего места, подходит ближе – Тетсуя смотрит на него снизу вверх, почти не моргая. – Только со мной это не нужно, Тетсу. Я не чужой. Я пойму.       Тетсуя улыбается будто бы растерянно. Кого-нибудь другого бы одурачил, но с Дайки не сработает. Когда надо – он умеет быть и внимательным, и серьёзным. Правда, редко когда надо, если честно. Сейчас, вот, прямо-таки исключительный случай.       – Я не совсем понимаю тебя, Аомине-кун, – а вот голос звучит настороженно. Хотя, может, Дайки просто слишком хорошо знает Тетсую, чтобы купиться на наивно распахнутые глаза и несмелую улыбку. Он давно изучил эти маски и видит сквозь них. Тем более, лгать ему Тетсуя никогда не умел.       – Тетсу, на тебя смотреть больно, – тихо говорит Дайки, осторожно сжимая его запястья. Смешно, на самом деле, в детстве мать всегда так успокаивала Дайки – отчего-то на него это действовало лучше любых увещеваний, не говоря уже о том, что было в этом жесте что-то такое… доверчивое, что ли. – Забудь хоть ненадолго об этом своём политесе. Выскажись. Хочешь кричать – кричи, иногда помогает.       Тетсуя не пытается вырваться, не пытается отстраниться. Только смотрит как-то странно, недоверчиво, испуганно почти. Впрочем, Дайки не слепой, и видит маленько дальше собственного носа, и в этом взгляде он видит сперва сомнение, а затем надежду – зыбкую, почти неуловимую. Поэтому он не отводит взгляд. Поэтому он не выпускает рук Тетсуи. Поэтому он ничего не говорит.       Молчат оба, оба выжидают, и происходящее кажется Дайки замедленной съёмкой из какого-то странного фильма.       Тетсуя медленно опускает веки, судорожно, прерывисто выдыхает, а затем резко подаётся вперёд, утыкается лицом ему в грудь – выше попросту не достаёт.       В одном из выпусков того дурацкого шоу, которое раньше постоянно смотрела мать, как-то показывали сюжет о плотине Мальпассе. Там, правда, рассказывали о всякой паранормальной ерунде, которая, якобы, и послужила причиной обрушения плотины, но Дайки, на тот момент двенадцатилетнего, заинтересовала компьютерная реконструкция самого процесса. То, как под напором воды рушилась казавшаяся такой крепкой стена, как в белой водяной пене перекатывались огромные обломки, как потоки ещё недавно такой смирной, скованной камнем воды, сметали дома и людей.       Суса как-то ворчал, что у него, Дайки, слишком уж образное мышление. Правильно ворчал, наверное, ассоциации вечно заносят Дайки в такие дебри, что потом уже не отследишь, с чего вообще всё началось, и о чём шла речь. До смешного доходит.       Сейчас Дайки помнит. И сейчас он не хочет, чтобы прорвало плотину, поэтому нужно открыть водосброс.       Дайки со вздохом притягивает Тетсую ближе к себе, обнимает немного неловко за плечи, и привычно-ласково треплет по чуть влажным взъерошенным волосам – будто маленького ребёнка. Вообще-то Тетсуя не любит, когда так делают, и от большинства таких вот поползновений очень смешно отмахивается и чуть ли не кусается. Мурасакибара получал по рукам чаще всех – для него это было чем-то вроде способа развеять скуку. Впрочем, на памяти Дайки Тетсуя не высказывал ничего против такого отношения только двоим – седьмому из Сейрин, и ему самому. Это льстит, что ли.       Тетсуя цепляется за его футболку, говорит быстро, сбивчиво, захлёбывается словами и сдавленными всхлипами. Дайки с трудом разбирает отдельные слова – да попробуй пойми, когда всё и без того невнятно, так ещё и не слышно почти, – но и того немногого, что ему удаётся уловить, хватает. Мерзко это всё, спору нет, но всяко лучше, чем если б Тетсуя это в себе держал, как он обычно делает.       Дайки молчит. Он знает – сейчас нет нужды успокаивать, сейчас нужно дать волю слезам, чтобы с ними вышел яд. Пусть лучше так. Акаши, конечно, та ещё скотина – сам двинулся, так надо ещё и окружающих до дурки довести. Или до ручки, ага. Разбежался. Если его собственную крышу в своё время на место не присобачили – это не значит, что и с остальными, в смысле, с Тетсу, такое прокатит. В конце концов, он, Дайки, на что? Как там папаша говорил – «если елозит, а не должно – хреначишь скотчем. Если не елозит, а должно – хреначишь вэдэшкой». Супер-простой подход к любым подлянкам жизни. Кажется, сейчас нужен скотч.       Тетсуя крупно вздрагивает, жмётся к нему, ища защиты и поддержки. Такое доверие дорогого стоит. Дайки умеет это ценить. Во-первых, у него в принципе не так-то много друзей, чтобы пренебрегать ими. Во-вторых, Тетсу – это Тетсу.       Когда Тетсуя затихает – Дайки почти видит, как ослабевает напор воды, опускается затвор водосброса. Вода входит в берега.       Тетсуя отстраняется медленно, будто в трансе – Дайки отпускает его почти с сожалением. Ну да ладно, хорошенького понемножку, вот что.       – Извини, Аомине-кун, – Тетсуя быстро проводит тыльной стороной ладони по глазам. – Я расклеился.       – Перестань сакураить, – ворчливо отзывается Дайки. – Если тебе нужна помощь – плевать, в чём именно, – я буду рядом столько, сколько потребуется. И склеивать до тех пор, пока ты не будешь в норме.       «Аомине-скотч», ага. Примотаем крышу на место – быстро, недорого, надёжно. Хоть свой личный кабинет открывай. Значит, прав папаша.       Тетсуя скованно улыбается. Дайки отмахивается от его сбивчивых благодарностей, как от назойливых июньских мух.       – Психолог из тебя действительно никакой, – констатирует Тетсуя, когда очередное «спасибо» шмякается на пол с подбитым крылом. – Зато друга надёжнее не придумаешь.       – Вечно ты говоришь вещи, от которых под стол залезть хочется, – Дайки многозначительно отводит взгляд и чуть сильнее, чем надо, треплет Тетсую по волосам – тот поневоле вжимает голову в плечи. – И не надо себе «друзей придумывать», это уже шиза какая-то получится.       – Ты мне шею сломаешь, – осторожно предупреждает Тетсуя, зажмурив правый глаз, в который упорно лезет чёлка. Дайки хмыкает и превращает его шевелюру в форменное воронье гнездо. Сейчас, когда угроза миновала, можно и подурогонить. В этом ему, Дайки, нет равных.