Широяша: История Белого Демона

***

Запах. Резкий, едкий, но приглушённый сыростью. А ещё движение… шорохи где-то там, за стеной. Хочется заткнуть уши и остаться в блаженной тишине и темноте – старик, слава богам, успокоился, и ещё есть надежда получить от него более или менее вменяемые ответы, но, хотя разум и пытается сделать вид, что ничего не замечает, слух становится острее, а ладонь сама собой опускается рядом на пол. И не находит ничего. Катана учителя осталась в доме Анзу вместе с остальным оружием потому что: «тебя и так здесь не особо рады видеть, не стоит ходить по деревне с мечом» – именно так сказала глава деревни. И Гинтоки ей поверил. Внутренности сжимаются в тугой узел. Сердце ударяет в ускоренном темпе в последний раз и начинает биться реже, размереннее. – Госпожа, вы ждёте гостей? Женщина оборачивается, и Гинтоки ловит в её глазах испуг. Но она лишь молча мотает головой, словно немая. Немая… Задержав на ней взгляд, Гинтоки поднимается и подходит к окну. В ставнях огромные щели, но там, за ними, густые кусты. Не разглядеть. Но неприятный запах становится резче – совершенно незнакомый, он вряд ли сулит хоть что-то хорошее, как и эти притаившиеся за домом люди. Дождь льёт не так сильно, чтобы заглушить все посторонние звуки, и сквозь монотонный шелест доносится царапнувший по нервам скрежет, словно железка задела за камень, и почти тут же чьё-то ругательство. И совершенно некстати в сознании, измождённом попытками вспомнить хоть что-то, всплывает нечто… но настолько далёкое, что кажется забытым осколком сна: огонь, сладкий запах горящей плоти, боль от холодного металла и страх… а ещё – горящие злостью глаза, множество глаз. Когда это было? И было ли вообще? Нет, сейчас это неважно, в конце концов, он привык быть изгоем, быть тем, кого боятся и ненавидят, обзывая кем угодно, только не человеком. Привык. Просто забылся. Полтора года, пролетевшие так быстро, но принёсшие с собой так много – что они сделали с ним? Зачем подарили надежду? *** – Проклятье… Саку лежит на перекладине под самым потолком, снизу, от загона со свиньями поднимается вонючее тепло. Если немного повернуть голову, можно увидеть большие ворота-ставни, Саку чувствует, что уже давно рассвело, но почему-то сквозь щели не пробивается ни единого лучика солнца, наоборот, дождь продолжает терзать крышу прямо над головой, осыпая на лицо всякий мусор и навязывая ощущение, что время застыло. Пять недель назад Саку выпустили из монастыря, Гинтоки назвал ему место, где спрятал катану, женщины и несколько стариков побрели в город, а он… он решил, что наконец-то обрёл свободу. Семья, клетка, арена и Хидео – всё это осталось в прошлом, перед носом же замаячило дразняще-прекрасное будущее: никаких указок, что делать, и полный мешок золота, к которому Кадзума почему-то не проявил вообще никакого интереса. Конечно, Сакураи понимал, что не может просто взять и потратить все деньги, да даже просто считать их своими было, по крайней мере, некрасиво. Но времена нынче суровые, смерть косит кого не попадя, так что стоит немного подождать – и вспоминать о деньгах уже будет некому. Кроме него. Так что Сакураи решил, что позаимствует сначала только чуть-чуть. На малые нужды. Но взяв из тайника всего один рё, он прошатался по городу до темноты, так и не найдя в себе сил протянуть драгоценную монету хоть какому-нибудь продавцу. А всё потому, что чем сильнее золото нагревалось за пазухой, тем больше в Саку крепла уверенность – достань он её, как его тут же схватят и позовут стражу. Оно и понятно, пока он одет в это потёртое тряпьё, за вора его не примет разве что слепой. Так что от размена монеты у торговцев пока пришлось отказаться. Вымотавшись к вечеру больше от нервов, чем от ходьбы, но отчётливо ощущая, как желудок липнет к спине, а останавливающиеся на нём взгляды становятся только подозрительнее, Саку поспешил убраться подальше от центральных улиц. На окраину. Но здесь всё оказалось только хуже. Да, у местных обитателей его наряд не вызвал интереса, но, странно, раньше Саку уже бывал в трущобах, но теперь малейший шорох или брошенный взгляд заставлял его вздрагивать и ускорять шаг, и даже осознавая, насколько подозрительно это выглядит, он не мог ничего поделать с собой. Кончилось всё тем, что он бросился в лес и бежал больше часа без передышки, преследуемый треском и топотом… пока не упал обессиленный в кусты. И прижался к холодной земле, боясь пошевелиться. Прислушиваясь к каждому звуку. Обливаясь потом и забывая дышать, трясясь, замерзая от ужаса и, в тоже время, сгорая от стыда, воображая, что сделают с ним преследователи, если найдут золотой, как будут пытать, чтобы узнать, где он спрятал остальное. Пожалуй, если это была и не самая худшая ночь в его жизни, то уж точно – самая жалкая. Да, его никто не нашёл, но, возможно, никто его и не искал. Заснул Саку только ближе к рассвету, а когда открыл глаза – поклялся себе, что больше никогда и ни за что не позволит подобному повториться. В город он вернулся с пустыми руками. Решил, что должен заработать деньги сам, хоть немного, чтобы одеться нормально, а там уж и траты покрупнее не вызовут ни у кого вопросов. Но как заработать? То, чему его учили с детства – владение мечом. Так почему бы и не податься в телохранители? Повесив на пояс любезно оставленную Гинтоки катану, Сакураи предложил свои услуги богато разодетому купцу, как раз собравшему заселиться в одну из местных гостиниц. Но был поднят на смех. «Потренируйся ещё пару лет, а потом приходи» – сказали ему, даже не проверив его умений. Услышав эти слова, первое, что подумал Сакураи: «Если бы на моём месте был Гинтоки или Такасуги, он бы тут же, на месте доказал, что тренировки если и нужны, то только не ему». Но Саку не чувствовал в себе уверенности. Даже не так – он бы никогда вслух не признался в этом, но Саку знал, что не способен на смелый или отчаянный поступок. По крайней мере, будучи в своём уме. Поэтому и сдался после первой же попытки. И весь оставшийся день бродил по переулкам, заглядывая то к кузнецу, то к портному, прикидывая, к кому из них податься в ученики, но каждый раз находя причину, чтобы уйти. В конце концов, он не настолько вынослив, чтобы сутками торчать в жаркой и душной кузне, и не баба, чтобы орудовать иголкой или стоять у плиты. И именно у одной из мастерских Саку столкнулся с Мацу. Первой реакцией было – сбежать. Но усталость и голод помешали вписаться в поворот. А женщина вдруг вцепилась ему в плечо, не давая упасть, озабоченно всмотрелась в лицо… и неожиданно улыбнулась. Саку почувствовал, как её ладонь касается его руки, как оставляет в кулаке несколько теплых кругляшей. Он не помнил, сколько простоял тогда, глядя ей в след и не смея посмотреть, что она дала ему. Но это были всего лишь несколько медяков. И один серебряный. На мелочь он купил самую дешёвую похлёбку в серой забегаловке, зато сразу несколько тарелок. А набив пузо, неплохо выспался на куче мусора за ней же. Оставшуюся монету Саку отдал портному на следующий день. У того как раз нашлись поношенные хакама и свежее, совсем недавно постиранное кимоно с почти отстиравшимися пятнами крови. Но если не отрывать локоть от бока, то и вовсе не заметных. Зато в таком виде он уже мог бродить по рынку, не вызывая долгих, настороженных взглядов. И уже в обед ему подвернулся случай подцепить клиента – крепкий крестьянин с телегой, груженой бочками, ругался с высоким и лысым то ли купцом, то ли чиновником, они перегородили всю улицу, и когда Саку подошёл ближе, то услышал суть спора: крестьянину нужна была какая-то бумага, без которой его с этими бочками не желала выпускать из города стража, а чиновник, который оказался ещё и писцом, требовал с него десяток серебряных за неё. – Уважаемый господин, – сдвигая рукоять катаны подальше назад, Саку выступил из толпы, – а сколько вы возьмёте с этого бедного человека, если бумагу напишет кто-нибудь другой, а вы всего лишь соблаговолите поставить под ней свою подпись? – Да нисколько он не имеет права брать! – тут же взревел крестьянин. – Совсем уже стыд потеряли, чёртовы чинуши! Но Саку смотрел не на него, а на лысого. Тот приторно улыбался, видимо, пытаясь сохранить благородный вид перед собравшейся толпой. И тогда Сакураи обернулся к крестьянину: – А сколько ты дашь мне за писульку? – Пол дракона! «Драконами в селах зовут серебряную монету из-за отчеканенного на ней изображения. Значит, пол серебряного… Маловато.» – Два, – улыбнулся Саку, – и по рукам. Крестьянин побагровел. Потом посинел. Но сдержался. И уже через час Саку обзавелся не только деньгами, но и собственным чернильным камнем. С того дня прошло больше месяца. Он оделся, даже снял комнату на втором этаже захудалой забегаловки. Но дни сменялись днями, и мир вокруг постепенно окрашивался в серый цвет. Единственной радостью стал ужин. После целого дня, проведенного на ногах в поисках клиентов, Саку наслаждался едой, а потом сном, и в тоже время с каждым днём он всё сильнее ждал… чего-то. Засыпать стало сложнее, в мыслях всё чаще возникали лица тех, кого он знал не так долго, но кого успел невзлюбить. Но без них жизнь почему-то не превратилась в сказку. Скорее, наоборот. Да, никто больше не указывал ему, что делать, но никто больше ничего от него и не ждал, всё свелось к унылому, жалкому, бесполезному существованию. Конечно, оставалась надежда, что Сакамото и другие скоро вернуться, но и она таяла с каждым новым восходом солнца, словно утренний туман. И вот однажды после трудового дня вместо гостиницы Саку отправился в лес. Чтобы просто проверить – вдруг те уже на самом деле давно прошли через Ино? Обнаружили его тайник, забрали деньги, и ушли куда-то ещё? С чего он вообще взял, что его известят? Что нужен им? Тем более, что он так малодушно сбежал тогда вместе с женщинами и стариками… Тайник оказался нетронут. Это вернуло надежду. И Саку взялся ходить к нему каждый день. Пусть даже обратно он возвращался уже за полночь, пусть приходилось хлебать один только остывший суп, но он не мог перестать. Как когда-то давно не мог отказаться от мысли, что отец ещё жив. И в один из таких вечеров за пересчитыванием монет Гинтоки его и застал. Когда Саку взглянул в его глаза, уже охватившая нутро радость испарилась без следа. Он вдруг понял, кем выглядит. И эти обидные слова… они заставили Сакураи вспомнить то, что крутилось в голове ещё совсем недавно. Он готов был выплеснуть на Гинтоки всё – и правду и ложь, лишь бы уязвить посильнее, лишь бы защититься, лишь бы не дать ему понять, что на самом деле творится на душе. Но, что странно, Гинтоки словно бы было всё равно. Он изменился. Еле заметно, но Саку почувствовал, что даже когда тот смотрит прямо ему в глаза, на самом деле думает о чём-то другом. И как бы это не злило, каким бы разочарованным или преданным Сакураи себя не ощутил, ноги сами повели его следом за ним. Саку просто не желал больше возвращаться в ту тесную каморку на втором этаже, не желал снова писать за всяких неграмотных невежд их писульки, улыбаясь и торгуясь, как какой-то последний отброс… Хотя, он чувствовал себя не меньшим ничтожеством и находясь рядом с этим парнем с серебряными волосами. Стоило Гинтоки только посмотреть на него, сказать что-нибудь – и глухая ярость поднималась из глубин. Но Саку сдерживал себя. Всё потому, что эта ярость… нет, он не чувствовал к Гинтоки ненависти. Просто тот живьём сдирал кожу с его души, заставляя злиться, стыдиться, завидовать и… смотреть на вещи иначе. Весь мир словно выворачивался наизнанку, и невидимое ранее теперь начинало привлекать взгляд, а то, что Сакураи привык считать важным, почему-то всё больше отходило на второй план. И той ночью в борделе… когда девка, едва приведя его пьяного в комнату, приставила к горлу шпильку, когда он с испуга заявил, что все деньги у его товарища, когда потом очнулся утром после крепкого удара по голове, то первая мысль, пришедшая на ум, была о Гинтоки. Жив ли он? А про деньги Сакураи вспомнил, только обнаружив того живым и почти что здоровым. Странно? Очень. По сути, какое ему может быть дело до простолюдина, самовольно взявшего в руки меч? Дерзкого, оскорбительно сильного, по повадкам недалеко ушедшего от отбросов из трущоб, если даже не хуже? Да, какое-то время Сакураи восхищался Гинтоки, даже считал мистическим духом, но при всём при этом уже ни раз разочаровывался в нём, терпел насмешки… но в то утро, получив половину золотого сокровища, оказавшись вновь предоставленным самому себе, глядя вслед исчезающей в тумане фигуре и чувствуя, как сочится кровь из прокушенной губы, Саку понял, что просто не может позволить Гинтоки уйти просто так. – Чёрта с два ты отделаешься от меня половиной. На выезде из города он бросил целый золотой владельцу телеги и забрал впряжённого в неё коня. Не лучшего представителя своего вида, конечно: слишком массивный круп, слишком короткие ноги и слишком маленькая голова – но выбирать особо было не из чего. И он выехал в дождь, с трудом разбирая всадника впереди, и ехал за ним весь день, иногда отставая настолько, что тот совершенно скрывался из вида, но Саку не спешил догонять Гинтоки. Он просто ехал, укутанный в пелену дождя, думал, взвешивал, прислушивался к себе, пытаясь понять, чего именно желает больше и сильнее всего. Свободы? Если и да, то точно не такой, что была у него в последнее время. Богатства? Конечно, но только при условии, что сможет им распорядиться. Компании? Друзей? Одиночество уже надоело. Но всё это было не то, хотя мысли и вызывали приятный отклик в душе, всё же внутри не переставало зудеть противное, неуютное чувство. Взгляд Гинтоки этим утром… Да, пожалуй, именно из-за него Саку всю дорогу чувствовал мерзкий привкус на языке. Ведь Гинтоки посмотрел на него так, словно не произошло ничего непредвиденного. Словно понял, что это он навёл на него тех бандитов, но ожидал этого. И даже не разозлился, ни в чём его не обвинил. И Сакураи даже не смог ничего ему объяснить. «Ах, вот оно, значит, как… вот что чувствуешь, когда на тебе ставят крест. Не ругают, не злятся, не пытаются убедить, переучить, переделать, а просто смиряются с твоей никчёмностью…» Даже не заметив, как начало темнеть, Сакураи вдруг обнаружил, что дорога упёрлась в высоченные ворота. Точнее, когда он выехал из-за поворота, то услышал звук, с которым они захлопнулись. И остановил своего несуразного внешне, но весьма послушного коня. На самом деле, он ни разу в жизни не видел таких заборов, которыми в пору огораживать замки. Зачем Гинтоки приехал сюда? – Не уйдёшь. Закопав свою долю золота и стреножив коня поводьями, слишком длинными, ведь они предназначались, чтобы править, сидя в телеге, Сакураи пошёл в обход. Ворота сами за себя говорили, что соваться в них лучше не стоит. Ибо гостеприимные люди таких ворот не возводят. Да и Гинтоки на глаза пока показываться не хотелось. Вообще, было бы идеально найти его лошадь, стащить с неё наполненную второй половиной золота самодельную попону, а потом… там будет видно. Ещё неплохо бы оружием обзавестись, а то на одного три катаны – не слишком ли жирно? Обход дал немного. Разве что Саку набрёл на недавно возведённую часть стены, более низкую и тонкую. По краям ещё остались обугленные следы – тут явно поработал огонь, но дыру в заборе задели на скорую руку. Например, Саку потребовалось всего лишь разбежаться хорошенько, чтобы уже со второй попытки уцепиться за верхний край. Правда, он тут же сорвался, отбив себе половину задницы, но с третьей – вполне себе даже влез наверх. Уже успело стемнеть. Дождь не прекращался. И всё же Сакураи заметил людей. Нет, первым делом он обнаружил, что за забором скрывается всего лишь деревня, к тому же не самая большая. Но при более обстоятельном вглядывании в темноту, понял, что свет горит далеко не во всех домах и что дальше улицы тянутся ещё. И уже после этого Саку обратил внимание на кучку местных, они собрались у одного из дворов – мрачная, молчаливая толпа. И почему-то не возникло ни единого сомнения, что причина этого явления Гинтоки. А, значит, тот остановился как раз в том доме. Дальше дело за малым: по дворам подобраться поближе, да забиться до утра в утеплённый сарай. Здесь даже нашлась свежая вода и несколько корзин с фруктами и овощами. Похрустев морковкой и забравшись под потолок, Сакураи уже решил было отойти ко сну, оставив вопросы и их решение на завтрашний день, как с улицы донеслись голоса. И в его сарай набилась нехилая такая толпа народа. Видимо, не ему одному надоело мокнуть под дождём. – Зачем ты впустила его, Анзу? Стараясь не выдать себя скрипом, Саку притаился на балке, только кажущейся широкой. – Гудзи, я же сказала, что всё улажу. Оказывается, разговаривали молодая женщина, одетая в простую мужскую одежду, и мужчина, ничем особенным внешне не выделяющийся, но раз его назвали «гудзи» – получается, это священник? Остальные, собравшиеся в этот час в сарае, пока хранили молчание, лишь иногда тихо-тихо переговаривались, не спуская взгляд с двоих в центре. – Мы доверили тебе заботу о деревне в память о твоём отце и деде, но не слишком ли много ты на себя берёшь, вновь впуская к нам того, кто принёс всем нам погибель? – Погибель… Да, несчастье, унёсшее столько жизней, нельзя назвать иначе, но этот парень не желал и не желает нам зла. Он просто хотел задать вопросы… – девушка держала плечи расправленными, да и говорила довольно уверенно, но выглядело это не слишком неестественно. – И я как раз собиралась завтра отвести его к вам, гудзи. Получив ответы, он уйдёт. – «Получив ответы», да?.. А если он их не получит? – Гудзи! Вы сами сказали, что доверили деревню мне. Так почему же вы сомневаетесь в моих суждениях? – Анзу, девочка моя, – вдруг ни с того ни с сего голос служителя храма подобрел и смягчился, и только сейчас Саку понял, как обвиняюще он звучал до сих пор. – Ты ещё молода и многого не знаешь и не понимаешь… Я слышал, у этого юноши светлые волосы и красные глаза, это правда? В толпе раздалось гудение. – Это ещё ни о чём… – Анзу, ты не виновата, что позволила ему обвести себя вокруг пальца. Те, кто был в деревне шестнадцать лет назад, должны вспомнить, что уже видели этого… демона. Да-да, это тот самый демон, что обманом заставил Дзюго спасти себя. – П-п-подождите! Гудзи! О чём вы? Даже у Сакураи при этих словах сердце забилось сильнее, а по людям, собравшимся в сарае, прошла беспокойная волна, они вдруг заговорили все разом, животные тут же отреагировали – и вот уже замычала корова, вот взвизгнул поросёнок… Но священник поднял руку и наступила тишина. Саку сглотнул загустевшую слюну и осторожно высунулся чуть дальше, чтобы видеть больше людей. И, кажется, заметил одно знакомое лицо… – Девочка моя, – вновь смягчился голос священника. – Ты же слышала историю о том, как в озеро рухнула небесная колесница, объятая праведным огнём нашей покровительницы Аматерасу? Девушка в мужской одежде кивнула. Судя по всему, её выбрали главой деревни из-за положения её семьи, но по мнению Саку, жителям просто понадобился козёл отпущения. Разве можно поручать женщине, да ещё и такой молодой, что-то настолько серьёзное? И не важно, во что та одевается. Зато обвинить её, в случае чего, или надавить – вот тут она очень даже удобна. – Тогда наши мужчины перебили выживших демонов, но обнаружили в озере и людей. Конечно, откуда им было сразу догадаться, что это нечестивые просто пытаются спастись таким способом? Да ещё и таких немощных из себя изобразили – ни слова сами сказать не могли, ни шагу ступить. Но я быстро разобрался, в чём дело. Ни один демон не должен был выжить. Богиня доверила нам добить тех, кто смог избежать её пламени, но один из жителей деревни решил пойти против её воли. Да-да, тот самый Дзюго. Его семья славилась тем, что не участвовала в ритуалах и даже ни разу не посещала храм, так что он стал для демона лёгкой добычей. Но мы покарали его. И богиня вознаградила нас волшебным источником. Саку очень захотелось рассмеяться. «Небесная колесница», «демоны» – скорее всего были кораблём и аманто, а люди – несчастными пленниками, рабами. Но местные, послушав спятившего священника, перебили их всех… Но о каком источнике речь? – … но не долго длилась её благодать, – тем временем продолжил вещать гудзи почти напевно. – Ты, именно ты, Анзу, привела этого демона к нам снова. И что случилось? Половина деревни выжжена, многие выжившие, кто помоложе, просто ушли, озеро только-только начинает восстанавливаться… и демон снова стучится к нам в двери с твоей подачи. И ты утверждаешь, что он просто задаст вопросы и исчезнет?! Ты правда такая дура?!!