Широяша: История Белого Демона

Дождь моросил. Моросил. И моросил. Уже на второй день пути солома, щедро накиданная на пол клетки, раскисла и расползлась, кожа на ладонях сморщилась и побелела, а одежда, прилипшая к телу, стала совсем склизкой и вонючей. Наружу их не выпускали. Даже на стоянках. Так что малую нужду приходилось справлять сквозь железные прутья, а большую… справлять было нечем. Потому что их не кормили. Особенно тяжело приходилось женщинам. Девушка, которую везли в телеге перед Гинтоки, не шевелилась уже несколько дней, на каждом ухабе её голова билась об решётку, непрекращающийся дождь заливал открытые, устремленные к серому небу глаза, и сладковатый запах стелился следом. Остальные женщины, запертые в той же клетке, выглядели ненамного лучше, но хотя бы подавали признаки жизни. На пятый день, по ночам, перед самым рассветом, когда стража прекращала всяческие попытки борьбы со сном, стал появляться Кадзума. С кожаным мешком, полным разваренной рисовой каши. Пустые желудки жадно впитывали скудные порции, тела немного согревались и, пусть ненадолго, но лица розовели. Увы, больше помочь заключенным было нечем. Но с каждым днём, каждым часом, каждым вздохом Гинтоки всё больше терял терпение и спрашивал себя, какого же чёрта они делают... А ведь почти неделю назад предложив воспользоваться «доставкой», он даже не задумался, как это будет происходить на деле. Тем более, что Кадзума, пусть только после раздумий и с явной неохотой, но всё же поддержал его идею. Ведь на словах, в теории, всё выглядело более чем логично: если даже храмы привлекли к отлову преступников, то самим добраться до места содержания приговорённых к казни выйдет вряд ли. И чем дальше – тем больше будет на пути попадаться солдат – и своих, и аманто. Поэтому проехаться в клетке и быть выпущенными Кадзумой или Мизуки уже на месте – не самый плохой способ добраться до Шоё. Хотя, конечно, в путь отправились не все. Когда Кадзума тайком провёл их в запертый сарай через разобранный участок крыши, когда первые приветственные вопли стихли, и Гинтоки, выдержав обиженный взгляд чумазого и немного побитого Сакураи, снова озвучил свою идею, Сакамото сразу заявил, что за всю свою жизнь не слышал большего идиотизма. Чем, кстати, несказанно обрадовал Кадзуму – тот даже натянул на лицо повязку, чтобы скрыть самодовольное выражение. Но неожиданно выступил Такасуги: – Есть идея получше? – глаза его сузились и в голос закралась насмешка. – Или Вашей Светлости надоели голод и грязь? Решили вернуться? – Нет, – Сакамото посмотрел на него так, как смотрят на раскапризничавшегося ребёнка. – Но мы не вправе подвергать опасности людей, не имеющих к нашей цели никакого отношения. – А никто никого идти и не заставляет… – Такасуги медленно обнажил меч. – Путь открыт, желающие могут убираться на все четыре стороны. И демонстративно рассёк путы на руках Тору, стоявшего к нему ближе всех. Тору задумчиво посмотрел на свои ладони, потом на младшего брата. – Мы многим вам обязаны. И, если позволите, я с вами! Но Мори должен уйти. И Матсу. В рядах бледных, измотанных людей послышалось шевеление. Повскакивавшие на ноги при их прибытии, они снова усаживались на землю, кто-то втыкал сосредоточенный взгляд в потолок, кто-то оглядывался и перешёптывался, но, не смотря на слабость в телах, в глазах многих Гинтоки увидел решимость. – Подождите! – Сакамото выставил перед собой руки, оглянулся. – Кадзума, вы нашли Шоё? – Нет, – отозвался шиноби от щели в стене после небольшой заминки. Но, перехватив взгляд Гинтоки, с неохотой признался: – Однако, есть вероятность, что он там появится. Его стало даже немного жаль. А Сакамото вздохнул. И кивнул. И тут же все заговорили разом. А Такасуги принялся методично обходить пленников, привязанных к столбам вдоль стен, и разрезать веревки, Кадзума же вернулся к единственной щели в стене – то ли за порцией свежего воздуха, то ли проверяя, не привлёк ли шум в сарае ненужное внимание снаружи. Ну а Гинтоки задумался. Получалось что-то пятьдесят на пятьдесят. То есть, примерно половину – женщин, Мори и несколько стариков, не смотря на всю их браваду, нужно как-то вытащить отсюда. И как можно быстрее. А это около двенадцати человек. Но как? По изначальному плану всё было просто: воспользовавшись внезапностью, оглушить стражу, вывести людей и остаться сдерживать преследование, пока те разбегаются по лесу. Но теперь лишний шум им не нужен. – Эй, у кого-нибудь есть деньги? По крайней мере двое в ответ на вопрос выдали намётанному взгляду местоположение тайников на своей одежде. Но ни один из них не рискнул признаться. – Что, все без гроша? Сакамото развёл руками и как-то жалко улыбнулся. – Я спрятал всё в лесу. Только вот, хоть убей, не помню, где именно. Но не далеко от того места, где нас повязали, это точно. – Не пойдёт. Гинтоки посмотрел на Кенджи, чем-то напомнившему ему в тот момент Квадратного Шо. Только пониже и старше. Но взгляд этого мужчины красноречиво заявил, что тот скорее откусит себе язык, чем признается в заначке. Хотя, рот он всё-таки открыл: – Я согласен с Тору, мы многим обязаны Сакамото-сану, а я – так вообще знаю господина с самого рождения и последую за ним хоть на край света. Но, Гин-кун, – сделав паузу, кузнец демонстративно смерил его взглядом с ног до головы. – Может, расскажешь сначала, что с тобой произошло? Когда мы виделись последний раз, а было это всего несколько дней назад, ты ни одной рукой пошевелить не мог… И пусть голос его был негромким, но вопрос услышали все. Даже Мори прекратил спорить со старшим братом и уставился на Гинтоки так, словно увидел впервые. Бледное, измождённое лицо вытянулось, потрескавшиеся губы раскрылись, а в круглых глазах застыло восторженное удивление. А вот лица старших посуровели, Мацу даже отступила назад, к столбу, к которому была привязана последние три дня, и попыталась проткнуть своего недавнего пациента взглядом. – Понимаете… – донёсся голос Кацуры от угла, в который тот забился с самого их проникновения в сарай. – Там была деревня… Озеро… Кора… – О! Резкий, громкий, оглушающий вскрик, полный самого искреннего изумления, заставил Гинтоки вздрогнуть и, как и остальных, уставиться на подскочившего к нему Сакамото. Тот с такой силой хлопнул по плечам, а потом снова и ещё раз, что показалось – попытался вернуть состояние его верхних конечностей к прежнему, плачевному. – Я так волновался! Ты не представляешь! Уже даже начал придумывать, как буду оправдываться перед учителем, что не уберег младшего товарища! Думал, восстановление займёт месяцы! Но, Гинтоки, что же ты сразу не сказал, что такой живучий??? Или лекарство какое особое принял? Ха-ха, выберемся – обязательно поделись секретом, разбогатеем!!! – Тацума… Ну что он мог сказать? Глядя поверх плеча Сакамото, слушая всё не прекращающийся восторженный шум, исходящий из его широко расползшегося рта, и видя, как каменные лица людей смягчаются, как из их взглядов постепенно уходят настороженность и даже страх ... Гинтоки опустил голову. – Меня спас Зура, – пробормотал он. – И Такасуги. Рот Сакамото резко закрылся, плечи его опустились, а сам он обернулся. И добавил негромко после молчания: – Молодцы. В повисшей тишине скрипнула кожа – это Кадзума, оттолкнувшись от стены, задел креплением на локте столб. – Время, – напомнил он. Гинтоки кивнул. Они действительно уже порядком задержались. Прикинул высоту. Сделал два шага назад. Прыжок, руки вцепились в край дыры на потолке. – Что вы з?.. Не дослушал, подтянулся, вылез. Осмотрелся. Пощупал утолщение на поясе. Конечно, это не по плану, но… Двор был пуст, лишь у входа в храм ярко горели фонари, и у ворот пылали факелы. Там же стояла стража. Всего около десятка человек, продрогших, явно не привыкших что-то охранять. В конце концов, они монахи, а не солдаты. Кто-то дремал, повиснув на шесте, кто-то грел руки у огня, кто-то ходил туда-сюда. – Тс… э-эй, ты… Монах, как раз собравшийся отправиться в обратный путь, вздрогнул, обернулся и прищурился, явно пытаясь рассмотреть, кто там его зовёт из тени. – Да-да, ты… Гинтоки поманил рукой, демонстрируя зажатый в пальцах неровный золотой кругляш, и отступил дальше, за колодец, в темноту. Очень медленно и очень осторожно, худой и бледный как мифический бамбук, монах приблизился к границе света. Всё ещё щурясь. Только взгляд его раскосых глаз так и не поднялся выше руки с монетой. По крайней мере, до тех пор, пока Гинтоки не сжал ладонь в кулак, скрывая блеск, и не воткнул его монаху под дых. А чуть позже и дальше от ворот, когда сознание к тому вернулось, Гинтоки спросил: – Где тайный ход? – Чт...? – Тс! – приложив палец к губам, снова поиграл монетой у самых глаз монаха, прислоненного к стене сарая. – Так где? – Н-не… Оторвав взгляд от золотого кругляша, гэнин моргнул. И поднял руку. Пальцы сомкнулись на монете, сжали, но Гинтоки её не отпустил, следя за выражением лица буддиста – глаза уже опять привыкли к темноте. – Надо вывести двенадцать человек. – Нет, я не могу… – мгновенно отпустив монету, монах отвёл глаза. – Они преступники! Гинтоки присел. Вложил кругляш в его ладонь. – Увы, даже мудрый соржо может ошибаться. Всего несколько стариков и женщин. Разве ваша религия не требует совершать добрые дела? – Н-но… – Можешь оставить этот рё себе или отдать друзьям... Или бросить в ящик для пожертвований… Тишина. И, наконец, кивок. Гинтоки похлопал монаха по плечу. – Веди. – Подожди, – мотнул тот головой. – Сейчас. И вскочил. Гинтоки замер с вытянутой рукой, уже почти схватив за край оранжевого балахона, но передумал в последний миг. Пошёл следом. Хотя, сердце забилось сильней, когда тот бросился бежать. Когда выскочил на свет и хлопнул задремавшего собрата по плечу. Когда монахи, охранявшие ворота, собрались в кружок. До слуха долетел чей-то жаркий вскрик, но этого кого-то тут же звонко шлёпнули по бритой голове – и снова тишина. Лишь шепот. Ладони вспотели, стало душно и тесно дышать. Но вот монах обернулся, поднял руку и мелко, но шустро перебирая ногами, вернулся к колодцу. – До тайника далеко, идите к воротам. Утром, когда на территорию храма въехало несколько повозок с клетками, и соржо провёл солдат бакуфу к сараю, вместо двадцати двух человек внутри оказалось только тринадцать. Причём трое из них – те самые, что сбежали от него в лесу. Но соржо никак не выразил удивления. Возможно, он действительно не запомнил или не разглядел лиц в темноте. Или вообще не имел привычки приглядываться к преступникам. Только Гинтоки почему-то вспомнил странный звук, услышанный ночью. Когда дверца в воротах открылась, пропуская одного сбегающего узника за другим, в том числе и Сакураи, ему показалось, что кто-то вышел из храма. Но когда обернулся, увидел лишь всё-так же ярко горящие фонари и пустые ступени. Сейчас же, трясясь в клетке уже вторую неделю, вымокнув до самых костей, но вместо того, чтобы мёрзнуть, чувствуя расползающийся под кожей жар, Гинтоки представлял себе, как соржо ржёт. Сидит на мягкой подушечке, вдыхая аромат дымящего ладана, бьёт палкой в медный гонг, читает нараспев очередную сутру… и то и дело сбивается на мелкое и злорадное хихиканье. В конце концов, таких идиотов, как они – это ещё поискать. А, может, всё не так. Может, настоятель храма задумчиво замолкает и вздыхает, в очередной раз спрашивая себя, что это за странные люди и почему они так странно поступили. В клетке Гинтоки только один свой человек – Тору. Хотя, на стоянке его телега довольно часто останавливается рядом с клеткой Такасуги и Сакамото. А вот Кацуру почему-то никак не удаётся нигде рассмотреть уже несколько дней. Дождь перестал. Но со всех сторон почти постоянно доносится кашель. Ничего удивительно, если даже Гинтоки, способный спать зимой на улице, чувствует першение в горле и такую дикую слабость, что и руку-то не поднять, чтобы отогнать комариный рой, то чего ждать от городских неженок? Взгляд Кадзумы страшен. Каждый день, встречаясь с ним глазами, Гинтоки читает в них нескрываемое желание убивать. И, наверное, его собственный взгляд не многим лучше. Но дело в не болезни. И не в крепких, запертых решётках. А в местности, где они проезжают. То и дело на пути попадаются вооруженные отряды – и людей, и аманто. Одни обгоняют их, другие едут навстречу. В чугунной голове мысли ворочаются медленно и неохотно, и подходящего решения всё не находится. Даже если вдруг у них получится расправиться с охраной, разбить замки и освободить приговоренных к казни, даже если те спрячутся в лесу, восстанавливая силы – не пройдёт и дня, как очередной конвой или отряд, брошенный на поиски, переловит всех без исключения. И пусть на восьмой день пути стража начинает подкармливать пленников и даже разносить пресную воду – на сердце легче не становится. Потому что причина внезапной перемены – явно не доброта. Просто слишком многие не выдержали пути, а до места назначения нужно довести хоть кого-то. А, ведь, наверное, они могли что-то сделать для них? Пусть часть – действительно преступники, заслужившие смерти, но не такой же... И как долго это продолжается? Мизуки говорил, людей начали собирать ещё год назад. Они все это слышали: и Кацура, и Сакамото, и Такасуги. Но почему-то у Гинтоки, например, даже мысли не возникло, что в помощи нуждается не один только Шоё. Даже после арены, глядя на ожившие лица крестьян, ушедших с ними из деревни, он только и думал, как бы избавиться от их подозрительных взглядов. Тяготился их обществом. Он видел многое. Видел поля, залитые кровью и усыпанные трупами. Замерзающих на земле стариков и вздутые тела детей, брошенные в полях. Видел зарезанных беременных женщин и ещё дышащих, но сочащихся свежей кровью жертв любителей снимать кожу и посыпать мясо солью. Он думал, что уже ничто и никогда не сможет заставить его ужаснуться. Но он ошибся. Этот караван из клеток, полных живых, но постепенно умирающих людей, лишенных даже возможности покончить со своими страданиями – это ведь не так уж и жестоко, если подумать. Но очень похоже на дорогу в ад. Ад, принесённый на землю пришельцами, но устроенный людьми. *** Гэнин – самое младшее звание в буддийской общине. Соржо лама – настоятель храма.