Широяша: История Белого Демона

*** Чем пахнет земля? Сыростью и гнилой травой. Высоко над головой решётка, но проникающий сквозь неё свет не достигает дна ямы, здесь жарко и трудно дышать – по крайней мере, намного труднее, чем сутки назад. Брак. Брак… – Брак, нэ?.. На самом деле, чтобы расторгнуть помолвку, достаточно было просто не возвращаться. Но Шинске вернулся. Правда, вовсе не потому, что ему «простили» нападение на тюрьму и связь с «заговорщиком», и даже не из-за предстоящего брака… просто вспомнил, что у него есть отец. Честно говоря, он вообще о нём забыл. Как и о том, как принято поступать в клане Такасуги с непослушными детьми. Даже если они уже достигли брачного возраста. А зря. Шинске стоило более настороженно отнестись к поданным на стол блюдам. Особенно – после заявления, что женитьба в его планы не входит. Но выражение отцовского лица ввело в заблуждение – показалось, что тот просто счастлив видеть сына живым и здоровым. А потом уже было поздно: сонливость, головокружение… и потеря сознания. И вот он в яме, в которой последний раз сидел лет пять назад. Хотя, быть может, это уже новая яма, ибо в старой осталось несколько мёртвых тел, и её, скорее всего, просто закопали вместе с ними. Десять шагов вдоль. Двенадцать поперёк. Да, это другая яма, та была просторней. По крайней мере, в ней хватало места, чтобы развернуться, сражаясь за собственную жизнь. Сколько времени он тогда провёл на дне? Неделю? Или дольше? Каждые несколько часов решётку поднимали и скидывали вниз какого-нибудь ушлёпка с ножом в руке. И от Шинске требовалось лишь одно – убить его. Точно таким же ножом. А ведь не так-то просто справиться со взрослым мужчиной, когда тебе десять лет… Даже если это всего лишь крестьянин, напуганный до усрачки. Или, тем более, если это преступник, получивший шанс обрести свободу и прощение. Помнится, особенно тяжело стало через несколько дней, когда трупы начали вонять, а к отсутствию свежего воздуха и сну урывками Шинске ещё не привык. Чем он заслужил подобное? Всего лишь отказом выбросить оставшийся от матери сямисэн. Отцу требовалось доказательство, что его сын, его наследник – воин, а не «размазня, способная лишь бренчать на трёх струнах». И если бы Шинске не выжил в той яме, Такасуги Тандзи просто завёл бы себе новую жену и нового наследника. Но в этот раз прошло уже более суток, а решётку так и не подняли. Неужели отец решил уморить его голодом? Надеется, что заставит передумать? Зря. Два года назад уже пытался, как раз, когда Шинске бросил школу ради посещения академии Шоё. Правда, тогда всё ограничилось запретом покидать комнату… и мало чем отличалось от ритуалов «воспитания истинного духа», через которые Шинске проходил раньше – вроде недели медитаций в запертом склепе, наедине с покрытыми плесенью камнями, прахом предков и кувшином воды, который обязательно должен был остаться нетронутым до конца срока. Или той кровавой недели в яме, когда мозг отупел настолько, что перестал даже воспринимать отличие людей от животных. Да, к нему скидывали и бешеных собак. Но тело действовало само. И он выжил. Правда в памяти совершенно не сохранился момент освобождения. Как же это произошло? Однажды решётку подняли, но вместо очередной твари, желающей его убить, спустили лестницу?.. Возможно, именно так всё и было. Но это не столь уж и важно, ведь главного он добился – отношение отца изменилось. И, не смотря на явное неодобрение, тот уже редко пытался что-то запрещать или иным образом вмешиваться в его жизнь. Или в дружбу с кем бы то ни было... Но кто бы мог подумать, что Шинске придётся снова проходить через подобное? Или отец до сих пор считает его ребёнком? Негромкий шорох достигает слуха и заставляет вынырнуть из глубин собственного «я». Давно Шинске не медитировал, но эти несколько дней в темноте настроили на подходящий лад. Нет, ему не было нужно время, чтобы собраться с мыслями или успокоиться – уверенность поселилась в нём ещё в ту, последнюю ночь в бамбуковом лесу, а может даже и раньше – но медитация помогла глубже прочувствовать свои желания. Впрочем, Шинске вполне мог бы обойтись и без этого. А вот тому, кто сейчас склонился над ямой, не мешало бы прийти и пораньше! – Молодой господин?.. Вы в порядке? – Неужели ты рискнул отойти от моего отца, Дайске? Или он сейчас стоит там, у тебя за спиной? – Тише, прошу вас, тише, мой господин! Голос слуги низкий и спокойный. В нём нет испуга или волнения, поэтому просьба кажется совершенно неискренней. Однако, потакая капризам отца, Дайске каким-то чудесным образом заставляет свой голос звучать более выразительно… так что, вероятно, Такасуги Тандзи и правда поблизости нет. Впрочем, как и ожидалось. – Чего тебе, слуга моего отца? – Шинске-сама… Когда вы заявили Такасуги-сама, что собираетесь примкнуть к Джои… вы говорили серьёзно? Ноги почти не чувствуются. Сколько он просидел в позе лотоса? Шесть часов? Девять? Солнце успело встать и, если судить по оранжевому зареву над головой, уже начало садиться. – Дайске… Скажи, как часто я бываю несерьёзен, заявляя о чём-то своему отцу? – Но вы же понимаете, что на этот раз… Что ваше упорство и ваше решение… Такасуги-сама ни за что не смирится с этим. – Плевать. Наконец-то удаётся выпрямить ноги. Ещё не плохо было бы встать, но к чему тратить силы?.. – В конце концов, – продолжает Шинске, – я приехал не для того, чтобы его в чём-то убеждать. – Тогда зачем вы вернулись? К чему эти вопросы? Можно подумать, Дайске и правда этого не знает. Или просто не уверен? – Слуга моего отца, скажи мне, почему я не слышу музыки? Сейчас же должен идти фестиваль. Крестьяне всегда устраивают развлечения после сбора урожая, и несколько дней от шума порой невозможно уснуть. Так почему же я не слышал ничего и не видел, въезжая вчера в город? Фестиваль перенесли? На самом деле Шинске не нужен ответ. Он видел всё своими глазами – закрытые лавки, зашуганных людей... да ещё и эта вонь… вонь разлагающихся тел. И не только от нескольких казнённых на площади и оставленных висеть на крестах ради устрашения, нет. Сладкая вонь текла из переулков, колодцев, забитых окон и дверей домов. Сначала показалось, что произошло что-то, какая-то бойня… но понаблюдав за людьми, в том числе за слугами в собственном доме, Шинске понял, что к подобному состоянию город пришёл постепенно сам. Страх. Голод. Преступность. Словно вместе с Шоё из Тёсю исчезло само понятие о нормальной и спокойной жизни. – Прошёл слух, что самураям теперь запрещается носить мечи, – голос Дайске еле слышен. – И любое оружие, если они не состоят на службе у даймё. Это правда, Шинске-сама? – ... вероятно. Действительно, это более чем вероятно. И очень хорошо вписывается в теорию о том, что кто-то специально раздувает пожар недовольства, не давая мятежу захлебнуться. – А может и чушь, – не меняя интонации, продолжает Шинске, поскольку Дайске ничего ему не ответил. – Разве это что-то меняет? – Катана – это оружие самурая! – в невозмутимых нотках Дайске прорезается сдерживаемый гнев. – Его гордость! И этот туда же… – Катана – это оружие, созданное убивать. И снова сверху тишина, хотя на фоне шуршащей листвы можно различить негромкое сопение. – Но для тебя-то что изменится, а, Дайске? Или для сотен других, просто невозмутимо наблюдающих за происходящим за порогами их домов?! – вздох. – Ничего. Как и для тех, кому не всё равно. Шинске смотрит прямо перед собой, в невидимую земляную стену, и договаривает уже значительно тише: – Одни так и не вытащат мечи, а другие – не сложат. Тишина. Несколько комков земли падают на макушку. Шинске стряхивает грязь с головы и прислушивается к шорохам. И удаляющимся шагам. Понятно, Дайске нужно подумать. А Шинске… просто ещё подождать. *** Дорога петляет ужасно уныло. Может, такое настроение из-за непрекращающегося дождя, но в прошлый раз Гинтоки хоть и чувствовал себя бесполезным обрубком человека, по крайней мере не мог не заметить ни мясистой зелени, ни роскошных, раскидистых крон. Сейчас же лес по обеим сторонам от дороги кажется измождённым и больным. Словно за последний месяц солнце ни разу не озаряло его своим светом, а небо лишь мочило непрекращающимся дождём, заставляя не разрастаться, а гнить заживо. Оружие – три катаны и один танто – сложены перед собой. Эта тяжесть помогает сохранять равновесие на коне. Гинтоки оглядывался несколько раз, но Саку так и не увидел, но вот уже наступает темнота, а он продолжает чувствовать липкий взгляд в спину. Ударить бы пятками в бока еле перебирающей копытами скотины… но что-то не даёт этого сделать. Быть может страх, что удержаться верхом тогда вряд ли удастся. Впрочем, уже скоро конец пути. В прошлый раз они тоже ехали целый день, вот и сейчас дорога становится всё уже, сворачивает в последний раз… и упирается в ворота. Огромные ворота в огромном заборе, опоясывающем деревню. Только в этот раз не видно огней. Никто не выходит, чтобы встретить Гинтоки. И чтобы не пустить его внутрь. Ну и как тогда прикажете попасть за ворота? Постучаться? – Ей! Эгегей! Есть кто?! Тишина. Только ветер шевелит верхушки деревьев. Гинтоки трогает прикушенным языком нёбо… Ещё немного и холод заставит его стучать зубами. Вроде и не зима ещё, но промокшее до нитки хаори, как и кимоно под ним, уже давно разбазарили остатки тепла. Может, стоило переждать непогоду в городе, но задумался он об этом только уже проехав половину пути. И решил не возвращаться. В конце концов, пока ещё рано раскисать и превращаться в никчемного неженку. – Эй! – очередная попытка привлечь внимание. Дождь не сильный, но монотонный. Из-за стука капель по листве и дереву кажется, что другие звуки просто исчезли. Гинтоки слушал это шуршание целый день. Оно проникло в него, смешалось с шумом крови в венах. Стало почти привычным. Но вдруг посторонний звук врывается в шуршащую пелену, Гинтоки едва успевает отклониться – и стрела царапает плечо. Ещё одна рана на и так израненном теле. Простая царапина. Даже не смешно. – Я пришёл с миром! На заборе высотой в три-четыре человеческих роста возникает тёмный силуэт, его почти не разглядеть из-за дождя, да и небо затянуто тучами, даже свет луны не пробивается сквозь них. Но почему-то Гинтоки этот силуэт кажется знакомым. Но он не успевает додумать мысль до конца. Потому что грива его серой лошадки неожиданно сдвигается в сторону, а мокрая земля бьёт в плечо и голову. А сверху, прямо на живот, падает катана, затем ещё одна. Но сознания Гинтоки не теряет. И видит, как медленно расходятся тяжёлые створки. Как несколько человек выходят из-за них. Как берут под уздцы его коня. И как пара ног в высоких сапогах останавливается совсем рядом. Дождь заливает лицо, но Гинтоки не способен отвернуться и вообще пошевелиться. Разве что зажмуриться. – Кажется, ты что-то такое говорил и в прошлый раз, Саката. «И я тоже рад тебя видеть, Анзу» Его бесцеремонно хватают за ворот и вздёргивают с земли. И взваливают на спину. Да уж, этой девушке далеко до изящных и хрупких гейш, но от неё идёт тепло – так что Гинтоки вовсе не против сложившейся ситуации. На самом деле, он очень устал. И кто бы мог подумать, что можно так вымотаться, просто сидя на коне? Хотя, были бы у него хоть стремена для упора ногами… В общем, после ещё одного дня в седле, да ещё и под проливным дождём, вряд ли бы у Гинтоки вышло лихо спрыгнуть с лошади и твёрдым шагом зайти в дом самостоятельно. А тут прям до порога донесли, и только там скинули на пол. – Через пару часов должно пройти, – бросив рассеянно, Анзу стаскивает сапоги и босиком проходит вглубь коридора. Оттуда отчётливо пахнет каким-то горячим варевом, и Гинтоки сгребает нанесённую с улицы землю и мелкий мусор в кулак, пытаясь подняться – он ничего не ел со вчерашнего дня, а аромат просто одуряюще прекрасен. Девушка оборачивается на звук. И изумлённо округляет глаза. – Не может быть! Даже если тебя только задело, яда на острие достаточно, чтобы обездвижить на несколько часов! – Да… как будто… какая-то царапина… Язык безвольно замирает во рту. То ли в тепле яд взялся за его тело с новой силой, то ли дала о себе знать усталость – ведь он уже несколько дней не спал нормально – но голова падает на деревянную ступеньку и глаза закрываются сами. Но из глубин живота вдруг вырывается требовательное бурчание. – Разве можно держать гостей у двери? – доносится сверху голос и Гинтоки заставляет себя разлепить веки. – Разве что они незванные… Худой и маленький мужичок. Незнакомый. Хотя, нет, где-то он уже слышал эти покровительственные нотки. Но где? – Я сама разберусь, Яшуо. За спиной мужичка дверь в небольшую комнату, оттуда льётся неровный свет и пахнет горящим маслом. Гинтоки переводит взгляд на подходящую к нему девушку, кажется, она опять собирается взвалить его на себя. Но под пристальным взглядом тщедушного человечка, в теле которого явно нет ни единой мышцы, Гинтоки почему-то становится стыдно. И он поднимается на локте раньше, чем Анзу успевает наклониться. – Я сам. Мышцы слушаются плохо. Может и в яде дело, а может и не в нём. Кровь в конечностях застоялась, тело замёрзло, но в доме тепло и сногсшибательно пахнет едой – и никакие укоризненные взгляды не помешают Гинтоки добраться до неё. Чтобы встать, приходится вцепиться в засов на двери. Взгляд снова проходится по ссохшейся пародии на мужчину, а память почему-то подкидывает воспоминание: тёмный переулок, четыре противника. Верно, их было четверо: Анзу, Шо, Дайки и… ещё один. Правда, Гинтоки уверен, что среди тех, с кем он дрался, не было никого с таким низким ростом, но голос… да, этот голос он слышал именно там. – Что с тобой случилось, Яшуо? Женился, и жена высосала все соки? Лишь на миг снисходительный взгляд заволакивает едкая дымка, но мужичок тут же прикрывает глаза и отворачивается. – Пожалуйста, умри. И дверь в комнату задвигается за его спиной. А Гинтоки с шумом втягивает носом воздух и рывком встаёт. Смотрит на Анзу – на её лице упрёк. К слову, надо заметить, девушка больше не выглядит как лишённая души оболочка. Раньше, ещё до смерти Шо, она казалась Гинтоки несколько милее. Даже когда кричала и что-то требовала от них. Но сейчас в мелких чертах её лица проступает какая-то жёсткость. Ах, ну да, конечно, на неё ведь взвалили управление пусть и поредевшей, но целой деревней. – Так это ты? Вышла замуж? Ты уж не увлекайся, а то скоро нового мужа искать придётся. Прищуренный взгляд, дёрнувшийся уголок рта, выше приподнявшаяся грудь из-за выпрямившейся спины… – Ты изменился. – Ты тоже. Она отворачивается и уходит. Гинтоки бредёт следом, цепляясь за стену. Ноги получается переставлять только как ходули, при этом ступни не чувствуют почти ничего. Нет, всё-таки это явно яд. – Что случилось? Почему ты стреляла в меня, а потом принесла в свой дом? – Саката… я могу накормить тебя. Могу дать переночевать под крышей. Но не лезь больше в дела деревни… и завтра же уезжай. Вот такой вот ответ. Мало удовлетворившись им, Гинтоки переступает порог комнаты и с наслаждением падает перед очагом в её центре. В большом котле, под деревянной крышкой что-то кипит, но самое главное, что от огня идёт такой жар, что кажется внутренности начинают плавиться и течь в животе. И всё же Гинтоки не сдаётся: – Тебе даже не интересно, почему я вернулся? – Нет. В углу комнаты взгляд не сразу замечает старуху. Она сидит неподвижно, взгляд её тоже недвижим и смотрит в пустоту. Анзу проходит мимо и склонятся над варевом. – Я не уеду, пока не получу ответы на свои вопросы, – заявляет Гинтоки. – Тогда тебя убьют, – пожимает плечами девушка и вынимает из котла поварёшку. Выливает содержимое в глубокую миску. Протягивает поверх кипящего месива. Морщась от обжигающего пара, Гинтоки принимает её. Обхватывает обоими руками. Ладони впитывают жар. Он дует на разварившийся рис, касается сколотого края губами. Втягивает в себя обжигающую кашу. И только потом замечает пристальный взгляд. Нет, всё-таки, ей интересно. – Расскажи, что здесь произошло после нашего ухода? Снова пожатие плеч. Обойдя очаг, Анзу опускается на пол. И Гинтоки замечает, что на ней одеты хакама. Да и вся одежда девушки мужская, даже по расцветке. Хотя и в прошлом она одевалась как воин, он почему-то совершенно не обращал на это внимание. – А ты как думаешь? – Ну… Подув на кашу ещё, Гинтоки позволяет маленькой порции жижи стечь в рот, но та всё ещё чересчур горяча, поэтому ему приходится немного посидеть с открытым ртом, судорожно гоняя туда-сюда воздух. А пока он это делает, Анзу сдаётся и начинает говорить сама: – У нас много соседей. По ту сторону леса. И все они не прочь подмять нашу деревню под себя, особенно теперь, когда у нас осталось так мало мужчин, способных сражаться. – Разве земли не распределены между… этими… как их… – Феодалами, – подсказывает девушка и взгляд её заволакивает туман задумчивости. – Благодаря источнику мы успешно откупились от бывшего господина. И продолжали откупаться. А он хранил нашу тайну. Никто не любит делиться, ты же понимаешь… – Это было тогда, – кивает Гинтоки. – А сейчас разве не проще сдаться? Да, у вас будет хозяин, но будет и защита. – Действительно, не понимаешь. Я выросла свободной. И не только я. Почему мы вновь должны отдавать кому-то большую часть урожая? Отсылать девушек для увеселения господ? Почему наши мужчины должны уходить и становиться воинами в чужом войске? – И поэтому вы стреляете во всех, кто рискнёт приблизиться к деревне? Каша больше не кажется горячей. Потому что она уже в животе и Гинтоки протягивает Анзу пустую миску. Та вздыхает и поднимается. – Просто деревню уже пытались несколько раз поджечь. – И ты решила, что дождь – отличное укрытие для поджигателя? Отводит взгляд, но протягивает вновь наполненную миску. – Вроде… того… Вот сейчас она больше напоминает прошлую себя. Гинтоки молча дует на белесую жижу и понемногу отхлёбывает. Анзу молчит. Молчит до тех пор, пока он не отставляет опустошённую миску в сторону. – Многие до сих пор уверены, что именно ты принёс нам беду. И захотят отомстить. Теперь наступает пора Гинтоки пожимать плечами. – Жаль. Я хотел бы поговорить с жителями. – О чём? – О… корабле. О том, как он упал. И были ли… выжившие. И без того пристальный взгляд Анзу становится почти болезненно острым. Гинтоки кажется, что она пытается мысленно проделать дыру в его переносице. Настороженность. Недоверие. Но нет и следа того страха, что был раньше при любом упоминании о корабле. Похоже, тайн в этой деревне не остались или, по крайней мере, она о них не знает. – Если подскажешь, с кем мне лучше поговорить, я, так и быть, постараюсь убраться отсюда как можно быстрее. – Ты что-то ищешь? – вместо ответа. Быстрое, резкое. – Кроме корабля, тут было что-то ещё? О чём она? – Понятия не имею, – честно признаётся Гинтоки. – Но, возможно, мои родители были на том корабле. Ложь. Наглая, болезненная. Но взгляд напротив смягчается. – Хорошо, утром я отведу тебя. – Куда? – К одному старому безумцу. Что ж, только безумцев ему и не хватало…