Широяша: История Белого Демона

***

Ветер – холодный, пронизывающий. Даже тут, в лесу. Деревья стоят неплотно, подлесок редкий, но гривастую тварь всё равно приходится тащить за собой силком. Гинтоки бы с радостью оставил её на время в каком-нибудь овражке, но ведь уведут! С другой стороны, соваться с ней в город – глупее не придумаешь, даже дорогой меч на поясе выглядит не настолько вызывающе, как оборванец верхом на лошади. Но до Ино пока далеко, к тому же его можно просто объехать, так что задача номер один – вернуть катану учителя. Гинтоки дал Сакураи вполне чёткие ориентиры, где нужно спрятать оружие. И если этот оболтус не справился… – … тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять… Голос доносится прямо из-за кустов под толстым стволом дерева, которое, кажется, ещё на заре времён решило разделиться надвое, но посреди процесса передумало, да так и осталось. Или, быть может, когда-то это было два дерева, но они срослись стволами и дали жизнь единому, мощному организму. Вообще, Гинтоки предпочёл бы оставить оружие в менее приметном месте, но Сакураи пришлось дать ориентиры покрупнее. Однако, указаний поселиться под деревом Гинтоки ему не давал. Но что тогда он забыл тут? Отпустив поводья, Гинтоки косится на своего четвероногого спутника: огромная голова с грязно-серой гривой тут же тянется мясистыми губами к тонким веточкам с уже пожелтевшей листвой и не выказывает никаких признаков беспокойства. Как и глухой идиот, продолжающий пересчитывать что-то вслух. – … сорок, сорок один, сорок два… Сухая трава под ногами хрустит еле слышно. Кусты всё ближе. Среди коричневых и желтых красок не сразу удаётся различить рыжину соломенных волос, собранных в высокий хвост на макушке. Но убедившись, что это именно Сакураи, и разглядев, чем тот занят, Гинтоки только разочарованно вздыхает. – Сакамото испереживался весь, как там его денежки поживают, а они, оказывается, в полном порядке… Спина Сакураи, вытянувшая было при звуках его голоса, начинает медленно горбиться. Гинтоки обходит куст и останавливается. – Привет, Саку. – Ги-ги-гинтоки?! – Одного «ги» вполне достаточно. Плюхнувшись задом на землю, Гинтоки скрещивает ноги. И смотрит на ровные столбики золотых кругляшей, выстроившихся на серой тряпке, той самой, когда-то бывшей шейным платком Сакамото, с фамильным гербом. Потом поднимает взгляд на Сакураи. – Только не говори мне, что каждый день сюда приходишь, чтобы чужое богатство посчитать. Тот уже открывает было рот, да так и застывает – похоже, возразить ему нечем. Подумать только, и это благородный отпрыск голубых кровей?.. Или сидение в клетке и знакомство с аманто выбило из него чистоплюйство вместе с элементарной порядочностью? Впрочем, ход мыслей Сакураи понятен: кучка идиотов свалила с горизонта, так почему бы и не присвоить их имущество? Мёртвым и дуракам ведь деньги ни к чему. – О, а это не моя катана, случайно? Знакомая цуба в четыре пустых лепестка виднеется из-под складок плотного рукава. Вообще, если присмотреться, кимоно этого рыжего почти новое и совсем не из дешёвой ткани, и в нём Шиничи Сакураи уже мало чем напоминает чумазого бродяжку, каким Гинтоки видел его в последний раз. Нет, сейчас это почти что респектабельный молодой господин. Ещё бы личико сделал попроще. Приходится поднять руку и поводить ладонью перед застывшими и вытаращенными глазами цвета меди. – Ау, приём, ты меня слышишь, Сакураи? Отомри. Ну надо же, моргнул. – Ги-ги-гинтоки-кун! Нет, Саката-сан! Как же я рад снова в-вас видеть! Значит, у вас всё получилось? Вы нашли своего учителя? А где остальные? Са-сакамото-сан?.. До вечера ещё далеко, но в лесу становится всё холоднее. Гинтоки поднимает и опускает плечи, морщится, пока громкость Сакураи не падает до еле слышного бормотания. – Я же сказал, одного «ги» вполне достаточно… Эх, Саку-Саку… Ну зачем было так торопиться и тратить чужие деньги? Подождать не мог?.. А ведь мне теперь придётся отрубить тебе руку. Ещё раз вздохнув, Гинтоки поднимается на ноги и берётся за рукоять заткнутой за пояс катаны. Сакураи смотрит на него неотрывно, но на колени не падает, оправдываться или умолять не начинает. Только с каждым мгновением глаза его становятся всё больше и больше. – … или благородным не рубят?.. Серьёзно, мы доверились тебе, поверили… И так ты отплатил за заботу? – П… – Что? Не слышу. – П-пр… – М-м-м? Но вдруг глаза Сакураи резко сужаются, тут же стерев с лица шок и раскаяние. – А чего вы ждали? – сжав зубы, он презрительно хмыкает. – Что я буду охранять ваши сокровища как помойный пёс? Голодный, холодный, но верный? С чего бы?! Если Сакамото-сан так уж хотел позаботиться о нас, то не бросил бы! Да и что хорошего вы сделали? Лишили нас дома! Сделали бродягами! Я даже в город сунуться лишний раз боюсь при свете дня!.. А вот и оно, настоящее лицо. Пережидая выплёскиваемое возмущение, Гинтоки ласкает рукоять катаны, едва касаясь водит по ней пальцами. Верх-вниз. По ребристым узлам, обтянувшим сталь. – Вот уж не думал, что тебе нравилось сидеть в той клетке. Наклоняется. Сакураи пытается отшатнуться, но в результате едва не падает на спину. Подцепив гарду катаны учителя, Гинтоки выдёргивает оружие из-за его пояса и подсовывает под свой. Двойная тяжесть заставляет тесёмку, заменившую оби, растянуться. Нет, так она ничего не удержит… приходится заняться подтягиванием и перевязыванием. – Что ты задумал? – злоба в голосе Сакураи уже успевает смениться на настороженность. – Убьёшь меня? Покосившись на парня, явно боящегося пошевелиться, но больше не пытающегося нацепить на себя маску дружелюбия, Гинтоки затягивает пояс туже и мотает головой. – На хрена мне твоя жизнь? И отворачивается. Больше ему тут делать нечего, а лошадка, вон, уже навострилась куда-то, забыв про объеденный куст. Выдох, раздавшийся за спиной, слишком громок. Гинтоки останавливается. Прикрывает глаза. Но уже мгновение спустя, отбросив колебания, возвращается. Падает на колени. И, свалив в кучу ровные столбики монет, начинает связывать углы тряпки в узел, получается что-то размером с мешок. А Сакураи следит за ним, раскрыв рот. И Гинтоки кажется, что слышит, как с грохотом рушатся планы рыжего на ближайшее безбедное существование. – Где Мацу и остальные? – спрашивает он как бы между прочим. Тишина. – Ты ведь не сдал их? Собственный голос звучит ровно, но даже глухой способен различить в нём предостережение. – Не знаю, – вяло отзывается Сакураи. – Последний раз я видел её на рынке два дня назад. Гинтоки кивает. Медные глаза следят за ним неотрывно. Даже когда он снова встаёт, перебросив через плечо узел с целым состоянием, спина отчётливо ощущает что-то прилипшее и не желающее отлипать. – К-куда ты? Дёрнув за поводья и заставив лошадиную голову оторваться от нового сочного куста, Гинтоки пожимает плечами. – Возьми меня с собой. – Отвали. В лесу темнеет рано. Кусты трещат, шуршит трава. Сакураи плетётся следом. Гинтоки не оглядывается, у него есть задачка поважнее – решить, выходить на дорогу или нет. И с какой стороны обойти Ино. Но в животе уже давненько поселилась пустота, а одежда Сакураи напомнила ему, что сам он одет в лохмотья. По сравнению с тем, что приходилось носить до знакомства с Шоё – ещё ничего, но теперь, когда золото на плече заставляет крениться в одну сторону, а два меча за поясом – в другую, Гинтоки чувствует нарастающее желание завалиться в какую-нибудь гостиницу. Когда-то давно он ни раз представлял себе это: вкусно пахнущих девушек, тарелки, полные еды, тепло стен и мягкость футона. Но видел лишь издалека. Его уделом была не жизнь, а выживание. И каждый раз, когда удавалось спрятаться от снежной бури в покосившемся от старости сарае или раздобыть на ужин что-то более питательное, чем корешки, да травки, он спрашивал у неба – чем же так отличается от других? Конечно, ему встречались люди, не только живущие в тепле и сытости, но именно с такими иметь дело было легче всего. В отличии от других: голодных и ободранных, готовых зубами выгрызать право на территорию – Гинтоки если и ввязывался в драку с ними, то редко и только из-за голода. А вообще, он старался забредать в города пореже. Отчего же его сейчас так тянет туда? Что изменилось? Неужели настолько размяк, что захотелось вновь почувствовать себя среди людей? Да быть этого не может. Но до чего странное чувство: слышать шаги за спиной и не желать избавиться от их владельца. Кроны деревьев всё реже, но ночное небо без проблеска звёзд. А впереди – светлое зарево. Словно город объят огнём. Хотя это просто отсвет от всех горящих в нём фонарей. И вместо того, чтобы свернуть, Гинтоки ведёт лошадь вперёд, к расступающимся стволам деревьев. К людям. К свету. А вон и знакомые ворота в стене, ограждающей особый квартал. Кажется, сотню лет назад он уже подходил к ним, раздумывая о прелестях женского общества. И на кой его потянуло тогда в переулок? Ах, да, почувствовал слежку… – Господин, вы останетесь до утра? Мужчина в просторном кимоно, подпоясанном светлым и широким оби, склоняется и заискивающе заглядывает Сакураи в глаза. Гинтоки скребёт шею всей пятернёй и тоже смотрит на рыжего «господина». Не мудрено, что их приняли за хозяина и слугу. Но, может, это даже кстати. – Отвечайте ему, Саку-данна, – прислонившись плечом к крупу лошади, Гинтоки переводит взгляд на свою руку, рассматривая в красно-оранжевом свете фонарей грязь под ногтями. – Или вы язык проглотили? Прислужник косится на него удивлённо, а Сакураи стремительно краснеет от злости. Но всё же заставляет себя кивнуть. – Да, – произносит медленно. – Мы с… другом не против остаться до рассвета, так что пусть моего коня накормят и напоят. – Будет сделано. Взгляд мужчины останавливается на поясе «господина», потом вновь возвращается к Гинтоки и его двум мечам, ни один из которых не похож на вакидзаси. – Если вы в Ино впервые, разрешите помочь вам с выбором девушек… господа. Он уже не уверен, что имеет дело с кем-то из благородных. В конце концов, чистая и дорогая одежда значит немного, а оружие самураев можно купить. Но Гинтоки на него не в обиде – ну какой из него господин? Но прислужник не задаёт больше вопросов, и Гинтоки, передав поводья выскочившему из-за угла парню с перевязанной головой, первым проходит под цветастым полотном, нависшим над входом в обитель порока. Надо сказать, внутри ничего интересного – просто коридор. И несколько женщин разного возраста. Прислужник обходит Гинтоки и приближается к одной, высокой и статной, со строгим лицом, шепчет ей что-то – и вот дама уже кланяется и приглашающе отходит чуть в сторону, освобождая путь. Ну и отлично. Не разуваясь, Гинтоки проходит мимо. – Что прикажете подать на стол? Не показалось, вопрос задан именно ему. Гинтоки косится сначала на семенящую совсем рядом женщину, потом дальше, на бредущего за ней Сакураи. Этот парень в подобном месте тоже явно впервые, но даже так – уж слишком неуверенно он переставляет ноги, да и смотрит только прямо перед собой. Жалкое зрелище помогает почувствовать себя лучше. – Саке, – отвечает Гинтоки женщине. – И это… у вас кто-нибудь умеет играть на сямисене? Золотой кругляшок ловко перехватывают сухие пальцы и исчезают в недрах длинного рукава. – Да, конечно, – нейтрально отзывается та, останавливаясь у безликих дверей. – Что прикажете насчёт блюд? – Мой друг… – Гинтоки делает паузу, дожидаясь пока подойдёт Сакураи, – предпочитает чего поострее… А сладкое у вас есть? – … конечно. Поджарить азуки? Или… – На ваш вкус, – Гинтоки натужно улыбается. – Как прикажете, – женщина опускается на колени и мягко отводит перегородку в сторону, открывая вход в пустую полутёмную комнату. – Прошу, подождите всего несколько минут. Внутри пахнет довольно приятно. Четыре высокие свечи обвёрнуты в бумагу, расставлены по углам. Циновки под ногами плотные, ровные. Гинтоки подходит к окну и убирает подпирающую ставню палку, закрывая его. – Ты что, – подаёт голос застрявший у входа Сакураи, – собрался потратить деньги Сакамото-сана на бордель? – А что? Что-то не нравится? – Гинтоки оборачивается. – Если честно, не помню, чтобы звал тебя сюда. На лице Сакураи отражается целая буря противоречивых эмоций: возмущение, опасение, недоумение, раздражение и... надежда. Гинтоки даже становится немного завидно. Сам он не чувствует почти ничего, только голод. – Просто забей. – Я почему-то думал, – отходит Сакураи от двери, щурясь так, словно смотрит на огонь. – Что ты не такой, как все… – … а оказался таким же, как ты? – договаривает за него Гинтоки. Хочется добавить что-нибудь ещё, про то, что сильный всегда отбирает у слабого, что люди по сути похожи, что не стоит принимать на веру всё, что говорят… Но Сакураи и сам это знает прекрасно. Потому и молчит сейчас, не отвечая. А от двери уже доносится легкий стук. Получив разрешение войти, несколько девушек, даже девочек, вносят в комнату небольшие столики, ставят в два ряда напротив друг друга. На них блюдца с закусками. А у стены выстраиваются бутылки из белой глины. Гинтоки бросает узел с монетами на пол и садится, обнимая ногами, но не успевает он рассмотреть угощения, как порог переступают ещё две девушки, постарше. На них ярко-красные с золотом кимоно, а волосы уложены в сложные, даже вычурные причёски. А лица… Когда одна, с инструментом в руках, подходит и опускается на пол – медленно и деревянно, как кукла – Гинтоки видит на покрытой белилами коже нарисованные брови, нарисованные губы и даже, похоже, нарисованные глаза. И против воли перед внутренним взором всплывает красивое лицо Котаро, с чистой, бледной кожей, с потрескавшимися губами, с небольшим шрамом у кончика брови, который почти не заметен, пока не присмотришься… Нет-нет. Такие мысли до добра не доведут. Девушка касается струн. Гинтоки сам наливает себе саке, заедая то сладкими бобами, то шариками данго, смотрит на Сакураи – тот сидит за столиком напротив, на щеках его пылает румянец. Его девица негромко щебечет. А в голове Гинтоки начинает шуметь, словно снаружи идёт дождь, и капли барабанят по крыше. Этот шум проникает в тело, и растекается по нему вместе с жаром и немного странной усталостью. Пламя свечей угасает. Маленькая ручка тянет куда-то, там мягко и почти что темно. Он позволяет девушке развязать себе пояс. Опускается на футон, закинув руки под голову, и смотрит в потолок. Ей не нужно ничего объяснять, она делает всё сама, даже не сняв кимоно, лишь подобрав многочисленные складки одежды. Внутри неё горячо. И приятно. Опускаясь и поднимаясь, словно волна, позволяет наслаждению медленно накопиться. Чтобы выплеснуться в несколько сладких мгновений – за раз и до конца. Глаза закрываются. Серебряный лунный свет провожает тёмный силуэт и Гинтоки остаётся один. Разве он не закрывал окно? Тогда почему так светло? И разве девушка не должна остаться греть его постель до утра? Мысли текут, не останавливаясь, просачиваясь как песок сквозь пальцы. А в поясницу давит узел с монетами. Лениво подтянув его выше и обняв, Гинтоки позволяет себе окунуться в непроницаемую тьму без сновидений. Прожить так всю жизнь – что может быть лучше? Шорох, похожий на скрип половиц, проникает сквозь сон. И с ним запах пота, шелест одежды. И особенное шуршание стали. Трое? Нет, четверо, ещё один остался снаружи. Обе катаны легко ложатся в ладони – давление воздуха сверху – не вытаскивая их из ножен, Гинтоки одной останавливает уже опускающийся сверху меч, второй бьёт по ногам бандита, вставшего сбоку. Три фигуры загораживают свет от окна, их видно отчётливо. Отскочив назад, к стене, Гинтоки зажимает ножны локтем и вытаскивает катану. Вторую не успевает – на него налетают. Молча. Он так же молча бьёт в ответ. Но тело почему-то движется не так, как нужно. Медленнее. А очертания бандитов, только что чёткие, вдруг смазываются. Удар колена в живот заставляет расстаться с частью съеденного совсем недавно. Расстался бы и с остальным, только пинок в подбородок отбрасывает назад, затылок встречается со стеной. В руках пустота. В глазах смазанная муть. Но это не мешает схватиться за толстую жилистую ногу, впиться зубами, вырвать кусок мяса, и, услышав рёв, перекинуться на другого, попятившегося к стене. Зацепиться краем глаза за отсвет на мече. Подхватить свою выроненную катану. И вогнать по самую рукоять в живот подскочившего сзади. Его тяжесть выворачивает руку и наваливается сверху, глупо пытаться вытащить меч сейчас. Зато можно перекатиться вместе с телом убитого. И успеть отразить новый удар от ещё живого. Но зрение подводит и лезвие жалит в щеку и ухо. Схватившись за острый край чужого длинного ножа, Гинтоки дёргает его на себя. И бьёт лбом в середину широкого круглого лица. Хруст хрящей. Хриплый всхлип. Тут же прервавшийся после тычка в горло двумя сжатыми пальцами. Кто ещё жив? Он ещё жив. Это самое главное. Хромая, третий, последний из забравшихся в комнату, отходит к окну. Перекидывает себя наружу. Броситься бы следом… Или хотя бы бросить катану… Но в теле словно проделали дыру, и силы со страшной скоростью выливаются наружу. Гинтоки морщится от вони, сплёвывает кровь и шмат человеческой плоти, а прямоугольник окна перед глазами плывёт, раздваивается, сходится и расходится вновь и вновь… Нет, такая жизнь ему что-то нравится не особо… На четвереньках, не уверенный, что сможет встать, Гинтоки подползает к окну. Задевает коленом что-то твёрдое и угловатое. Узел с золотом. Интересно, на Саку тоже напали? Или только на Гинтоки? И рискнут ли вернуться ещё? Надо уходить. Здесь нельзя больше оставаться. Но тело будто чужое. Получается лишь забиться в угол под самым окном, надеясь, что если кто-нибудь полезет – то непременно наступит сверху, хотя бы разбудив перед тем, как прирезать. И тьма закрывает глаза.