Широяша: История Белого Демона

– … Зура? Вместо ответа Кадзума отводит взгляд. – Далеко ещё? – Полдня. «Вот, как… Значит, осталось недолго.» Гинтоки лежит на животе, прислонившись горячим лбом к прохладным прутьям решётки. Ночью – легче. Сегодня – легче. Невыносимая жажда уже не сжигает изнутри. Но это – его, а вот у Кацуры, запертого с Кенджи и ещё тремя крестьянами, лихорадка никак не спадает. И не у него одного. Кадзума молчит, но и без слов понятно, что Тацума тоже пока не идёт на поправку. Если повернуться на бок и прислониться к прохладному железу виском, можно полюбоваться узкой спиной Такасуги. И так мелкий, за последние девять дней он превратился в скелет. Того и гляди, кажется, подует ветерок – да и выдует его наружу, прямо между прутьев клетки. – Ты говорил с Кенджи? И опять Кадзума отводит взгляд и крепко сжимает зубы, желваки гуляют под натянутой кожей скул, а ведь он всегда казался Гинтоки самым чёрствым и невозмутимым из всей их странной компании. – Ещё держатся, – всё-таки отвечает шиноби. – Но упорство некоторых не знает границ. Гинтоки облизывает потрескавшиеся губы и языком переправляет горький шершавый комок во рту за другую щёку. Противное лекарство помогает, от него становится яснее в голове, но, несмотря на это, почему-то так и клонит в сон. В первый раз Кадзума принёс его дня четыре назад. И тогда же впервые задал вопрос: «Может быть, хватит?» Но ответ пока не изменился – ни Гинтоки, ни остальных. Хотя, если даже кто-то и сдастся, и Кадзума попробует выпустить его – ничем хорошим это не кончится. Потому что в каждой клетке от трёх до десяти человек. И все они, несомненно, тоже желают выбраться наружу. Как и другие заключённые. Но далеко ли им удастся уйти? Тем более, что вокруг одни выжженные поля. Уже, правда, затянувшиеся сочной зелёной травой, но ещё тут и там чернеющие широкими полосами расплавленной земли. Каким образом Кадзуме удаётся скрытно передвигаться следом за караваном – не известно. Тем более, что даже по ночам слышно стук копыт – это всадники, одинокие или группами, спешат в ту же сторону, куда уже бесконечно долго едут и они, или в обратную. – Скоро… – бормочет Гинтоки, проваливаясь в сон и даже не замечая, как голова сползает и падает на гниющую солому. – Завтра… Будит его водопад холодной воды. Солнце уже поднимается над горизонтом, а стражники, ругаясь но чём свет стоит, бегут с вёдрами от невидимой с обочины канавы и щедро выплёскивают на заключённых её застоявшееся содержимое. Иногда вместе с лягушками. Это им так придают приличный вид, отбивают вонь? Ну, так ведь не на продажу же везут, вот странные… Но от холодного душа становится хорошо. Легче дышать. Даже шум в ушах ненадолго стихает. Рядом шевелится Тору, сбрасывает с лица соломенную труху и щурясь пытается осмотреться. – Утро доброе. – И вам того же… Гинтоки выковыривает из-за щеки крошку уже впитавшегося лекарства и сплёвывает. А стражники всё спешат, вон уже седлают лошадей, слышно крики и всё ту же ругань. – Опаздывают куда-то?.. Тору пожимает плечами и опускается обратно на дно клетки. Видимо, силы его исчерпаны уже одним только этим движением. Наконец, телеги трогаются, выстраиваются в цепочку, колёса скрипят, трещат, так и норовя развалиться, но вместо этого исправно поднимают в воздух песок и земляную пыль – скоро, уже очень скоро конец пути. Но сначала – несколько часов в гору. Где-то в полдень мимо Гинтоки проносится всадник, и вот уже возницы начинают стегать лошадей. Никак и вправду время поджимает. Когда солнце начинает клониться к горизонту, с горы открывается впечатляющий вид. Это долина. Огромная. Заполненная малюсенькими шатрами, перегороженная частоколом и кишащая движущимися фигурками. И над всем этим неподвижно довлеют три огромных корабля, абсолютно разных, но создающих одинаково гнетущее впечатление. Как три великана, наблюдающие за муравьиной суетой, готовые в любой момент прийти в движение и растоптать неугодных или просто случайно попавшихся на пути. – Что это?.. Гинтоки косится на зашевелившегося Тору. – Боги, – отвечает после паузы. – Ну или те, кто ими себя возомнил. Тору кивает. Ему тяжело дышать, и, прежде чем сказать что-то ещё, он несколько раз вдыхает и выдыхает, набираясь сил. – Я давно хотел… поблагодарить. За тех монахов… что вы не стали применять оружие. – Ты верующий? – осеняет догадка. Ответа он не получает, но это и не важно. Зато кое-что становится ясно. Например, что вера – это не то, что демонстрируется снаружи. А также объясняет, почему эти люди не смогли оказать достойное сопротивление монахам и позволили схватить себя. Кажется чем-то очень глупым, но… глубоко внутри Гинтоки чувствует, что понимает. Не умом. Душою. Вниз, по твёрдой, истоптанной дороге лошадки бегут довольно резво. Шатры и движущиеся фигурки растут. Уже можно различить среди них людей и аманто. Но шея затекает и Гинтоки кладёт голову на руку. От яркого солнца режет глаза, хотя уже начинает темнеть. – Если они решат казнить всех сегодня, мы… Голос доносится откуда-то издалека. Тело встряхивает. Это клетку спускают с телеги на землю. «Наконец-то… Полдня, да, Кадзума? Почему тогда уже вечер?» – Ночью не будут. Собственный голос хрипит, Гинтоки переворачивается на спину и снова закрывает глаза – небо нестерпимо пёстрое, словно кто-то опрокинул сразу несколько банок с краской. Нехорошее небо. Кажется, Мизуки… или Кадзума?.. говорил, что до казни ещё около месяца. Прошло не больше двух недель с того дня, а, значит, время есть. И, если их будут кормить и поить, а погода не испортится, всё ещё может пройти по плану. Но что-то не даёт покоя, какая-то мысль… Однако, Гинтоки снова проваливается в черноту и пустоту, повторяя про себя: «торопятся, торопятся, торопятся» – чтобы не забыть и додумать потом. В эту ночь Кадзума не приходит. А утром Гинтоки с удивлением обнаруживает какой-то твёрдый ком, материализовавшийся между его животом и неровным полом. Этот ком – мешочек. Мешочек с зелеными, мягкими кругляшами. И с запиской: «Лекарство». Кадзума? Но если это принёс он, то почему оставил, а не раздал всем, как предыдущее? Или раздал, а это остатки? Но оно какое-то странное, явно не самодельное. Как и всё, что делают и продают аманто. Но, быть может, это новое лекарство поможет тем, кому не помогло старое? Здесь, в долине, на земле, клетки стоят почти вплотную. Длинные ряды тянутся, насколько хватает взгляда. И снова совсем рядом, прямо за соседней решёткой – спина Такасуги, а дальше, у дальней стенки лежит, подложив ладонь под голову, Сакамото. Но Гинтоки просовывает руку между прутьев и дёргает за край свисающего рукава седого старика. – Чего тебе, беляш? Голова сидящего рядом с ним Такасуги медленно поворачивается, но Гинтоки продолжает обращаться не к нему: – Дед, ночью никто не приходил? Удивленный взгляд почти бесцветных глаз становится почти насмешливым, но вместо слов с губ старика вдруг срывается кашель, грудь начинает сотрясаться, как проседающая земля, а схватившаяся за решётку рука дрожит. Гинтоки терпеливо ждёт. А когда приступ стихает, суёт в ладонь мешочек. – Возьми одну. Остальное передай дальше. Раскрасневшееся от кашля лицо изменяется. Теперь на нём испуг и недоверие. Но миг спустя – расслабляется. Не спросив ничего, старик молча отправляет мягкий шарик в рот и закрывает глаза. – Эй, – Гинтоки толкает его в бок. – А дальше передать? Один глаз старика открывается, глубокий вдох… – Я ещё жив? – Да что с тобой, старый, сделается? Ещё меня переживёшь. Ты лекарство передай! – Сейчас-сейчас… Обтянутая тонкой, почти прозрачной кожей, рука протягивает мешочек Такасуги, но тот отворачивается. А вот Сакамото, до которого скоро доходит очередь, благодарно кивает. И снова на его лице рождается эта странная, блуждающая улыбка… Немного похожая на улыбку Шоё. Гинтоки отодвигается от решётки. И какой только бред не лезет в голову… За рукав трогает Тору. – Что это у тебя? Разжав ладонь, Гинтоки показывает кучку зелёных катышков и ссыпает ему в руку большую часть. – Бери один. Проглоти. Остальное передай дальше. – А ты? – Я… я уже. Оторвав от края хакама лоскут, Гинтоки заворачивает в него последние десять штук и подсовывает под угол клетки. Когда появится Кадзума, он отдаст их ему… чтобы тот смог передать лекарство Кацуре или кому-то ещё, если пущенное по рукам до них не дошло. Конечно, надо съесть и самому… Но он крепкий, в отличии от некоторых. Выдержит… А лекарство действует быстро – в соседних клетках уже слышны разговоры. Кто-то жалуется на грязь, кто-то на пустой живот, а кто-то уже строит планы на вечер, зазывая девушек из клетки напротив, приглашая зайти в гости. Гинтоки невольно улыбается. Солнце припекает. Когда он открывает глаза снова – на небе уже горят звёзды и полная, круглая Луна. Сколько времени прошло? Какой уже день? В теле почти что легкость и откуда-то взявшаяся настороженность. Что-то не так. Что-то разбудило его… Кадзума? Нет, чёрной тени, сверкающей глазами, у клетки не видно. Тогда что? Шуршание. Гинтоки засовывает руку за пазуху и вытаскивает сложенный в четверо листок: «Если хочешь спасти Шоё, иди к красному шатру. Один.» Знакомый почерк. Знакомая «ха», с лишним завитком. – От кого? Тору смотрит пристально, но без подозрения, глаза горят, в голосе бодрость. – Что, кормили? Вместо ответа тот подмигивает, лезет куда-то в темноту за спиной и вытаскивает на свет зеленый лист. Ещё не успевает развернуть, а Гинтоки уже знает, что там – рисовые пирожки. Из-за запаха. – Ну так от кого? – Ты не видел… кто… мне это… засунул? – Н-нет, прости. Когда я проснулся, нашёл только еду. Рис засохший, жевать его настолько же приятно, как и тяжело. Проглатывая едва откушенный кусок целиком, Гинтоки косится на дверь. И на соседей по клетке. Кажется, те спят, но… Протягивает ногу и слегка толкает створку. Та отходит на удивление легко и без скрипа. Кто-то смазал петли? – Жди здесь. Спина протестующе скрипит и мышцы стонут, но под ногами наконец земля и можно выпрямиться в полный рост. Скрываться глупо. Стоит лишь кому-нибудь заметить, как он крадётся – поймают сразу. А без оружия он сможет разве что лишить противника ушей. Поэтому Гинтоки идёт как свободный и честный человек. Правда, заслышав голоса и шаги, ныряет в темноту, но ненадолго. Времени в обрез. Звёзды ещё горят довольно ярко, но вернуться лучше до восхода. А ведь этот шатёр ещё надо найти… *** Звуки. Почти утихли – кто-то ещё ворочается во сне, да над головой, хлопая крыльями, пролетает птица. Но от запахов не скрыться. Шинске смотрит в небо, хотя бы так стараясь представить, что один. Но – не выходит. Сколько же тут человек? Сотни? Тысячи? Нет, вряд ли столько. Он начинал считать, но смысл, если всех клеток отсюда не видно? Спать он не может. В отличии от некоторых, открывающих глаза лишь бы пожрать… Стоп, что? Нет, не показалось. Тихий разговор прервался и обладатель светлой шевелюры… вон уже топает снаружи. Шинске приподнимается на локте и смотрит Гинтоки вслед. Но недолго. Почти тут же обзор закрывает фигура в доспехах. Стражник? Негромкий щелчок. Клетка снова заперта? – Эй, что происходит? Неизвестный замирает, но лишь на миг. И скрывается между клеток. Странно, никто из заключенных не реагирует на происходящее. Как так? Неужели все спят, да так крепко? Пилюли! Так вот, в чём дело… Он отказался их брать, поэтому и не дрыхнет сейчас без задних ног? А всё потому, что заметил – Гинтоки тоже не взял себе ни одной. Но этот длинный… кажется, Тору – почему он не спит? Хотя, вы посмотрите, только что болтал, а вот уже свистит носом, словно видит десятый сон. И чёртов Кадзума где-то запропастился. Понятное дело, прокрасться в лагерь – это не так легко, как ночью подойти к небольшой стоянке. Но всё же, кто-то же должен сказать ему, как там Котаро! Рассвет застаёт всё ещё в тишине. Если бы не дыхание спящих рядом – может показаться, что вокруг одни мертвецы. Звук приближающихся шагов кажется странным, неровным? Шинске косится через плечо, даже не сомневаясь, что увидит Гинтоки. Но это не он. Первое, что бросается в глаза – длинный свёрток в руках самурая. Знакомая рукоять с золотым шнурком. Такая вычурная катана есть только у одного человека, имеющего привычку приносить им оружие. – Наконец-то. Мизуки опускается на колени около клетки и, не слова ни говоря, начинает скрести благородным оружием землю. – Умом повредился? – Тихо. Углубление растёт. Мизуки опускает в него мешок, слышен приглушенный скрежет и звон. – На всех тут не хватит. Просунутая сквозь прутья рука сгребает солому и присыпает схрон. – Это не всё. Я же здесь не первый день. – Какой план? – Шинске начинает догадываться, что происходит. – Сакамото знает? Мизуки мотает головой. – Никакого плана. Сегодня пришёл последний груз – самые почётные приговорённые. Они не в клетках, а в наглухо забитых ящиках. Есть ли среди них Ёшида Шоё – не знаю, но их казнят в самом конце. Если открыть все клетки и выдать людям оружие… – А говоришь, никакого плана. Сколько дней до начала? – Нисколько. Казнь – завтра.