Широяша: История Белого Демона

*** Дождь. Видимо, не прекращался со вчерашнего дня. Как же серо и уныло. После бойни прошло уже несколько недель – за это время деревню могли бы и восстановить. Хоть немного. Но чем дальше от ворот, тем пустыннее и заброшеннее пейзаж: сметённые взрывной волной дома, обгоревшие, просто покосившиеся – кажется всё стало только хуже. Гинтоки никогда не интересовался, по каким именно правилам земля распределяется между крестьянами, но даже ему известно, что ценится каждая пядь… а тут целые поля словно бы никому и не нужны. Неужели некому перекопать выжженную землю? Ведь вон, тут и там уже пробилась трава, пусть и вялая, еле живая, но чем дальше от бывшего озера – тем раздольнее разрослись сорняки. Даже дома стоят вполне целые. Но людей не видно. Почти. Иногда удаётся заметить серую тень под пеленой дождя, но отовсюду так и веет заброшенностью и пустотой. – Мне казалось, выжило больше людей. Анзу идёт рядом и чуть впереди, от дождя её защищает соломенная амигаса с широкими полями и длинное плотное серое хаори. Со спины девушку можно спутать с мужчиной – она шагает широко, уверенно, но Гинтоки чувствует, как постепенно крошится скорлупа её выдержки. – А-а-а, – мотает он головой, не дождавшись ответа. – У кого хватило ума – сбежали, верно? В город или ещё дальше, лишь бы только не видеть эти ваши постные лица… – Закрой рот. Гинтоки хмыкает и вскидывает руки, сдвинув амигасу себе почти на нос и сцепив пальцы на шее сзади. Он плохо спал этой ночью – вертелся, пол казался слишком твёрдым, а воздух плотным, голову же наводнило такое количество мыслей, что избавиться от них не удавалось даже задремав. Воспоминания, уже потускневшие, смешивались со свежими, ещё болезненными, а то, о чём Гинтоки вообще никогда не хотел задумываться, всплывало на поверхность само. Кто он? Откуда? Даже самый последний отброс – и тот знает о себе больше. От этих мыслей никуда не деться, они обвивают, сдавливают, утягивают на самое дно. Он человек? Или аманто? Его бросили, выкинули как никчёмную вещь? Или он потерялся, и его где-то ждут? Тряхнув головой, отгоняя сонливость и раздражение, Гинтоки поднимает взгляд на серую спину. И бросает в неё вопрос: – Что ты пытаешься защитить? Сначала кажется, что тот улетает в никуда. Но до слуха доносятся слова, произнесённые так тихо, что смешиваются с шумом дождя и хлюпающей под ногами грязью: – … хоть что-то… И Гинтоки чувствует, как начинает злиться. А ещё – что рукава промокли. И, расцепив пальцы на шее, прячет руки под хаори. – Не понимаю, вы же жили нормально и до падения корабля. Так что именно изменилось? Почему у всех такой вид, будто настал конец света? Или без этой водички и жизнь не мила? – Смерть. Анзу останавливается и поворачивается, придерживая амигасу, закрывшую большую часть лица. Гинтоки видно лишь как сжимаются её губы, а потом начинают медленно двигаться: – Сколько себя помню, я не задумывалась о смерти, болезнях и старости… И не только я. Яшуо жил всё это время только благодаря озеру. Моя мать за несколько недель превратилась в старуху с пустым взглядом. Деревня… умирает. И знаешь, что? – Что? Гинтоки наклоняется и заглядывает под потяжелевший от воды соломенный край. Анзу не плачет, она даже больше не злится. Она растеряна. – Я… я понятия не имею, что сделать для неё. Нет, ему её не понять. Зачем тащить на себе груз, который не в состоянии поднять? – Прежде, чем думать о других… сделай что-нибудь с собой. Задев девушку плечом, Гинтоки обходит её и пинает ком земли – тот разлетается на тучу крупных тяжёлых брызг. Дождь барабанит по амигасе, перед глазами только собственные почерневшие от грязи ноги. Вообще-то он понятия не имеет, куда идти, но вот сбоку становится теплей – это рядом вновь возникает высокая фигура, закрывая от ветра и немного дождя. Хотя они с Анзу уже почти одного роста, но девушка держит голову высоко поднятой. Дождь заливает ей подбородок, смывая с щек слёзы, но Гинтоки делает вид, будто не замечает их. И просто молча продолжает идти. – Здесь, – вдруг останавливается Анзу. Гинтоки послушно отрывает взгляд от бескрайней лужи под ногами. От дома напротив, нет, даже просто от ворот идёт странное тепло. Его невозможно почувствовать от заброшенных жилищ, но здесь точно кто-то живёт. Но Анзу почему-то продолжает стоять на месте. – Ты не пойдёшь? – спрашивает Гинтоки. – Нет, – лишь мгновение поколебавшись отвечает она. – Может это уже и не имеет значения теперь, но… но нет, заходить туда я не хочу. Гинтоки пожимает плечами и, подойдя к воротам, толкает их от себя. И видит заросший травой двор с полуразрушенным колодцем. А ещё – свет от щелей в опущенных ставнях. – Прошу прощения за вторжение… Дверь в дом он тоже открывает сам. На улице так темно из-за туч, что кажется и не утро, а вечер уже, но за порогом оказывается ярко освещенный коридор, а покосившийся пол хоть и скрипит под ногами, изнутри жилище выглядит не таким запущенным, как снаружи. Свечи. Они расставлены везде. Немыслимая роскошь для какого-то деревенского дома. Навстречу выходит женщина. Её седые волосы уложены в скромную причёску, а тёмно-синее кимоно с еле заметным узором по самому низу кажется строгим и скорбным одновременно. Лицо же… морщин не видно, но Гинтоки уверен – ей уже много лет. Она молчит. Лишь смотрит куда-то вниз… на его ноги? Вздохнув, Гинтоки стаскивает облепленные грязью фука-гуцу. Вообще-то эти сплетённые из соломы сапоги больше предназначены для зимы и защиты от холода, так что ничего удивительного, что ноги черны от раскисшей земли. Но женщина, уже успевшая подойти почти вплотную, всё также молча протягивает кусок серой ткани, и Гинтоки, стиснув зубы, заставляет себя вытереть ступни. И только приняв скомканную тряпку обратно, женщина отступает и взглядом указывает в глубь коридора. Пламя от свечей, венчающих множество длинных подставок, колеблется сильнее, когда Гинтоки проходит мимо, тени расплываются по стенам, и сердце его начинает стучать всё громче. Нет, он ни на что не надеется, но сам не замечает, как влетает в тёмную комнату почти бегом. Да, по сравнению с коридором, здесь царит темнота. Лишь две почти догоревших свечи по углам. На полу в середине комнаты лежит старик. И половина лица его при появлении Гинтоки тут же искажается гримасой то ли безумной радости, то ли ужаса, а вот вторая – остаётся совершенно неподвижной, не выражающей ничего, словно бы безмятежно спящей. Скопившийся в груди воздух Гинтоки выдыхает медленно, пока вытаращенный круглый глаз старика пытается вылезти из глазницы, а беззубый рот – открыться. – Ты… – еле слышно. – Как?.. Н-н-не м-м-может б-б-быть… Молчаливая женщина обходит Гинтоки и, опустившись перед стариком на колени, что-то подносит к его губам. Ковшик. Прозрачная жидкость вытекает изо рта с неподвижной стороны, но старик глотает жадно, торопливо. И вот он уже отталкивает женщину, садится рывком. Опирается на здоровую руку. И снова неистово всматривается в Гинтоки круглым глазом. – Ааюне! – вдруг произносит он чётко, при этом в окрепшем голосе прорезается скрежет ссохшегося дерева. – Разве я не говорил, что не выношу вони лаванды? Зачем ты её разлила? Что за бред? Какая лаванда? Здесь если и пахнет чем-то, то воском и застарелым потом. Гинтоки охватывает сильнейшее желание уйти. Прямо сейчас. – Явился-таки? – продолжает старик, не отрывая от него взгляда, при этом бровь на живой половине его лица опускается всё ниже, а глаз под ней прищуривается. – Где тебя носило?! Гинтоки делает шаг назад, сжимает край амигасы пальцами и чувствует, как влага стекает по кисти, щекочет кожу до самого локтя. – Простите, я… Это странно. Даже с Шоё он никогда не говорил в уважительном тоне, но сейчас что-то внутри не позволяет обратиться к увечному на «ты». И это «что-то» – вовсе не уважение. Скорее, желание отгородиться. – Ааюне, глянь, он научился говорить! Возглас заставляет вздрогнуть. Этот старик… он что, серьёзно? Знает его? – А ну подойди ближе! Х-хочу тебя рассмотреть! Меньше всего на свете хочется повиноваться этому голосу. Но половицы под ногами издают протяжный скрип, и, стащив с головы амигасу, Гинтоки послушно опускается на колени. Старик тянется навстречу, даже отрывает от футона руку, на которую опирался, и тут же в нос шибает вонь сточной канавы. – Да, эти глаза… – взгляд старика затуманивается. – Значит, ты и правда демон? – Я не… В запястье неожиданно вцепляются холодные пальцы, сжимают. И словно в безумном сне Гинтоки наблюдает, как в его ладонь вонзаются дряхлые зубы. Что за хрень?! Старик валится обратно на футон, когда он вскакивает, отдернув руку. При этом около мизинца остаётся вырванный жёлтый зуб. – Дай! Дай мне её!!! – тянется старик, брызгая слюной, но неживая половина его тела мёртвым грузом удерживает на полу. – Это всё из-за тебя! Ты должен! Омерзение заставляет Гинтоки вытереть руку об стену. Он уже разворачивается, чтобы уйти, но дорогу ему вдруг преграждает молчаливая женщина. Она просто стоит на пороге, коридор за её спиной всё ещё залит ярким светом сотен свечей. – Ааюне, зови слуг! – продолжает вопить старик. – Вели заковать демона в цепи! Вели вырвать ему язык и выколоть глаза! Ааюне! И прекрати уже жечь лаванду… пожалуйста, Ааюне, я же терпеть её не могу… Ааюне… Взгляд женщины суров и прям. Он обвиняет. А голос старика становится всё тише, и всё больше похож на всхлипывания. Гинтоки сжимает зубы и поворачивается к нему обратно. Да уж, отвратительное зрелище: болезнь, безумие, старость – всё то, делает человека жалким. Именно так может показаться при взгляде на этого старика. Но Гинтоки видел и других, тоже больных, тоже старых, но они не вызывали в нём столь гадостного чувства. Всё дело в безумии? Или в том, что этот убогий что-то знает о нём? Что-то ужасное? Или это лишь бредни? – Старик, что ты знаешь? В чём я виноват? Из глаз лежащего катятся слёзы, рот перекошен. – Т-ты… не помнишь? – еле слышный, слабый голос. – Правда? – Я хочу вспомнить. – Ааюне… Женщина подходит к футону, встаёт на колени и помогает старику сесть, придерживая его спину. Вновь подносит ковшик с водой. Гинтоки же поднимает с пола одолженную у Анзу амигасу, крутит в пальцах. – Я тебя спас! – вдруг заявляет старик. – И вот как ты отплатил мне?! Отвечать ему смысла нет. Гинтоки лишь мотает головой и прислоняется к стене. – Значит, и правда не помнишь… Вас было несколько. Выползших из упавшего чудища монстров жители деревни убили сразу, не дав даже выбраться из ещё кипящего озера. Но что делать с теми, кто выглядит как человек? Старейшина приказал запереть вас в сарае, хотя какая была в том необходимость?.. Никто из вас ничего не говорил. Даже не двигался. Словно вас лишили души. Или разума. Странно одетые… Женщина вновь подносит старику ковшик, тот отхлёбывает и отворачивается. – Странного цвета волосы, странного цвета глаза… Священник объявил, что вы демоны, принявшие форму людей. И если мы позволим вам остаться, то погибнем сами. Закрыв здоровый глаз, старик дёргает плечом – и женщина помогает ему лечь обратно, поправляет одеяло. – Если бы я только не попытался тебя спасти… – Не понимаю, – не выдерживает Гинтоки. – Когда это было? Шестнадцать лет назад? Но я не мог быть там! Я ещё не родился! Женщина отходит и вновь становится видно старика. Голова его повёрнута, глаз приоткрыт. – Пытаешься обмануть меня снова, демон? Что для тебя несколько лет? Нет, ты был там. Ну, быть может, чуточку младше, чем сейчас. Тогда я думал, что спасаю тебя по своему желанию, но признайся, это ты заставил меня пойти против воли деревни? – Ты безумен, старик. – Ты сделал меня таким! Из-за тебя они били меня! Они превратили меня в калеку! А когда обнаружилось, что озеро обладает чудесной силой, они запретили мне испить из него!!! Куда ты исчез? Почему бросил меня? Почему сейчас не хочешь спасти?! Мне недолго осталось, но ты же демон, разве демонам чужда благодарность?!! Старик вдруг багровеет и начинает неистово кашлять. Женщина тут же подбегает к нему, а Гинтоки прикрывает глаза. Там, в глубине его воспоминаний – лишь серая пелена. Более или менее он помнит только последние несколько лет, но что было раньше? Неужели он каким-то странным образом не взрослел все те годы? Бред, полный бред. Он – человек. Он не может быть кем-то ещё. Или… просто не хочет?