Широяша: История Белого Демона

Сямисэн – трехструнных музыкальный инструмент, похожий на лютню. Бати – плектор или медиатор – пластинка треугольной формы, ею касаются струн во время игры на сямисэне. С очень острыми краями. Рассвело. Снова. Будто могло быть как-то иначе. Хотя, возможно, для кого-то другого… Непривычно толстый гриф сямисэна ложится в ладонь. Шинске вытягивает ногу, толкает вторую створку сёдзи, отодвигая дальше. И пусть вид на внутренний двор гостиницы за время их отсутствия не приобрёл особой живописности – сад камней всё также похож на беспорядочно сваленные в кучи булыжники – но… лучше уж любоваться ими, чем Гинтоки, растянувшимся поперек футона. А Кацура во дворе. Обнажён по пояс и занят тренировкой. Шаг назад – взмах, шаг вперёд – выпад, мах, мах, в сторону… Пальцы касаются струн. У Шинске нет ба´ти, так что остаётся только пощипывать шёлковые нити – почти беззвучно, чувствуя кончиками пальцев мягкую кошачью кожу, обтянувшую корпус из красного дерева, и раздумывая, где бы взять черепаший панцирь. Инструмент он нашёл в доме, ближайшем к тому месту, где раньше было озеро, и в который они помогали стаскивать раненых. Из наименее пострадавших. Но Шинске не видел особого смысла в помощи выжившим, как и вообще в том, чтобы оставаться в этой прогнившей деревеньке. Пусть убить их больше и не пытались, зато кляли на чём свет стоит – и здоровые и раненые. А когда Кацура подал одному обожжённому воды – тот просто отвернулся. Неблагодарная тварь. Их винили во всём. Даже про Анзу забыли. Точнее, про её «вину». Тем более, что староста погиб, и обязанность наводить порядок в наполовину выжженной деревне досталась его внучке. Хотя, толку от неё было… немного – Шо погиб. Вместе с остальными вольными и невольными обитателями сарая, стоявшего совсем рядом с озером. Бледная как тень, с опущенными плечами и разом постаревшим лицом, она вяло раздавала указания, чаще глядя прямо перед собой, в одну только ей известную точку, и казалось, что это и не человек уже, а одна только пустая оболочка. Пересчёт выживших, приготовление и распределение еды, таскание воды и перевязка обожжённых, порезанных, оглушенных... и тому подобное волновало Шинске не больше, чем жужжание назойливых мух, слетевшихся к полудню. Но вид Анзу заставлял нервничать и чаще поглядывать на Кацуру. Вроде, вот он, никуда не денется… Но разве он всегда был таким? Независимым и …отчужденным? Даже не пытался уговорить Шинске помогать раненым. Но сам, не смотря на враждебное отношение, то таскал воду из колодца, то варил тряпки в котелке, то помогал привязывать какие-то палки к переломанным конечностям – ну да, отец же врач... Но куда делся тот, другой Кацура, задыхающийся и умоляющий, сгорающий от желания и хватающийся за него? Шинске не понимал. Не хотел понимать. А когда рядом с Кацурой как-то незаметно возник Гинтоки, сначала лишь придержавший разбушевавшегося раненого, а потом и вовсе влившийся в процесс пеленания, Шинске не смог больше смотреть. Захотелось лишь одного – побыстрее убраться оттуда. И он ушёл. Один. Хоть и недалеко – только до ворот – и с пустым заплечным мешком и таким же желудком, но с дорогим инструментом, чьих струн не касался так давно, что пальцы успели огрубеть и почти потерять чувствительность. На то, чтобы более или менее сносно сыграть любимую мелодию, ушло всего несколько часов. А к моменту, когда начало темнеть, Шинске уже и вовсе разыгрался – и даже не сразу заметил, что больше не один. У забора молча стоял Кацура. А на земле у его ног сидел Гинтоки и жевал огромную тонкую лепёшку. И, как обычно, один только вид его вызвал у Шинске желание свернуть недосамураю шею. Хотя бы на время. Чтобы Кацура постоял и послушал его игру не под оглушающее чавканье. Но, странное дело, стоило ему представить, как белобрысого лишает жизни кто-то другой, как Шинске тут же пообещал себе – если такой найдётся, он подвесит его над костром и будет медленно сдирать кожу, морщась от вони коптящейся плоти и прислушиваясь к шипению брызжущей в огонь и тут же сгорающей крови. *** В город вернулись ночью. Лицо хозяина гостиницы, разбуженного служанкой, выражало что угодно, только не радость. Возможно, дело в том, что тот уже успел крепко заснуть. А, может, в том, что уже умудрился сдать их комнату другим постояльцам. Но стоило Шинске внимательнее посмотреть в блёклые бегающие глазки, как тут же оказалось, что есть совершенно свободная и очень удобная комната во внутренних помещениях. А на кухне как раз осталось немного еды с ужина. И даже про уплаченный Сакамото золотой упоминать не пришлось. Странно, но только принявшись за засохший онигири при свете тусклой лучины в большой и пустынной кухне, Шинске заметил, что Кацура и Гинтоки ведут себя странно. А ведь за всю дорогу до города они не обменялись ни словом. Вот и сейчас, хоть и сидят напротив друг друга за столом – ни один не смотрит на другого, увлечённый едой, чашкой с чаем, трещиной в потолке… «Только не говори мне, Саката, что Кацура ведет себя как посторонний со мной из-за тебя?..» Пристальный взгляд Шинске был проигнорирован. Но стоило Кацуре смять дубовые листы, в которые были завернуты онириги, и метко запустить в мусорное ведро, как Гинтоки тут же поднялся и молча потопал к двери. – Между вами что-то произошло? – спросил Шинске, стараясь не давать волю эмоциям, когда они остались наедине. – С чего ты взял? Всё нормально. Отвечая, Кацура даже не взглянул на него. Спать легли в темноте и молчании. Уставшие ноги оценили долгожданный отдых, а вот разум туманиться сном отказался наотрез. Шинске ворочался. Шинске лежал неподвижно. Считал овец. Но откуда-то так и лезущие мысли заполняли голову, вызывая тошноту и жалкое чувство бессилия перед захватывающей нутро злостью. За окном ещё даже не начало светать, когда очередную попытку заснуть прервал негромкий скрип. Шинске стиснул теплую рукоять катаны и встретился взглядом с вытянувшимся прямо напротив Гинтоки. Или так только показалось, потому что в темноте рассмотреть что-то всё-таки сложно. Но точно почувствовал, что тот не спит. Еле слышно скрипнуло снова. Расширяющаяся щель. Ночной визитёр отодвигал створку двери не очень заботясь о тишине. – Кадзума? Голос Гинтоки заставил вздрогнуть. Это он наугад или и правда рассмотрел что-то в этой тьме? Черная фигура просочилась через порог и негромкий стук сообщил о закрытии двери за ней. – Где Сакамото? Послышалась возня – от стены за спиной. Потом удар кресала. Значит, Котаро тоже проснулся. Света от зажжённой им лучины хватило, чтобы чётче высветить фигуру Кадзумы. Оказалось, тот обтянулся тряпками из чёрной ткани, а лицо до уровня глаз закрыл такого же цвета повязкой. Сейчас же, стянув её на подбородок, спросил снова: – Где Сакамото? – без какого-либо выражения. – Ушёл, – ответил Гинтоки, поднимаясь в сидячее положение и скрещивая перед собой ноги. – Все ушли. Ты нашёл Шоё? – Почему? Глаза Гинтоки сузились, показалось, он вообще их закрыл. – Стража, – ответил вместо него Шинске. – Нас оставили дожидаться вашего воз… А где второй? Кадзума приподнял одно плечо, замер, явно раздумывая… и, похоже, совершенно не собираясь отвечать на вопросы… наконец, опустил. – Сейчас это неважно. Сакамото оставил указания, как с ним связаться? Шинске оглянулся на Котаро. Тот сидел перед лучиной прямой как стрела, и смотрел вроде бы на шиноби, но, вроде как, и сквозь него. Но на вопрос мотнул головой. – Как давно с ним нет связи? А действительно, сколько прошло времени? В деревню они отправились на следующий день после спасения Гинтоки… Или нет, на второй?.. – Четыре дня, – уже посчитал Котаро. – Есть что-то, что сначала должен узнать именно он? Кадзума прикрыл глаза. «А ведь ты что-то узнал...» – Если он тебе так нужен… – встрял Гинтоки, и нижние веки его дрогнули, – … можешь поискать в красном квартале… – Пожалуй, так и сделаю. Двери сошлись за спиной шиноби. Шинске прислушался, но шагов его не услышал. Этот человек... Если бы не Сакамото Тацума, был бы уже мёртв. Ибо прощать его Шинске не собирался. То, как тот продал Котаро. Но и без этого Кадзума ничего кроме подозрений не вызывал – мутный, редко смотрящий в глаза, но всегда имеющий собственное мнение по любому поводу, но никогда не спешащий его озвучить – казалось бы, качество идеального слуги. Только вот «службы» в том, что он делает – нет ни капли. Как и преданности. Или ему и впрямь нет дела ни до кого, кроме Тацумы?.. Ведь явно узнал что-то об учителе, но по каким-то своим причинам говорить об этом отказался. – Мы ждали несколько месяцев. Подождем ещё день. Шинске обернулся к Котаро, тот сидел и смотрел на огонёк, плавающий в мутном масле. Волосы упали на лицо и очень захотелось протянуть руку и откинуть их, заглянуть в глаза и увидеть в них своё отражение… – Ладно. *** Заснуть Шинске так и не удалось. А Котаро, едва рассвело, отправился во двор с мечом. Один только Гинтоки до сих пор продолжал спать, ворочаться, сминать футон и всячески действовать на нервы. От раздражения жутко захотелось есть. Но Шинске всё продолжает сидеть на пороге и щипать струны. Пальцы уже снова покраснели и начали болеть. Шаги в коридоре. На этот раз отчетливо слышны. Но это не Кадзума, а уже знакомая служанка – ставит поднос за порог и, не поднимаясь с колен, задвигает дверь обратно. И, словно по команде, взъерошенная светловолосая голова отрывается от пола, загораживая обзор. – Ну надо же, ты соизволил продрать глаза? Гинтоки вяло оборачивается, его взгляд ещё мутный и рассредоточенный. – Ты ежа в детстве проглотил, случайно? Или папенька приснился? – Нет. Тобой любовался до рассвета. Раздумывая, на кой ты сдался учителю. – За любование деньги платят, ты в курсе? Гинтоки потягивается, лишь мазнув взглядом по сямисэну. И перекатывается к двери. – Зови Зуру, а то ему ничего не достанется. Но Котаро уже перешагивает через вытянутые ноги Шинске. Свисающий с пояса верх юкаты влажен, с плеч стекает вода, мокрый хвост волос прилип к спине… Серый кусок ткани в руке промокает шею. – Я собираюсь наведаться в баню. Звучит как приглашение. Но Шинске, застанный врасплох, не успевает ответить. Вместо него набитый рот развевает Гинтоки: – Отличная... идея, я с тобой. – Как твои раны? Голос Котаро не выражает ничего, кроме вежливой заботы. А Гинтоки ухмыляется, откладывает мягкую пухлую лепёшку и скидывает юкату с плеч, демонстративно поворачиваясь. Около ключицы осталась неровность – не шрам даже, а так, след. Но Шинске обращает внимание на другое – ещё в академии он заметил, что телосложение Гинтоки отличается от его собственного. Тот широк в плечах. Мускулист. По сравнению с ним Шинске чувствует себя скелетом, обтянутым кожей. Хотя и не жаловался никогда на силу. И даже побеждал Гинтоки. Но тот, похоже, умудрился ещё обрасти мясом. – Не хочешь сразиться? Гинтоки, уже снова вцепившийся зубами в лепёшку, мотает головой. Жуёт. Проглатывает. А когда Котаро поднимает поднос с пола и уносит в центр комнаты – послушно следует за ним, всё так же, на карачках. И взгляд его, устремленный на спину, прикрытую длинными волосами, Шинске ну очень не нравится. Даже бровь начинает мелко подрагивать. Струны врезаются в пальцы. Запястье щекочет капля крови. Чешутся зубы. Шинске откладывает сямисэн, поднимается на ноги и медленно идёт к своему футону, около которого Кацура уже поставил поднос. Снова онигири и лепёшки, немного костлявой рыбы. Отправив одну целиком в рот, Шинске крошит хребет, чувствуя, как нёбо колют мелкие иголки, но уже тянется палочками за следующей. Взгляд его направлен на рукоять катаны Гинтоки, на герб. Интересно, что скажет учитель, если спасать его дальше отправятся на одного ученика меньше?