Широяша: История Белого Демона

**** Учитель уходил. Нет, его уводили. А Гинтоки только и мог, что смотреть на удаляющуюся спину. В плечи впивались древки копий, руки резала верёвка, глаза слезились от дыма, бессилия и нестерпимой, жалящей изнутри боли. Хотелось выть, рвать зубами и кричать. Но резкий удар по затылку заставил тело расслабиться, а тьму – закрыть глаза. Последнее, что он увидел, падая на сырую от стаявшего снега землю – бревно, подпёршее дверь спальни. Эта деревянная коробка с единственным выходом никогда ему не нравилась... Сколько он пробыл в отключке? Небо успело посереть, двор – наполниться дымом, а огонь – перекинуться на спальню. Бревно же никуда не делось. Из-за треска в ушах не сразу расслышал грохот, доносящийся изнутри. Шинске беснуется? Не хочет помирать? Но катана – не топор, не приспособлена для рубки дверей. Гинтоки попытался встать, но тут же упал в землю лицом, чудом не разбив себе нос. Из-за стянутых за спиной рук и головокружения оказалось не так-то просто сохранить равновесие. Но мир вокруг постепенно перестал кружиться, и он поднялся сначала на одно колено, потом на второе. Пошатываясь, побрёл к крыльцу. Ветер разогнал с пути дым и тут же швырнул в лицо плотный, удушливый сгусток гари. Но до крыльца он добрался. Упал на живот, подтянул конечности и повторил трюк со вставанием на ноги – вышло быстрее, ибо небо перестало предательски качаться и грозить поменяться с землёй местами. – Эй, там. Высунь железяку. Удары за дверью прекратились. Кажется, его рассматривали через узкие длинные отверстия, испещрившие дерево. – Гинтоки, ты? …живой? – Почти… Высунь, говорю, железяку. С той стороны поднялся шум, но голос Шинске он услышал: – С какой такой стати? Нашёл время, когда препираться! Скривившись, Гинтоки навалился на бревно, подпирающее дверь, и едва не упал. Ткань на плече лопнула и начала быстро пропитываться кровью. – У меня руки связаны, чтоб тебя! Прикусил язык. Пнул бревно. Упал. И едва успел откатиться. Ибо бревно почему-то решило упасть сверху. Около носа приземлилась чья-то не самая чистая в мире ступня. Между локтей чиркнуло – кончики пальцев тут же закололо, а суставы отозвались короткой вспышкой боли. Но это ещё ничего... Скоро руки будут гореть в огне возобновляющегося кровотока, а пока – пока только онемение. Гинтоки сел. Потом встал. Посмотрел в заполненное дымом нутро спальни – где-то там остались его немногочисленные вещи. Огонь пока не успел проникнуть внутрь, но треск и жар – они уже здесь. Но ещё можно успеть. Он уже сделал шаг к двери, как в бок толкнуло. Рин. Чумазый, отчаянно трущий глаза и размазывающий серую грязь по лицу... Усадив парня на землю, Гинтоки вскочил на крыльцо и нырнул в клубящийся жар. Чтобы добраться до шкафа и подхватить с пола тугой узел, потребовалось не больше трёх ударов сердца. Одеяло, шарф, мешочек с точильным камнем и маслом он приготовил ещё вечером, а одежду – запасные штаны-хакама и юкату – тоже ещё ночью одел на себя. (И теплее, и ноша легче). Но на полпути к выходу Гинтоки замер. Присел. И на ощупь, не разлепляя уже начавшие слезиться глаза, вытащил из-под татами тетрадь, сунул за пазуху, и только после этого выскочил на улицу. Вдохнул воздух. И тут же закашлялся. – И что теперь? – услышал голос Рина, поднявшегося на ноги. Посмотрел на колодец. Сейчас туда смотрели многие. Но что тушить? Из всех кольцом стоящих зданий уцелела лишь спальня, и в той вон уже искрятся всполохи огня. А кабинет учителя, класс, где проходили уроки, даже кухня и додзё – от них остались лишь одни головешки. Да и ученики... Лично Гинтоки двигаться хотелось меньше всего на свете: всё тело ломило, горло драло, словно изнутри прошлись колючками, а из глаз безостановочно сочилась солёная влага. В голове же поселилось тупое равнодушие. Но всё же ноги сами понесли его к колодцу, а руки схватились за ведро, уже поднятое Сэйном и полное воды. Но им не удалось. Даже закрыв половину лица мокрой тканью и набирая полные лёгкие горького воздуха. Огонь пожирал дерево, совершенно равнодушный к попыткам потушить себя. Им осталось только отступить. Бредя сквозь дым и гарь, Гинтоки вдруг обнаружил, что плетётся прямо за тёмным потрепанным кимоно из дорогой ткани. Обогнал. Но тут же был схвачен за рукав. И лихорадочно блестящий взгляд воспаленных глаз пронзил насквозь, совсем рядом с сердцем. – Где Шоё-сенсей? – негромко, почти терпеливо спросил Шинске. – Что случилось? – Не знаю! Вырвав из его пальцев рукав, Гинтоки ускорил шаг. – А кто знает?! – донеслось в спину. – Ты единственный, кто был с ним! Взгляды. Гинтоки почувствовал их со всех сторон – словно железные крюки, вцепившиеся в душу. Остановился. Хотя идти дальше особо было и некуда, если только за ворота... Развернувшись, указал пальцем на теперь почти неприметную кучку, бывшую ночью костром. – Мы стояли там. Они пришли, – взмах, и палец уже указывает за спину, на ворота. – Оттуда. Один сказал, что если Шоё не сдастся, мы все умрём. И Шоё сдался. Конец. – Почему он не сопротивлялся? – спросил Рин. – Сколько их было? – Сэйн. – Я в темноте не рассмотрел. Но голос Шинске перекрыл все другие голоса: – И что сделал ты? Но и его тут же перебили. Вопросы. У Гинтоки не было на них ответов. И он стоял, гоняя во рту горько-солёную от пепла слюну. Стоял и повторял вопросы про себя. А когда голоса стихли, развернулся и пошёл обратно. Где-то там должна валяться его катана. Хотя дым и слишком густой, а глаза слишком воспалены, чтобы что-то увидеть – но уж лучше так, чем остаться и продолжать терпеть эти взгляды. Хотя судя по звукам, у ворот завязался оживлённый разговор. О том, что учитель в тюрьме. О том, что его надо спасти. Просеивая сквозь пальцы земляную пыль, глотая пепел, Гинтоки всё ждал, что кто-то предложит разойтись по домам. Ведь почти всем здесь есть куда пойти. Ждал. Но вместо этого вдруг услышал прямо за спиной: – Ты с нами? В воздухе повисла тишина, даже треск догорающего огня стал тише. Странный вопрос – конечно, он с ними. Ведь ему-то терять нечего. Гинтоки оглянулся и нашёл взглядом Тензо. Вспомнил, о чём они говорили ночью и последние слова учителя. Прочистил горло. – Я с вами. Но потом я уйду. А вам тут жить. Вашим родным и близким. Точнее, не жить. Потому что вы сделаете их родными и близкими преступников. Нет, не привык он говорить. Да и каково это – иметь родных и близких? Но если представить… только представить, что вот эти ребята – его братья… Нет, не хотел бы он, чтобы они пострадали. Пойти одному? – Не вздумай, – негромко бросил подошедший вплотную Кацура, будто прочитав его мысли, хлопнул по плечу и развернулся к остальным. – Верно! Решайте! Те, кому нечего терять… как мне… должны отдохнуть и прийти в себя. А остальные – вернуться домой. Помните, учитель сдался, чтобы дать вам возможность жить спокойно. Если… нет, когда мы освободим учителя, мы станем беглецами, без дома и семьи. Тогда уже не будет выбора. Тем, кто пойдёт с нами, нельзя будет остаться. И их семьям – нельзя будет остаться. Поэтому должны пойти только те, кому нечего терять и защищать, кроме учителя… Гул из двадцати глоток заглушил последние слова. А в ворота заглянул незнакомый мужик с испуганным взглядом. Шинске цокнул языком. Гинтоки посмотрел на него, потом на уставившегося в землю Кацуру. – Сейчас набегут зеваки, – пробормотал Тензо. И его услышали. Сэйн посмотрел в сторону ворот и махнул рукой. Направление взяли в лес. К реке. Добравшись до кучи камней, Гинтоки сразу занял место у большого куста. Было бы лето – забрался бы выше, на солнышко, но ещё слишком холодно, чтобы спать на обдуваемом всеми ветрами камне. Он уже почти задремал, когда под нос сунули онигири. Сначала он увидел его, потом уже чумазое лицо Тензо. – Откуда? – Сенсей велел наделать в дорогу. Я и захватил с собой… – замялся. – Чтобы с утра не забыть. – А я всё гадал, кто же это по ночам жрёт?.. Да ещё и чавкает так, что стены трещат… – Это не то, что ты… – Да ладно. Онигири оказался мятым, из переваренного риса и слегка засохшим, но Гинтоки проглотил его целиком и требовательно посмотрел на Тензо. Но тот скромно попятился. Зажал добавку? Наверняка решил приберечь для своего обожаемого "Такасуги-сана"... А следующим, кто помешал Гинтоки заснуть, был Кадзума, но онигири тот с собой не захватил – однако Гинтоки всё же удалось выспаться, хоть и на пустой желудок, и когда он проснулся, уже стемнело. Зато народу стало вполовину меньше: всего около десятка ребят собралось вокруг костра. Сэйна с братьями нигде не было видно, а вот Тензо по-прежнему крутился около Шинске и, кажется, не собирался уходить. Подойдя к нему со спины, Гинтоки негромко пробормотал: – Знаешь, не завидую я твоему отцу. Делать надгробие собственному сыну… это, знаешь ли… Подпрыгнув на бревне, Тензо обернулся, открыл было рот, но сидящий рядом Шинске его перебил: – Отстань от него, Гинтоки. Мне зудежа Зуры хватает за глаза. – Я не Зура!.. – очнулся сидящий чуть дальше Кацура. Гинтоки только пожал плечами и побрёл к реке, умываться. Холодная вода разогнала туман в голове, но мыслей в ней не прибавилось, и утолив жажду, он вернулся к костру. Перешагнув через бревно, присел у огня и подставил руки... и блаженно закрыл глаза, чувствуя, как тепло впитывается в кожу. А замерший было разговор тем временем возобновился – похоже, составлялся план. Послушав немного, спросил: – Хотя бы карта у нас есть? – Карта? – Кто-нибудь знает, где держат Шоё? – У нас одна тюрьма, – ответил Кацура. – Около моего дома… бывшего дома. – И где именно? Сколько охраны? Как вооружены? Насколько хорошие воины? Когда у них смена караула? Ужин? У кого ключи от камер? Дыхания не хватило, и Гинтоки глубоко вздохнул и выдохнул. И понял, что говорить больше нечего. Если судить по напряженной тишине – прониклись все. Но тут Шинске ехидно процедил сквозь зубы: – Если бы кое-кто не дрых без задних ног, то знал бы, что мы это уже обсуждали. Ну вот, а он только-только возомнил себя самым умным. – И до чего додумались? – Сэйн обещал заскочить к Сакамото. – И оторвать его от мамкиной сиськи, к которой тот наконец-то вернулся? – Не смешно. – Не смешно. Рассевшиеся на бревне отпрянули от человека, произнесшего последние слова. Гинтоки сделал вид, что тоже удивлён внезапным появлением затянутого в чёрное Кадзумы. Но тот и правда присоединился к их посиделкам, никем не замеченный. – И давно ты тут? – Достаточно. Поймав на себе немигающий взгляд змеиных глаз, Гинтоки передёрнул плечами. – А чего сидим и молчим тогда? Кого ждём? – Тебя, – не меняя тона, равнодушно ответил Кадзума. – Когда ты наплескаешься. В паузу вклинился тяжелый вздох Кацуры. – А теперь, когда вы обменялись любезностями… – повернулся он к слуге Сакамото. – Может, расскажешь, какие вести принес?