Широяша: История Белого Демона

Если это шутка, то совсем не смешная. Его опять похитили. Правда, на этот раз вышло не так позорно, как в прошлый… Хотя, это с какой стороны посмотреть – тогда их с Такасуги застали врасплох, а сейчас он просто недооценил противников и даже сам загнал себя в угол. Веки налились свинцом. Как и каждая клеточка тела. Он даже не уверен, что в этом погребе действительно так темно, как кажется. Боль давно превратилась в единый пульсирующий сгусток, обвивший зафиксированные над головой руки, стекающий на плечи и присосавшийся к затылку, разлившийся по спине и прилипший к ребрам. Вытягивающий силы. Но это не главное, не самое худшее. Впервые в жизни Гинтоки понятия не имеет, как выбраться. В плену у аманто всё было проще – только делай, что говорят, и жди возможности. – Какова ваша цель? Сколько прошло часов? Или дней? Этот голос неутомим. Гинтоки перестал отвечать ему пару вечностей назад. Ну или пару потерей сознания. Да и толку? Сказать правду он не имеет права. Кто знает, сколько ещё по стране рыщет продажных старост и их приспешников, вылавливающих беглых, мятежников и прочих кандидатов на участие в представлении под названием «Большая казнь». Какими бы жалкими не казались крестьяне, увязавшиеся за Сакамото, просто взять и сдать их он не может. Не говоря уже о самом Тацуме. А своя жизнь… Нет, расстаться с ней Гинтоки тоже не имеет права. Пока не найдёт и не спасёт Шоё. На голову опять обрушивается поток ледяной воды. Видимо, Шо, весельчак с огромными кулаками, решил, что он опять отключился. – Я уже все руки отбил… Может, он не знает ничего, а? – Тогда почему молчит? Первый вопрос задаёт Шо, его голос густой и низкий, а вот другой – не то что бы тихий, но какой-то неуловимый, как шелест листвы, как порыв ветра. И равнодушный, как далекая, призрачная гора Фудзи, до которой Гинтоки когда-то собирался дойти, чтобы самостоятельно убедиться, правда ли та настолько большая и величественная, как говорят, но так и не дошёл. – Дальше я сам. Гинтоки пытается разлепить веки. Стоящий к нему боком квадратный человек пожимает плечами и отступает, в тусклую полосу света выходит другой, поменьше. С длинной седой прядью, упавшей на лицо. Хотя, зрение подводит, и та вполне может оказаться лоскутом ткани или вообще плодом воображения. Зато блеснувший стержень Гинтоки видит хорошо – Кадзума таскал такие в колчане на руке. – Ты… шиноби? Губы онемели, распухший язык приклеился к нёбу. Когда поднимал голову, на миг показалось, что падает. – Я тот, кто задает вопросы. И ждёт на них ответы. Гинтоки устало опускает голову. Уронил бы, да только показалось, что та лопнет от любого резкого движения. Но за подбородок хватают – и в затылке взрывается пороховая бомба. – Боли ты не боишься. За жизнь свою, значит, тоже. Но как насчёт того, чтобы остаться калекой до конца своих дней? Угроза в словах, угроза в глазах, приблизившихся настолько, что даже сквозь туманную муть, застлавшую взгляд, можно рассмотреть несколько опаленных и съежившихся ресниц. Гинтоки облизывает сухие губы и слушает дальше. – Ты воин, – продолжает мужчина. – И не боишься смерти. Но что, если ты перестанешь им быть? Вдох. Выдох. Тяжесть на плечах, тяжесть в ногах, в голове пожар. Жгуты уже вросли в кожу. Прикосновение холодного металла почти приятно. Стягивающее ощущение пропадает, он повисает на одной руке, а через мгновение тысячи игл втыкаются в ладонь, в пальцы – не пошевелить, не воспротивится, когда запястье выворачивают, приставляют к коже узкое острие заточенного стержня и… Кожу не разрезает, а распарывает вместе я мясом. Сначала он видит только кровь, побежавшую ручьем, но воздух застревает в горле и руку до локтя пронзает острая, сжигающая боль. Наверное, это его наказание. За всё сделанное и не сделанное. – Это была левая рука, – забивается в уши спокойный голос. – У тебя ещё есть шанс спасти правую. Нет, ему не больно. Это просто ощущение, от него можно отстраниться, заставить себя не замечать, не обращать внимания, но страх… от страха никуда не деться. В бою его можно оставить позади, заглушить гневом, утопить в упоении схваткой, но сейчас... сейчас из глубин души поднимается ненависть. – Я убью тебя. – Что, прости? Вытянутое как у лошади лицо приближается. Он ещё может поднять руку, может вырвать её из жестких пальцев, а вот сжать кулак – уже не может. Поэтому бьёт локтем. Но силы в ударе мало, удаётся лишь мазнуть по острому подбородку. Человек отшатывается, начинает заваливаться, но его подхватывают. – Ах ты… засранец! Я тебе голову оторву! Квадратного Шо Гинтоки не боится. Взгляд прикован к стержню на полу. Ноги связаны, слушаются плохо, но дотянуться можно, только незаметно это сделать не выйдет. Тот, кого он задел за подбородок, приходит в себя. Вроде легкий удар, а глядишь-ка… Но Шо всё равно усаживает его к стене. Гинтоки поднимает поврежденную руку. Кровь стекает до локтя и капает на пол, на босые ступни. И вместе с ней из мышц вытекает оставшаяся сила. – Давай… прикончи меня. Иначе… – слова царапают горло, ворочают языком, заставляя ещё оставшуюся во рту кровь пузыриться на губах. – Иначе… если я выживу, то… обязательно вернусь. Шо смотрит удивленно. – Зачем тебе умирать? Гинтоки переводит взгляд на второго, рассевшегося у стены и потирающего подбородок. Ослабевшая рука повисает вдоль тела. Тяжелая рука. Да, действительно, зачем? – Потому что вы не… отпустите меня, пока… пока я не отвечу на ваши… а я не отвечу. – Почему? – Потому что лучше сдохнуть, чем стать предателем! От стены доносится смешок. – Ну надо же, у этой страны ещё остались патриоты. Кому ты служишь? Кому ты так верен? Правительству? Или какому-то роду? Не пришельцам же. Гинтоки мотает головой. Небольшая передышка позволила собраться с мыслями. – Да плевать я хотел на страну. Никому я не служу. – Да, ты это уже говорил… Скользкий от крови и уже не такой холодный стержень спрятан под ступней. Его даже можно попытаться сжать пальцами, но пока рано. Пока противников двое, и пока они далеко. Но разговор вернулся к исходной точке – в который уже раз. И почему эти люди не верят ему? Шо и владелец стержней обмениваются взглядами. Потом второй поднимается и приближается, достаёт из рукава ещё один заточенный штырь. Гинтоки прижимается спиной к стене, но костлявые пальцы фиксируют голову, и висок колет прикосновение металла. – Я ведь действительно могу превратить тебя в овощ, лишить зрения и слуха. Ты согласен на это? На шею сбегает ручеек. Стержень давит на висок. Гинтоки сжимает зубы. Заставляет связанные ноги оттолкнуться от пола и согнуться. Плечо выворачивает из сустава, когда тело повисает на одной руке, но удар колен приходится точно в живот мучителя. Крепление в стене не выдерживает, и он падает. В правой руке тут же оказывается присвоенный ранее стержень. Лошадиная физиономия ещё близко, только бы успеть схватить… но нет. Нет сил даже подняться на ноги. – Ну всё… – хрип срывается с губ согнувшегося пополам человека. – Ты сам… напросился… Шо! Глаза закрываются, в ушах шумит, пальцы скребут солому на земляном полу. Ноги ещё связаны, но в кулаке зажато единственное оружие – и будь он проклят, если не воспользуется шансом! Слабый толчок, слишком слабый, но у него получается оттолкнуться ногами от стены и оказаться под ещё хрипящим противником. Получается выбросить руку прямо вверх. Стержень проходит между ребер и совершенно точно входит в легкое. Остается лишь дёрнуть за рукав и повалить раненного на землю – сделано. И оставшихся сил даже хватает, чтобы навалиться сверху. Дыша через раз, Гинтоки поднимает взгляд на уже замахнувшегося топором Шо. Пальцы сжимают ещё торчащий из груди его приятеля стержень, медленно вытаскивают наружу. – Уверен? – вдох, выдох. – Точно? – Стой. – Даже и не знаю, – роняет взгляд вниз. – Всё равно я не жилец. Так хоть заберу с собой эту падлу… Только вот не знаю… что проткнуть следующим? Сердце? Или второе легкое? Холодный пол действует отрезвляюще, да и кровь из порезанной руки уже не хлещет. Зато боль от ран раздробилась на отдельные участки – но уж это он как-нибудь вытерпит. Если протянет ещё хоть сколько-нибудь. Лишь бы не думать о том, что сухожилие может быть перерезано... И справиться с желанием выдернуть стержень из поврежденного легкого врага. Но тогда заложник проживёт недостаточно долго. Да и не тащить же его на себе, когда свои-то ноги не ходят. – Ладно, Шо… или как там тебя. Сейчас ты пойдешь в нашу гостиницу. И скажешь, чтобы за мной пришли. И тогда я, так и быть, позволю твоему другу жить. Почему-то квадратный человек никак не реагирует на его слова. Он смотрит куда-то вниз и в бок. Гинтоки тоже опускает взгляд, но на этот раз не на грудь со стержнем, а туда, где голова поверженного. Глаза на лошадиной физиономии закрыты, а вот рот приоткрыт. И из него уже стекает кровь. – Давай, дядя, одна нога тут, вторая там, – приходится повысить голос. – Или даже самый чудесный врач уже не сможет ему помочь. Гинтоки подтягивается, оперевшись на раненную руку, усаживается. И замечает тень в проёме за спиной всё ещё не вышедшего из ступора квадратного Шо. – Отпусти его! – режет слух высокий женский голос. Девушка делает мелкий шажок и становится виден кончик натянутой стрелы. – Стреляй. Как и в переулке, лицо её и фигуру скрывает темнота, даже свет лучин не достигает проёма двери, видно лишь блестящий наконечник. Но этого достаточно, чтобы дёрнуться в сторону, когда тот срывается с тетивы. И входит в плечо. А должен был, значит, в сердце. Тело под ним дёргается, когда пальцы вцепляются в стержень, выдирают из булькнувшей груди и вонзают рядом. – Поиграем ещё? Губы дрожат, голос тоже. Давно ему так не доставалось. – Анзу! – наконец-то приходит в себя Шо и оборачивается. – Стой! Но девушка делает ещё один шаг, становится видна повязка, закрывающая нижнюю половину лица. И Гинтоки понимает, что она не собирается никого слушать. – Отпусти его! – повторяет высокий напряженный голос. Но Квадратный Шо преграждает путь. – Ты хочешь, чтобы Дайки умер? Где Яшуо?! – Мы не можем его отпустить. И столько уверенности в её голосе, что Гинтоки не выдерживает. – Да кто вы, черт подери, такие?! На кой мы вам сдались? Как пришли, так и уйдём! Неожиданно тело под ним заходится в кашле – Дайки, кажется – и этот Дайки сильнее, чем Гинтоки. По крайней мере, он чуть не сбрасывает его с себя. Но Гинтоки вгоняет стержень глубже во впалую грудь – и тот замирает, вытаращив глаза. Вытянутое лицо стремительно краснеет, на губах снова пузырится кровь. – Смотрите, что вы наделали… Качает головой. Важно скрыть собственную слабость, замаскировать хоть чем-то. А пробитое стрелой плечо немеет и очень скоро он вряд ли сможет шевелить и правой рукой. Но пока она действует, можно снова вытащить металлический штырь, уже горячий от крови, и дрожащими, неуверенными пальцами приставить прямо к зажмурившемуся глазу Дайки. – Вы сами не оставляете мне выбора. – Ладно! Хорошо! Шо кажется искренне взволнованным. Значит, негодяи тоже волнуются о своих товарищах? Хорошая новость. – Откуда… Откуда мне знать, что твои друзья не убьют Дайки? – Ниоткуда. Попытка пожать плечами проваливается, аж дыхание перехватывает от жаркой волны горькой боли, и договорить удаётся совсем не сразу. – Но, если я буду жив, у него есть шанс.